битва, на другом конце площади, у ворот дворца Монтесумы разыгрывалась
совершенно иная сцена. Огромная толпа с множеством женщин и детей
собралась здесь, чтобы увидеть мою смерть. Люди пришли с охапками цветов,
с музыкой, с песнями, и, когда я предстал перед ними, приветственные крики
на мгновение заглушили гром выстрелов и яростный шум сражения. Время от
времени шальное пушечное ядро врезалось в толпу, оставляя на месте убитых
и раненых, но никто не разбегался и не прятался. Люди только громче
кричали:
- Слава тебе, Тескатлипока, и прощай! Будь благословен, спаситель
наш! Слава тебе и прощай!
Процессия медленно пробиралась сквозь толпу по узкому проходу, сплошь
усыпанному цветами. Наконец мы пересекли площадь и достигли подножия
теокалли. Здесь собралось так много народу, что нам пришлось остановиться.
Пока жрецы расчищали путь, какой-то воин проложил себе дорогу сквозь толпу
и склонился передо мной. Я узнал принца Куаутемока.
- Теуль, чтобы проститься с тобой, я оставил своих людей, - прошептал
Куаутемок, кивнув в сторону воинов, готовых к штурму дворца Ахаякатля. -
Наверное, мы скоро встретимся снова. Верь мне, теуль, я сделал бы все,
чтобы выручить тебя, но это невозможно. Если бы мог, я поменялся бы с
тобой местами. Прощай, друг? Ты дважды спас мою жизнь, а я твою спасти не
сумел.
- Прощай, Куаутемок, - ответил я. - Да хранит тебя небо, ибо ты был
мне верным другом.
И мы расстались.
У подножия теокалли все шествие выстроилось заново, и здесь одна из
моих жен простилась со мной, бросившись мне на грудь и заливаясь слезами.
Но я не стал рыдать на ее груди. Медленно и торжественно мы начали
подниматься по каменным лестницам, расположенным таким образом, что после
каждой из них нам приходилось совершать полный круг на очередном уступе
пирамиды. Целый час бесконечная процессия ползла к вершине, обвивая весь
теокалли пестрой ломаной спиралью. На каждом повороте мы останавливались,
и я расставался либо с одной из жен, либо с одним из своих музыкальных
инструментов (причем это я делал без малейшего сожаления), либо с одной из
частей своего странного наряда.
Но вот, наконец, по широким ступеням последней лестницы мы взошли на
плоскую вершину теокалли. Это была ничем не огражденная площадь, более
обширная, чем весь наш церковный двор в Дитчингеме. Здесь на
головокружительной высоте стояли храмы Уицилопочтли и Тескатлипоки,
огромные сооружения из камня а дерева, внутри которых находились
безобразные идолы этих богов и страшные комнаты, залитые кровью жертв.
Напротив храмов горел неугасимый священный огонь, стояли жертвенные камни,
орудия пыток и большой барабан, обтянутый змеиной кожей. Остальная часть
вершины теокалли была совершенно голой. Голой, но не безлюдной. На
стороне, обращенной к испанцам, толпилось несколько сотен воинов,
беспрестанно осыпавших врага стрелами и камнями, а на противоположном краю
собрались в ожидании моей смерти жрецы. Внизу вся обширная площадь,
окруженная развалинами домов, была заполнена многотысячной толпой.
Некоторые из ацтеков по-прежнему сражались с испанцами, но большинство
собралось сюда только для того, чтобы увидеть, как меня принесут в жертву.
Мы достигли вершины теокалли за два часа до полудня, потому что до
жертвоприношения еще предстояло выполнить ряд церемоний. Сначала меня
ввели в святилище бога Тескатлипоки, имя которого я носил. Здесь стояло
его изваяние из черного мрамора с золотыми украшениями. Идол держал в руке
полированный золотой щит, устремив на него глаза из драгоценных камней.
Жрецы говорили, что он видит в этом зеркале все, что было и что будет на
созданной им земле.
Перед идолом стояло золотое блюдо. Верховный жрец взял его и, бормоча
заклинания, принялся вытирать концами своих длинных слипшихся волос.
Начистив блюдо до блеска, жрец поднес его к моим губам, чтобы я дохнул на
сверкающую поверхность. Смертельная слабость и головокружение охватили
меня: я понял, что после этого обряда блюдо готово принять сердце, которое
еще трепетало и билось в моей груди.
Не знаю, какие еще церемонии ожидали меня в этом проклятом капище, -
внезапное смятение на площади вокруг пирамиды заставило жрецов бросить все
и поспешно вывести меня ив храма. Я взглянул вниз и замер: доведенные до
бешенства градом стрел и камней, сыпавшихся на них с уступов, испанцы
пошли на приступ большого теокалли.
Крупные отряды под предводительством самого Кортеса прокладывали себе
дорогу сквозь толпы ацтеков, запрудивших всю площадь. Вместе с испанскими
солдатами пробивалось несколько сотен их союзников, тласкаланцев. Но в то
же время к подножию первой лестницы устремились тысячи ацтекских воинов,
чтобы здесь раздавить белых захватчиков. Через пять минут враги
встретились, и отчаянная, беспощадная схватка началась.
Под прикрытием залпов из аркебуз и мушкетов испанцы непрерывно
атаковали ацтеков, однако их кони скользили на каменных плитах пирамиды и
съезжали вниз. Тогда испанцы пошли на приступ в пешем строю. Нанося
ацтекам огромные потери, они добрались до первых ступеней нижней лестницы,
но впереди весь спиральный подъем, все уступы и вся вершина теокалли были
сплошь облеплены сотнями воинов. Сумеют ли испанцы пробиться сквозь
подобную массу? Задача казалась невыполнимой. И все же, когда я подумал об
этом, вспышка надежды потрясла меня, как удар. Ведь если испанцы захватят
храм, жертвоприношение не состоится! До полудня меня не посмеют принести в
жертву (так сказали Отоми) - значит, впереди без малого два часа. Если
испанцы за эти два часа одержат верх - я, может быть, останусь жив; если
же нет - меня ждет неминуемая смерть.
Когда меня вывели из святилища Тескатлипоки, я с удивлением увидел
принцессу Отоми, или, как ее называли, богиню Атлу. Последней из четырех
жен она склонилась передо мной у самого входа в храм, но вместо того,
чтобы уйти, все еще стояла среди жрецов и о чем-то с ними спорила. Из-за
шума сражения я ничего не слышал, однако страстные слова Отоми,
во-видимому, убедили жрецов; они были смущены, и в то же время в их главах
сверкала жестокая радость. Жрецы склонились перед принцессой. Неторопливо
отвернувшись от них. Отоми направилась ко мне, и даже в это мгновение я не
мог не залюбоваться ее царственно-величавой поступью. Я взглянул на ее
сосредоточенное лицо - оно светилось глубоким внутренним огнем отречения и
одновременно было счастливым, как у невесты, идущей навстречу объятиям
любимого.
- Почему ты не ушла, Отоми? - спросил я. - Теперь уже поздно: испанцы
окружили теокалли. Теперь тебя убьют или захватят в плен.
- Пусть будет что будет, - коротко ответила она, и некоторое время мы
молча наблюдали за продолжавшимся штурмом.
Битва становилась все ожесточеннее. Защищая святилище своих богов,
ацтекские воины сражались отчаянно. На глазах бесчисленных толп,
окруживших площадь и молча наблюдавших за боем, они бросались на испанские
мечи, хватали испанцев голыми руками и, завывая от ярости, старались
столкнуть их с уступов теокалли. Иногда это им удавалось, и целый ком
человеческих тел, в середине которого оказывался один из испанцев,
срывался вниз и разбивался о каменные плиты мостовой. Однако, несмотря на
все усилия ацтеков, их войско, подобно огромной змее, медленно сокращаясь,
отползало к вершине теокалли, а ряды испанцев, закованных в сверкающие
доспехи, следовали за ним под градом копий и стрел. С каждой минутой шаг
за шагом они взбирались все выше. Испанцы дрались так, как могут драться
лишь те, кто знает, какая судьба ждет жертвы богов Анауака. Они сражались
за свою жизнь, за честь и за свои души, ибо знали, что в случае поражения
им всем уготована смерть на жертвенных алтарях.
Так прошел час. Испанцы достигли уже середины теокалли. Устрашающие
звуки битвы становились все громче и громче. Испанцы испускали
воинственные крики и призывали на помощь своих святых, ацтеки отвечали им
дикими воплями, жрецы взывали к богам и криками старались подбодрить
воинов, а наверху заглушая даже выстрелы из аркебуз и пушек, грозно гудел
огромный барабан из змеиных кож, по которому исступленно колотил полуголый
жрец. Лишь толпы народа внизу оставались безмолвными и недвижимыми. Не
произнося ни звука, люди стояли с поднятыми вверх лицами, и я видел, как
солнце отражается в тысячах широко раскрытых глаз.
Все это время мы с Отоми находились около жертвенного камня,
окруженные кольцом жрецов. Над камнем на четырех вставленных в особые
углубления столбах был натянут большой кусок черной ткани с укрепленной в
середине золотой воронкой дюймов шести в поперечнике. Лучи солнца, проходя
сквозь воронку, падали на затененное черной тканью пространство ярким
пятном величиной с яблоко. По мере того как солнце поднималось все выше,
это световое пятно перемещалось, пока, наконец, не достигло края
жертвенного камня и не легло на него.
В то же мгновение верховный паба подал знак, и жрецы схватили меня.
Словно жестокие дети, ощипывающие живую птицу, они сорвали последние яркие
одежды и теперь на моем разрисованном теле не осталось ничего кроме
набедренной повязки. Я понял, что час мой пробил. Но - странное дело! -
впервые за весь этот день мужество вернулось ко мне, и я даже обрадовался,
зная, что скоро избавлюсь от своих мучителей.
- Прощай, Отоми! - ясным голосом заговорил я, поворачиваясь к ней, и
умолк на полуслове. Покончив со мной, жрецы раздевали теперь ее! Через
мгновение великолепные одеяния принцессы были сорваны, и она предстала
передо мной во всем совершенстве своей красоты, едва прикрытой волною
длинных волос да вышитым клочком хлопковой ткани на бедрах.
- Не удивляйся, теуль, - тихо проговорила она в ответ на мой
невысказанный вопрос. - Я твоя жена, и этот камень будет нашим брачным
ложем, первым и последним. Хоть ты и не любишь меня, я сегодня умру рядом
с тобой той же смертью, что и ты. На это у меня есть право! Я не могу тебя
спасти, теуль, но умереть вместе с тобой я могу.
От изумления я онемел, и, прежде чем снова обрел дар речи, жрецы меня
повалили. Второй раз в жизни я очутился на проклятом жертвенном камне! В
тот же миг послышался еще более яростный и продолжительный вопль
сражающихся, возвестивший о том, что испанцы уже поднялись до подножия
последней лестницы.
Едва меня уложили на огромный жертвенник, как Отоми оказалась рядом.
Ей пришлось прижаться ко мне вплотную, потому что я должен был лежать в
самой середине, и для нее почти не осталось места. Но час жертвоприношения
еще не наступил. Жрецы привязали вас веревками к медным кольцам, вделанным
в каменные плиты, покрывавшие вершину теокалли, и отвернулись, наблюдая за
битвой.
Несколько минут мы лежали молча бок о бок, и с каждым мгновением во
мне росло чувство удивления и бесконечной благодарности - удивления перед
смелостью этой женщины и благодарности за ее великую любовь, которую она
не побоялась скрепить своей кровью. Ради любви ко мне Отоми решила умереть
вместе со мной, потому что без меня ей не нужны были ни жизнь, ни почести,
ни богатство. И в то мгновение, когда я подумал об этом чуде, неизведанное
сияние озарило мне душу. Всем сердцем потянулся я к Отоми, ибо понял, что
никто не будет мне дороже и ближе этой царственной женщины - никто, даже
моя невеста! Я почувствовал... Нет, об этом я не смогу рассказать. Я знаю
только, что слезы хлынули из моих глаз, потекли по моему раскрашенному
лицу, и я повернулся к Отоми.
Напрягаясь, насколько позволяли веревки, она старалась повернуться на
