аббат. -- Сэр Кристофер поедет с тобой в Испанию под
именем больного брата Луиса; он, как и я, родом оттуда
и хотел, как мы все знаем, вернуться домой. но слишком
тяжело болен, чтобы осуществить это. Ты будешь ухаживать за
Харфлитом, и на корабле он или умрет или выздоровеет, в
зависимости от божьей воли. Если он выздоровеет, то наше братство окажет ему в Севилье гостеприимство, несмотря на его преступления,
а к тому времени, когда он опять вернется в Англию, что будет не скоро, люди забудут эту нашу схватку, переживая надвигающиеся более грандиозные события. Никто ему не повредит, поскольку леди,
на которой он якобы женился, без сомнения умерла. Кстати, пусть он узнает об этом от тебя, если вновь обретет сознание.
-- Странная игра, -- пробормотал Мартин.
-- Странная или нет, это моя игра, и яее должен сыграть. Поэтому не задавай вопросов, а подчиняйся и дай клятву молчать, -- холодно и жестко ответил аббат. -- Крытые носилки, принесенные сюда для раненых, находятся в оседней комнате. Закутаем этого человека в одеяло и в манашескую рясу и положим его на них. Потом пусть братья, умеющие не задавать вопросов, отнесут его в Блосхолм, как одного из метверцов, а перед рассветом, если он еще будет жив на корабль "Большой Ярмут". Короабль будет стоять у причала в полумили от ворот аббатства. Торопись и помоги мне. Я догоню тебя с письмами и прослежу, чтобы тебе выдали все нужные вещи из нашей кладовой. Я еще должен поговорить с капитаном, прежде чем он поднимет якорь. Не трать больше времени на разговоры, а подчиняйся и храни все в тайне.
-- Я подчинюсь и сохраню все в тайне, как велит мне долг, -- ответил брат Мартин, смиренно поклонившись. -- Но чем кончится все это дело, знают только бог и его ангелы. Повторяю -- мне оно не нравится.
-- Очень опасный человек, -- пробормотал аббат, глядя вслед Мартину. -- Ему тоже следует побыть в Испании. И подольше. Я позабочусь об этом!
ГЛАВА VI
Проклятье Эмлин
На следующее утро после сожжения Тауэрся, как раз перед самым рассветом, труп, небрежно завернутый в саван, был перенесен из деревни на Крануэлское кладбище, где была вырыта неглубокая могила -- его последний приют.
-- Кого мы так спешно хороним? -- спросил высоченный
Томас Болл, один в темноте вырывший могилу, так
как велено было сделать это срочно, а перепуганный суматохой
могильщик убежал.
-- Злодея этого, сэра Кристофера Харфлита, нанесшего
нам такие потери, -- сказал старый монах; ему приказали
совершить обряд погребения, так как священник,
отец Нектон, тоже уехал, боясь мести аббата за свое
участие в бракосочетании Сайсели -- Печальная история
очень печальная история. Ночью они венчались
и ночью же погребены: она -- в пламени, он -- в земле.
Поистине, о господи, неисповедимы пути твои, и
горе тому, кто подымает руку против твоих помазанников!
-- Верно, что неисповедимы, -- ответил Болл. Стоя
в могиле, он взял труп за голову и положил его между
своими широко расставленными ногами. -- Настолько
неисповедимы, что простой человек задумывается, каков
будет неисповедимый конец всего этого и почему
этот благородный молодой рыцарь стал неисповедимым
образом намного легче, чем был. Наверное, из-за всех
постигших его бед и голодухи в сожженном Тауэрсе.
Почему не положить его в склеп вместе с предками? Это
бы избавило меня от работы в обществе привидений, часто
посещающих это место. Что вы говорите, отец? Потому
что плита замурована, а вход заложен кирпичами
и не найти каменщика? Тогда почему бы не подождать,
пока он не найдется? Да, неисповедимо, поистине неисповедимо!
Но как я осмеливаюсь задавать вопросы?
Если милорд аббат приказывает, монах повинуется, ибо
у настоятеля нашего пути тоже неисповедимы.
-- Теперь все в порядке -- лежит прямо на спине, ногами
на восток, по крайней мере, я так думаю, потому
что в темноте я не мог как следует разобраться, и вся
неисповедимая история неисповедимо заканчивается.
Дайте-ка мне вашу руку, чтобы выбраться из ямы, отец,
и читайте скорее молитвы над грешным телом этого безбожного
парня, осмелившегося жениться на любимой
девушке и освободить от уз плоти души нескольких
святых монахов или, вернее, нанятых ими головорезов
(монахи-то ведь не дерутся), за то, что они хотели разлучить тех, кого сочетал бог -- то есть, я хочу сказать
дьявол, и присоединить их доходы к поместьям матери
церкви.
Затем старый священник, дрожавший от холода и
мало что разбиравший в путаной речи Болла, начал бормотать
заупокойные молитвы, пропуская все, что не помнил
наизусть. Так еще одно зерно было посажено на
поле смерти и бессмертия, хотя, когда и где оно прорастет
и что оно принесет, монах не знал и не стремился
узнать: ему хотелось только поскорее убежать обратно
от всех этих страхов и схваток назад, в свою привычную
келью.
Все было кончено. Монах и носильщики ушли, прорываясь
сквозь резкий сырой ветер и предоставив Томасу
Боллу зарывать могилу, что он усердно делал до тех пор,
пока они не скрылись из виду или, вернее, пока их уже
не было слышно.
Когда сии ушли, он спустился в яму как бы для того,
чтобы утоптать рыхлую почву, и там, защищенный от
ветра, уселся на ноги трупа и, раздумывая, стал
отдыхать.
-- Сэр Кристофер мертв, -- пробормотал он сам себе.
-- Когда я был мальчишкой, я знал его деда, а мой дед
говорил мне, что знал его деда, а что его дед знал прадеда
его деда -- и так было триста лет сряду, а теперь я
сижу на оцепеневших пальцах последнего из них, зарубленного,
подобно бешеному быку, в своем собственном
дворе испанским священником и его наемниками, чтобы
захватить богатство его жены. 01 Да, это неисповедимо,
воистину неисповедимо; и леди Сайсели мертва, сожженная,
как обыкновенная ведьма. И Эмлин мертва -- Эм-
лин, которую я столько раз обнимал на этом самом кладбище
до того, как они силой заставили ее выйти замуж
за старого жирного управляющего, а из меня сделали
монаха.
Но мне она дала свой первый поцелуй, и -- святые
угодники! -- как она проклинала старого Стауэра, возвращаясь
по той вон тропинке! Я стоял там, за деревом,
и слышал ее. Она сказала, что будет плясать на его могиле
и плясала; я видел, как она это делала при лунном
свете на следующую же ночь после того, как его похоронили:
одетая в белое, она танцевала на его могиле. Да,
Эмлин всегда выполняла свои обещания, Это у нее
в крови. Мать ее была цыганской ведьмой, ит:аче она никогда
не вышла бы замуж за испанца, -- ведь все мужчины
ее племени влюблены были в ее прекрасные глаза.
Эмлин тоже ведьма или была ведьмой; ведь говорят, что
она умерла, но мне как-то не верится -- не из тех она, кто
так просто умирает. Все же она, пожалуй, умерла, и для
спасения моей души это к лучшему. О несчастный человек!
О чем ты думаешь? Стыди от меня, сатана, если
найдешь, куда отойти. Могила для тебя не место, сатана,
но я хотел бы, чтобы ты сейчас находилась со мной,
Эмлин. Ты, должно быть, была ведьма, потому что после
тебя мне никогда не нравилась никакая другая женщина,
а это противоестественно, -- ведь на безрыбье и рак-рыба.
Ясно -- ведьма, и самая вредная, но, моя любимая,
седьма ты или нет, я хотел бы, чтобы ты была жива, и
ради тебя я сломаю шею этому аббату, даже если погублю
свою душу. О Змлин, моя любимая, моя любимая!
Помнишь, как мы целовались в рощице у реки?.. Разве
может какая-нибудь женщина любить так, как ты?
И он продолжал стонать, раскачиваясь взад и вперед
на ногах трупа, пока, наконец, алый яркий луч восходящего
солнца не забрался в темную яму, осветив
прежде всего полусгнивший череп, не замеченный Беглом
в разрыхленной земле. Балл поднялся и выкинул
его оттуда со словами, которые неуместны на устах монаха,
но ведь и мысли, которым он только что предавался,
тоже не должны были возникать в его голове. Затем
он принялся за дело, задуманное им в те мгновения,
когда он отвлекался от своих любовных мечтаний, --
в некотором роде темное дело.
Вытащив нож из ножен, он разрезал грубые швы савана
и онемевшими руками стащил его с то.ловы трупа.
Солнце скрылось за тучей, и, чтобы не терять времени,
он начал ощупывать лицо трупа.
-- У сэра Кристофера нос не был перебит, -- бормотал
он про себя, -- если только это не произошло в последней
схватке; но тогда кости не могли бы еще срастись, а
тут кость крепкая. Нет, нет, у него был очень красивый
нос.
Солнечный луч появился снова, и Томас, вглядевшись
в мертвое лицо, разразился вдруг хриплым смехом:
-- Именем всех святых! Вот еще один фокус нашего
испанца. Это пьяница Эндръю -- шотландец, превратившийся
в мертвого английского рыцаря. Кристофер убил
его, а теперь он стал Кристофером. Но где же сам Кристофер?
Он немного подумал, потом, выскочив из могилы, начал
торопливо ее зарывать.
-- Ты Кристофер, -- сказал он, -- хорошо, оставайся
Кристофером, пока я не смогу доказать, что ты Эндрью.
Прощай, сэр Эндрью-Кристофер; я пойду искать тех, кто
получше тебя. Если ты мертв, то мертвые, может быть,
живы. После этого и Эмлин, возможно, не померла. О,
нынче дьявол разыгрывает веселые шутки вокруг Крануэл
Тауэрса, и Томас Балл хочет принять в них участие.
Он был прав. Дьявол разыгрывал веселую шутку. По
крайней мере, так думал не один только Томас Например,
те же мысли приходили в голову заблуждавшегося,
но честного фанатика Мартина, когда он смотрел на все
еще бесчувственное тело сэра Кристофера, названного
братом Луисом и благополучно доставленного на борт
"Большого Ярмута"; теперь, мертвый или живой -- Мар-
тин и сам не знал этого, -- -Кристофер лежал в маленькой
каюте, предназначенной для них двоих.
Глядя на него и качая своей лысой головой, Мартин
чуть ли не ощущал в этой тесной каюте запах серы, который,
как он хорошо знал, был любимым запахом
дьявола.
Сам капитан, косоглазый, угрюмый моряк, хорошо
известный в Данвиче, где его прозвали Загребущим Ханжой
за пылкое стремление приобретать, где только можно,
деньги и искусно прятать их, казалось, ощущал нечистое
влияние его величества сатаны. Плавание до сих
пор было неудачно: отъезд задержался на шесть недель,
то есть до самого плохого времени года, -- пришлось
ожидать каких-то таинственных писем и груза, который
его хозяева велели ему везти в Севилью. Затем он вышел
из реки с попутным ветром только для того, чтобы
его вернула назад ужасающая буря, чуть не потопившая
корабль.
Кроме того, шестеро его лучших людей сбежали,
боясь путешествия в Испанию в такое время года, и он
был вынужден взять наудачу других. Среди них был
чернобородый широкоплечий парень, одетый в кожаную
куртку; на каблуках у него были шпоры, притом окровавленные,
-- видимо, он не успел их снить. Этот столь
яростно гнавший своего кони всадник добрался до корабля
на лодке, когда якорь был уже поднят и, бросив
лодку на произвол судьбы предложил хорошие деньги
за проезд к Испанию или в любой другой иностранный
порт и немедленно расплатился наличными. Загребущий
взял деньги, хотя и с сомнением в душе, и выдал квитанцию
на имя Чарльза Смита, не задавая вопросов,
так как за это золото ему не надо было отчитываться
перед хозяевами. Впоследствии этот человек, сняв
шпоры и солдатскую куртку, принялся работать вместе
с командой, -- кое-кто из матросов, казалось, знал его,
а во время случившейся потом бури он показал себя человеком
сильным и полезным, хотя и не опытным моряком.
Все же этот Чарльз Смит и его окровавленные шпоры
вызывали у капитана недоверие, и, если бы у него хватало
рабочих рук я он не взял с негодяя солидные деньги,
он бы с удовольствием высадил его на берег, когда они
опять вошли в реку, особенно теперь, когда он услышал,
что в Блосхолме. было совершено убийство, что сэр Джон
Фотрел лежит убитый в лесу. Может быть, этот Чарльз
Смит и убил его. Ну что ж, даже если так, это ведь не
его дело, а он не мог пренебречь рабочими руками.
Теперь же, когда наконец погода установилась, в самый
момент подъема якоря является вдруг блосхолмский
