тому времени, когда оно пересе- чет Атлантику, мать его уже вернется из
Граса, -- и опу- стил конверт в карман. Окружавшие его со всех сторон
------------------------ 1 Бедняги Уньяди (франц.).
404
бумаги Хоберков настойчиво требовали внимания; но он
обратился к ним не сразу. Опершись локтями на стол, в
позе молящегося, он задумчиво почесал голову; почесал
обеими руками, там, где у корней его немногочисленных
волос образовывались маленькие сухие струпики: ему
доставляло острое наслаждение подцеплять их ногтями
и аккуратно снимать. Он думал о матери и о том, как же
это все-таки странно: прочесть горы фрейдистской лите-
ратуры об эдиповом комплексе, все романы, начиная с
"Сыновей и любовников"*, где говорится об опасностях
чересчур крепкой сыновней привязанности, о вреде
слишком пылкой материнской любви, -- прочесть все это
и тем не менее совершенно сознательно продолжать ос-
таваться в прежней роли: в роли жертвы алчной, влас-
толюбивой матери. А еще более странно, что эта самая
властолюбивая мать тоже читала всю соответствующую
литературу и тоже прекрасно отдавала себе отчет в том,
кто она такая и что она сделала со своим сыном. Однако
и она продолжала оставаться прежней и вести себя по
прежнему, понимая все не хуже его. (Ага! Струпик, ко
торый он теребил правой рукой, отвалился. Он извлек
его из густой поросли волос над ухом и, глядя на ма-
ленький высушенный кусочек кожи, внезапно вспомнил
бабуинов. Ну и что тут, собственно, такого? Самые на-
дежные и неизменные удовольствия всегда связаны с
с самым простым и незначительным, всегда по-зве-
риному рудиментарны -- приятно, например, полежать
горячей ванне или под одеялом поутру, когда еще не
совсем проснулся; приятно справить нужду, побывать в
руках опытного массажиста, наконец, почесать там, где
чешется. Чего тут стесняться? Он уронил струпик в кор
зину для бумаг и продолжал скрестись левой рукой.)
Великая вещь самопознание, размышлял он. Чтобы
избежать угрызений совести, вовсе не нужно начинать
новую жизнь -- достаточно знать, почему ты ведешь себя
неправильно или глупо. Оправдание психоанализом --
соврсменная замена оправдания верой. Ты знаешь отда
405
ленные причины, которые сделали тебя садистом или стяжателем, маменькиным
сынком или старухой, тира- нящей собственного сына; а посему ты полностью
оправ- дан (или оправдана) и можешь по-прежнему тиранить сына, оставаться
маменькиным сынком, стяжателем или садистом. Понятно, почему несколько
поколений подряд поют Фрейду хвалу! Вот так же и они с матерью. "Мы,
матриархи-кровопийцы",-- говаривала о себе миссис Пордидж, да еще в
присутствии священника. Или заяв- ляла о своей невиновности в слуховую
трубку леди Фредегонд. "Старые Иокасты* вроде меня, которые живут в одном
доме со взрослым сыном",-- кричала она туда. А Джереми подыгрывал ей --
подходил поближе и над- саживался, отправляя в эту могилу изящных изречений
очередную жалкую шутку вроде той, что он старая дева и его штудии заменяют
ему вышивание; любая дрянь сойдет. И старая карга гоготала, словно
какая-нибудь атаманша разбойников, и мотала головой, покуда чуче- ло чайки,
или искусственные петунии, или что там на сей раз украшало ее неизменно
сногсшибательную шля- пу, не начинало болтаться из стороны в сторону, точно
плюмаж у лошади во французской pompe funebre по высшему разряду. Да, до чего
же все это странно, снова подумал Джереми; но и весьма разумно, если учесть,
что оба они, и мать, и он, желают только одного -- чтобы все оставалось
по-старому. Причины, которые побужда- ли ее оставаться матриархом, были
достаточно очевид- ны: приятно чувствовать себя королевой, заманчиво всю
жизнь принимать почести и иметь верного подданного. Возможно, менее
очевидными -- по крайней мере, для стороннего наблюдателя -- были причины,
по которым он сам стремился сохранять status quo. Однако при бли- жайшем
рассмотрении и они оказывались вполне убеди- тельными. Во-первых, что там ни
говори, сыновняя лю- бовь; ибо за его напускной иронией и несерьезностью
-------------------------- 1 Похоронной процессии (франц.).
406
крылась глубокая привязанность к матери. Затем при-
вычка -- привычка такая давняя, что мать стала как бы
частью его собственного тела, едва ли менее необходи-
мой, чем печень или поджелудочная железа. Он питал к
ней благодарность даже за те ее поступки, которые
прежде, по горячим следам, казались ему уж вовсе нео-
правданными и жестокими. В тридцать лет он влюбил-
ся; хотел жениться. Не устроив ни единой сцены, про-
являя по отношению к нему неизменное сочувственное
внимание и безупречно держа себя с милой крошкой
Эйлин, миссис Пордидж начала исподволь разрушать
узы, соединяющие молодых людей; и так в этом преус-
пела, что их дружба наконец развалилась сама собой,
словно дом, незаметно подточенный снизу. Тогда он был
страшно несчастен и какой-то долей своего существа не-
навидел мать за то, что она сделала. Но годы шли, и
горечь постепенно растворялась; а теперь он был поло-
жительно благодарен ей за избавление от ужасов ответ-
ственности, семейной жизни, постоянной и хорошо оп-
лачиваемой работы, от жены, которая могла стать еще
худшим тираном, нежели мать,-- да она и впрямь стала
худшим тираном, ибо эта отталкивающего вида суетли
ная толстуха, в которую Эйлин мало-помалу себя пре-
вратила, была едва ли не самой невыносимой из всех
знакомых ему особ женского пола: существо невероятно
узколобое, гордое своей тупостью, подобное муравью по
сноей кипучей энергии, тиранически снисходительное.
Одним словом, чудовище. Если бы не ловкость его ма-
тери, он был бы сейчас на месте несчастного мистера
Уэлкина, мужа Эйлин и отца по меньшей мере четверых
малолетних Уэлкинов, уже в детстве своем и юности та-
ких противных, какою Эйлин стала лишь в зрелые годы.
Безусловно, мать его была права, когда в шутку назы
вала себя старой Иокастой, матриархом-кровопийцей; и,
безусловно, прав был брат Том, называя его, Джереми,
Питером Пэном и презрительно говоря, что он до сих
пор цепляется за мамашину юбку. Но факт оставался
407
фактом: он имел возможность читать, что ему нравится, и писать свои
маленькие статейки; а мать его заботилась обо всех практических сторонах
жизни, требуя взамен сыновней преданности, которую ему было не так уж трудно
выказывать, и не мешала ему каждую вторую пятницу наслаждаться изысканными
удовольствиями в гнездилище порока и разврата, в Мэйда-Вейл. А что тем
временем творилось с беднягой Томом? Второй секре- тарь посольства в Токио;
первый в Осло; советник в ЛаПасе; а теперь вернулся на родину и, по-видимому
уже навсегда, осел в Министерстве иностранных дел: поти- хоньку ползет по
служебной лестнице вверх, ко все бо- лее ответственным постам и все более
нечистоплотной работе. И по мере того как жалованье его росло в соот-
ветствии со степенью аморальности выполняемых зада- ний, бедняга чувствовал
себя все более неловко; нако- нец, после скандала с Абиссинией, он исчерпал
весь запас своих душевных сил. Находясь на грани отставки или нервного
срыва, он вдруг совершенно неожиданно принял католическую веру. После этого
ему сразу уда- лось избавиться от моральной ответственности за чини- мые
беззакония: он отправил ее на Фарм-стрит и сдал отцам иезуитам, так сказать,
в законсервированном виде. Блестящее решение! С тех пор он стал другим че-
ловеком. После четырнадцати лет бездетной жизни его жена вдруг родила
ребенка -- зачатого, как подсчитал Джереми, той самой ночью, когда вспыхнула
граждан- ская война в Испании. Затем был разграблен Нанкин; через два дня
Том выпустил сборник юмористических стихов. (Удивительно, какое множество
англичан-като- ликов увлекается юмористическим стихосложением.) Постепенно
он набирал вес; за время, прошедшее от ан- шлюса до Мюнхена, он прибавил
одиннадцать фунтов. Еще год или два политики силы в сочетании с Фармстрит, и
Том доберется до четырнадцати стоунов и на- пишет либретто для музыкальной
комедии. Нет! -- ре- шительно сказал сам себе Джереми. -- Нет! Это 408
абсолютно неприемлемо. Уж лучше Питер Пэн и мама- шина юбка, и визиты в
гнездилище порока и разврата. В тысячу раз лучше. Лучше хотя бы с
эстетической точки зрения; потому что жиреть на Realpolitik и испещрять
юмористическими стишками поля гравюры с изображе- нием Распятия, честное
слово, просто вульгарно. Но это еще не все: его выбор лучше даже с этической
точки зре- ния; ведь миляга Проптер-Поптер, конечно же, прав: раз ты не
можешь быть уверен, что в конечном счете творишь добро, так старайся по
крайней мере никому не вредить. И вот вам пожалуйста: его бедный братец,
хло- потливый, как пчела, и, после обращения в католицизм, счастливый, как
жаворонок, вкалывает именно на том самом месте, где может причинить
максимальный вред наибольшему числу людей.
(Отскочил еще один струпик. Джереми вздохнул и
откинулся на спинку стула.)
Ваш покорный слуга чешется, как бабуин, заключил
он; живет в свои пятьдесят четыре года все еще под кры- лышком у матери; его
половая жизнь одновременно и инфантильна, и порочна; никакими усилиями не
вообра- зить, будто он делает нечто важное и полезное. Но если сравнить
вашего покорного слугу с другими людьми -- с Томом, например, или даже с
самыми известными и почитаемыми, с членами кабинета министров и стальны- ми
магнатами, с епископами и знаменитыми романиста- ми, -- что ж, он будет
выглядеть весьма неплохо. А если судить по отрицательному критерию,
безвредности, то просто замечательно. Так что, с учетом всех факторов, по
нежелание что-либо менять в своей жизни вполне оп- равданно. Приятный вывод;
а засим пора опять возвра- щаться к Хоберкам. ------------------------ 1
Реальной политике (нем.) -- выражение, введенное в связи с политикой
Бисмарка. 409
ГЛАВА ВТОРАЯ
В это утро Вирджиния проспала почти до десяти ча- сов; и, даже приняв
душ и позавтракав, она оставалась в постели еще около часа, неподвижно, с
закрытыми гла- зами лежа на груде подушек, -- прекрасное юное созда- ние,
которое словно только что победило тяжелый недуг и вернулось из долины тени.
Долина смертной тени*; тени больших смертей и мно- жества малых. Со
смертью наступает преображение. Кто хочет сберечь свою жизнь, потеряет ее*.
Все люди, и мужчины и женщины, постоянно стремятся потерять свою жизнь --
тусклую, безрадостную, бессмысленную жизнь своих индивидуальностей. Вечно
стремление из- бавиться от нее, и для этого есть тысяча разных спосо- бов.
Горячка заядлых игроков и борцов за национальное возрождение; мономании
скупцов и извращенцов, иссле- дователей, сектантов и честолюбцев;
компенсационные психозы алкоголиков, книгочеев, мечтателей и морфи- нистов;
галлюцинации курильщиков опиума, любителей кино и церковных обрядов;
эпилепсия политических идеалистов и эротоманов; ступор живущих на веронале и
изматывающих себя работой. Сбежать; забыть свою старую, давно надоевшую
личность; стать кем-то другим или, еще лучше, чем-то другим -- только телом,
непри- вычно бесчувственным или чувствительным сверх обык- новенного; или,
наоборот, какой-нибудь разновидностью внеличностного разума, формой
неиндивидуализирован- ного сознания. Какое счастье, какое чудесное облегче-
ние! Даже для тех, кто прежде не знал, что в жизни у них не все ладно, что
они тоже нуждаются в облегчении. Именно такой и была Вирджиния -- счастливая
в своей ограниченности, она не настолько осознавала собствен- ное "я", чтобы
увидеть, как оно безобразно и нелепо, или понять, как жалко по самой своей
