рик. От Существа, коим я некогда был, мне осталось лишь имя да несколько
воспоминаний. Словно Человек умер и завещал пережившему его Другу горстку
ненуж- ных безделушек на память".
"1794. Больной Богач подобен одинокому раненому в Египетской пустыне;
над его головой парят Стервят- ники, спускаясь все ниже и ниже, а рядом, все
более сужая круги, рыщут Шакалы и Гиены. Таковы Наслед- ники Богача -- они
окружают его столь же неусыпным вниманием. Когда я смотрю в лицо своему
Племяннику и читаю на нем под маской Заботливости алчное Нетер
428
пение и Досаду на то, что я еще не умер, это вызывает у меня прилив
жизненных сил. Я буду продолжать жить хотя бы затем, чтобы лишить его
Счастья, до которого, как он полагает (ибо знает о моем Рецидиве), ему уже
рукой подать".
"1794. Мир есть Зеркало, в коем всякий видит свое
Отражение".
"Январь 1795. Я попробовал воспользоваться сред-
ством царя Давида от старости* и нашел его негодным. Тепло нельзя передать,
его можно лишь выманить изнут- ри; и там, где не теплится уже ни одна
искорка, разжечь пламя не поможет и трут.
Пусть Священники правы, говоря, что мы спасены
чужим страданием; но я могу поклясться, что от чужого наслаждения нет
никакого проку -- оно лишь усиливает в том, кто его доставляет, сознание
собственной Власти и Превосходства".
"1795. Когда нас покидают Чувственные Радости, мы
возмещаем эту потерю, лелея в себе Гордыню и Тщесла- вие. Любовь к
Господству над другими не зависит от на- ших физических возможностей и
посему легко заменяет Наслаждение, уже не доступное нам вследствие телесной
слабости. Меня, например, никогда не покидала любовь к Господству -- даже в
Пылу Наслаждения. После моей недавней смерти оставшийся от меня Призрак
вынужден довольствоваться первым, не столь сильнодействующим, зато и более
безобидным из двух средств, которые дают нам Удовлетворение".
"Июль 1796. Гонистерские рыбоводные пруды были
вырыты в Эпоху Суеверий монахами монастыря, на деньги которого и построен
мой нынешний Дом. При короле Карле I мой прапрадед велел сделать несколько
свинцовых Дисков, выгравировать на них его монограм- му и дату и прикрепить
к серебряным кольцам, кои за- тем были надеты на хвосты пятидесяти больших
карпов. Не менее двадцати из этих Рыб живы по сей день, в чем я убедился,
глядя, как они подплывают на звон коло
429
кольца к месту Кормления. Их сопровождают другие, еще более крупные, --
возможно, свидетели жизни мона- хов до Роспуска Монастырей при короле
Генрихе*. На- блюдая, как они плавают в прозрачной Воде, я дивился силе и
неизменной живости этих гигантских Созданий, старейшие из которых родились,
наверное, еще тогда, когда была написана "Утопия"*, а младшие являются
ровесниками автора "Потерянного Рая"*. Этот поэт пы- тался оправдать Бога в
том, что Он содеял с Человеком. Было бы гораздо полезнее, если б он
попробовал объяс- нить, что Бог содеял с Рыбой. Философы отнимают вре- мя у
себя и у своих читателей, рассуждая о Бессмертии Души; Алхимики веками
потели над своими тиглями в тщетной надежде найти Эликсир Бессмертия или
Фило- софский Камень. Однако в любом пруду и любой реке можно обнаружить
Карпов, которые пережили бы трех Платонов и полдюжины Парацельсов. Секрет
вечной Жизни следует искать не в старых Книгах, не в жидком Золоте и даже не
на Небесах; он должен быть найден в речной Тине и ожидает лишь искусного
Удильщика".
Где-то в глубине коридора зазвонил колокольчик -- пора было идти на
ленч. Джереми встал, отложил запис- ную книжку Пятого графа и направился к
лифту, внут- ренне улыбаясь при мысли, как приятно будет сообщить этому
нахальному ослу Обиспо, что все его замечатель- ные идеи о долголетии были
предвосхищены в восемнад- цатом веке.
ГЛАВА ПЯТАЯ
В отсутствие хозяина за ленчем было очень весело. Слуги занимались
своим делом, не получая ежеминутных нагоняев. Джереми мог говорить, не
рискуя нарваться на грубость или оскорбление. Обиспо беспрепятственно
рассказал анекдот о трубочисте, который побежал стра- ховать свою жизнь,
едва у него начался Медовый месяц,
430
и Вирджиния, погруженная в привычное теперь состоя- ние похожей на транс
глубокой усталости -- она умыш- ленно не выходила из этого состояния, чтобы
поменьше думать и не чувствовать себя такой виноватой, -- могла рассмеяться
не таясь. И хотя какая-то часть ее существа противилась этому смеху -- ведь
лучше было бы смол- чать, чтобы Зиг не решил, будто она его поощряет,--
Вирджиния все же хотела смеяться; она просто не мог- ла не смеяться, потому
что анекдот был действительно очень смешной. Кроме того, на время отпала
необходи- мость разыгрывать перед Дядюшкой Джо этот спектакль с Питом, и она
чувствовала огромное облегчение. Не надо никого обманывать. На несколько
часов она может снова стать собой -- обыкновенной, нормальной Вирджинией.
Единственной ложкой дегтя было то, что эта "нормальная Вирджиния" такое
жалкое существо: суще- ство, у которого руки-ноги становятся как резиновые,
едва только этот проклятый Зиг вздумает заявиться в очередной раз, существо,
которое не способно сдержать обещание, данное даже Пресвятой Деве. Ее смех
внезап- но оборвался.
Один Пит был безоговорочно несчастен -- конечно, и из-за трубочиста, и
бурного веселья Вирджинии; но так- же из-за того, что пала Барселона, а
вместе с нею рух- нули и все его надежды на скорую победу над фашиз- мом, на
будущие встречи со старыми товарищами, которые едва ли останутся в живых. И
это было не все. Смех после анекдота о трубочисте являлся лишь одним
удручающим обстоятельством среди многих. Прошло уже две смены блюд, а
Вирджиния еще ни разу не обра- тила на него внимания. Но почему, почему? В
свете слу- чившегося за последние три недели это было необъясни- мо. С того
самого вечера, когда Вирджиния повернула назад у Грота, она была так мила с
ним -- часто подхо- дила поболтать, расспрашивала об Испании и даже о
биологии. Мало того, она попросила посмотреть что-ни- будь через микроскоп!
Дрожа от счастья, так что едва
431
смог пристроить как следует предметное стекло, он под- крутил резкость, и
препарат из кишечной флоры карпа стал отчетливо виден. Потом она села на его
место и склонилась над окуляром, и пряди ее каштановых волос свесились по
обе стороны от микроскопа, а над краем розового свитера показалась
неприкрытая шея -- такая белая, такая заманчивая, что он чуть не упал в
обморок, гигантским усилием преодолев соблазн поцеловать ее.
За прошедшие с тех пор дни он часто жалел, что не поддался тогда этому
соблазну. Но затем снова брали верх его лучшие чувства, и он радовался, что
все сложи- лось именно так. Ведь иначе, без сомнения, было бы не- хорошо.
Потому что, хотя он давно уже перестал верить в эту чепуху насчет крови
Агнца и прочего, в которую верили его родные, он все еще помнил слова своей
на- божной и свято чтущей приличия матушки о том, как дурно целовать девушку
до помолвки; в душе он по-пре- жнему оставался пылким юношей, который в
трудный период созревания с восторгом внимал красноречивому пастору Шлицу и
с тех пор твердо решил хранить цело- мудрие, глубоко уверовал в Святость
Любви, проникся благоговением к некоему чуду, именуемому христиан- ским
браком. Но пока, к сожалению, он еще слишком мало зарабатывал и не
чувствовал за собой права гово- рить Вирджинии о своей высокой любви и
предлагать ей сочетаться с ним христианским браком. Имелась здесь и
дополнительная сложность, которая состояла в том, что с его стороны этот
брак был бы христианским только в обобщенном смысле; Вирджиния же
принадлежала к церкви, которую пастор Шлиц называл вавилонской блудницей, а
марксисты считали особенно отвратитель- ной. Кроме того, эта церковь вряд ли
отнеслась бы к нему лучше, чем он к ней; правда, теперь, после пресле-
дований, которым Гитлер подверг ее в Германии, и ис- панского госпиталя, где
за Питом ходили сестры-като- лички, она заметно выиграла в его глазах. И
даже если бы эти финансовые и религиозные трудности каким-ни
432
будь чудом удалось уладить, все равно остался бы еще один ужасный факт --
мистер Стойт. Он, конечно же, знал, что мистер Стойт для Вирджинии не более
чем отец или максимум добрый дядюшка, -- но знал это с той чрезмерной
определенностью, которую порождает жела- ние; его уверенность была сродни
уверенности Дон-Кихо- та, твердо знавшего, что картонное забрало его шлема
прочнее стали. Когда знаешь что-то подобным образом, разумнее не задавать
лишних вопросов; а если он пред- ложит Вирджинии выйти за него замуж,
подробности ее отношений с мистером Стойтом почти наверняка должны будут
проясниться даже помимо его воли.
Очередным осложняющим фактором в этой ситуации был мистер Проптер. Ибо
если мистер Проптер прав, а Пит все более и более склонялся к мысли, что это
так, то, очевидно, нет никакого резона совершать поступки, которые могут
затруднить переход с человеческого уров- ня на уровень вечности. И хотя он
любил Вирджинию, ему едва ли удалось бы убедить себя, что брак с ней мо- жет
способствовать просветлению какой бы то ни было из сторон.
Прежде он, пожалуй, питал на этот счет некоторые иллюзии; однако за
последние неделю-две изменил свое мнение. Точнее, теперь у него вовсе не
осталось никако- го мнения; он был просто-напросто сбит с толку. Ибо
характер Вирджинии неожиданно стал другим. Ее не- винность, по-детски шумная
и открытая, вдруг превра- тилась в тихую и непроницаемую. Раньше она всегда
беззаботно подшучивала над ним, держала себя раско- ванно, по-приятельски;
но недавно в ее поведении про- изошла странная перемена. Шутки прекратились,
и их место заняла какая-то трогательная заботливость. Она была очень ласкова
с ним -- но не так, как девушки быва- ют ласковы с человеком, которого хотят
влюбить в себя. Нет, Вирджиния была с ним ласкова, словно сестра, и даже не
просто сестра: почти как сестра милосердия. И даже не просто как сестра
милосердия, а как та самая
433
сестра, которая ухаживала за ним в геройском госпита- ле, -- молоденькая, с
большими глазами и бледным овальным лицом, точно у Девы Марии, какой ее
обычно изображают; казалось, ее всегда переполняет затаенное счастье,
источник которого не в том, что происходит вок- руг, а где-то внутри; она
словно вглядывалась во что-то удивительное и прекрасное, видное только ей; и
когда она вглядывалась туда, у нее уже не было причин пу- гаться, к примеру,
воздушного налета или расстраивать- ся из-за ампутации. Она, очевидно,
смотрела на вещи с другого уровня -- с того самого, который мистер Проптер
называет уровнем вечности; и реагировала на все иначе, чем люди, живущие на
человеческом уровне. На человеческом уровне ты то злишься, то пугаешься; а
если и спокоен, так только благодаря усилию воли. Но та сестра сохраняла
спокойствие без всяких усилий. Тог- да он восхищался ею, не понимая. Теперь,
спасибо мис- теру Проптеру, он уже не просто восхищался, а кое-что и
понимал.
Да, в последние недели Вирджиния напоминала ему именно эту сестру. Как
будто в ней произошел внезапный переход от обращенности вовне к внутренней
жизни; от открытого реагирования на окружающее к глубокой, за- гадочной
отрешенности. Причина этого превращения ос- тавалась для него непонятной, но
сам факт был налицо, и он уважал его. Уважал -- вот почему он не поцеловал
