передо мной образ любимой, и сердце мое разрывалось от желания снова быть
рядом с ней. К тому же я знал, что теперь меня встретят с распростертыми
объятиями, ибо мое состояние было много больше того, на что мог
рассчитывать мой братец, а родители не выставляют за дверь женихов, у
которых в кармане двенадцать тысяч золотых монет. И, наконец, мне так
хотелось повидать отца, пока он еще жив!
Однако между мной и родиной лежали тень Хуана де Гарсиа и моя клятва.
Я так долго стремился к мести, это чувство настолько овладело мной, что
теперь я уже не мог даже думать о счастливой жизни, пока цель не
достигнута. Для того, чтобы быть счастливым, я должен был уничтожить де
Гарсиа, Я уверился в том, что, пока он жив, проклятие, произнесенное мной,
будет преследовать меня повсюду.
Поэтому я сделал следующее. Обратившись к нотариусу, я приказал ему
составить дарственную, которую перевел на английский язык. По этой
дарственной я разделил все мое состояние, за исключением оставленных для
себя двухсот песо, на три части и передал его трем лицам на сохранение
вплоть до того дня пока я сам за ним не явлюсь. Указанными тремя лицами
были мой старый учитель, честнейший доктор Гримстон из Банги, моя сестра
Мэри Вингфилд и моя невеста Лили Бозард. Этой дарственной,
засвидетельствованной для большей верности на борту корабля капитаном
Бэллом и еще двумя англичанами, я доверял вышеупомянутым лицам
распоряжаться моим состоянием по своему усмотрению, однако с таким
условием, чтобы не менее половины денег было вложено в земельные владения,
а остаток - в доходные дела. Вся прибыль и доходы с имений должны были
выплачиваться Лили Бозард до тех пор, пока она не выйдет замуж.
Одновременно с дарственной я составил завещание. Большая часть моего
состояния переходила по нему к Лили Бозард, если ко дню моей смерти она
будет не замужем, а остальное - к моей сестре В случае замужества или
смерти Лили ее доля переходила к Мэри или ее наследникам.
Когда оба документа были подписаны и запечатаны, я вручил их вместе
со всем моим достоянием капитану Бэллу, чтобы он в свою очередь доставил
все это в Банги и передал доктору Гримстону, который должен был его за это
щедро вознаградить. Капитан со слезами умолял меня отправиться вместе со
всеми моими сокровищами в Англию, и лишь когда я наотрез отказался, обещал
все исполнить в точности.
Вместе с золотом и документами я послал несколько писем: отцу,
сестре, брату, доктору Гримстону, сквайру Бозарду и, наконец, самой Лили.
В этих письмах я рассказал обо всем, что со мной приключилось, начиная с
первого дня пребывания в Испании, так как убедился, что прежние мои письма
вообще не достигли Англии, и объявил о своем решении последовать за де
Гарсиа хоть на край света.
"Я сам отдаляю и, может быть, теряю счастье, - писал я Лили, -
которое мне дороже всего на земле. Пусть люди думают, что я сошел с ума!
Но ты, ты знаешь мое сердце и ты меня не осудишь, хотя мое решение и
принесет тебе много горя. Ты знаешь, что если я в чем-нибудь утвердился,
ничто, кроме смерти, не заставит меня отступить. А я, кроме того, связан
клятвой; нарушить ее мне не позволит совесть. Даже рядом с тобой я не
смогу быть счастливым, если сейчас откажусь от своих поисков. Сначала
дело, а потом отдых; сначала горе, и лишь потом - радость. Не бойся за
меня, я верю, что не погибну и вернусь. А на тот случай, если мне не
суждено будет вернуться, я сделал все так, чтобы тебе никогда не пришлось
выходить замуж против своей воли. Но сейчас, пока де Гарсиа жив, я буду
его преследовать".
Своему братцу Джеффри я написал очень короткое письмо, где высказал
все, что думаю о человеке, который преследует беззащитную девушку и
старается напакостить отсутствующему брату. Мне потом рассказывали, что
это письмо ему весьма не понравилось.
Здесь же я хочу сказать, что мои письма и все прочее благополучно
прибыли в Ярмут. Затем золото и вещи переправили в Лоустофт, погрузили на
баркас, а когда капитан Бэлл покончил с выгрузкой своего корабля, он
поднялся в этом баркасе по Уэйвни до Банги, и здесь все было перенесено в
дом доктора Гримстона на Незергейт-стрит.
Капитан Бэлл заранее предупреждал о своем приезде моего отца, сестру
и брата, а также сквайра Бозарда, его сына и дочь, и в тот день они
собрались в доме доктора Гримстона все, за исключением моего отца - он уже
два месяца покоился на кладбище.
С безграничным удивлением выслушали они рассказ капитана, но их
изумление еще более возросло, когда сундуки открыли и начали взвешивать их
содержимое, чтобы сверить его с цифрами, приведенными в моих письмах, ибо
столько золота за раз в нашем Банги до сих пор еще не видал никто.
Тут Лили расплакалась, сначала от радости, потому что теперь я был
богат, а затем от горя, потому что я не вернулся одновременно с моими
сокровищами. Сквайр Бозард, увидев золото я услышав мою дарственную, сразу
сделавшую Лили богатой женщиной, независимо от того, жив я или нет, во
всеуслышание поклялся, что всегда думал обо мне только самое хорошее, а
потом поцеловал свою дочь, желая ей счастья и поздравляя с большой удачей.
Короче говоря, остались довольны все, кроме моего братца, который выскочил
из дому, не сказав никому ни слова. С того дня он начал предаваться
всевозможным бесчинствам, опускаясь все ниже: ведь у него, можно сказать,
отняли желанную чашу, не дав испить ни глотка! Унаследовав земли нашего
отца, он решил, что Лили во что бы то ни стало выйдет за пего замуж, если
не по доброй воле, то насильно, ибо даже в наши дни отец может принудить
свою дочь к замужеству, особенно если она не достигла совершеннолетия, а
сквайр Бозард, всегда полагавший, что с девичьими желаниями нечего
считаться, перед таким насилием не остановился бы. Но с того дня все
изменилось, - так велика сила золота! О том, чтобы выдать Лили за
кого-нибудь, кроме меня, больше не было и речи. Теперь отец сам удержал бы
ее, если бы она захотела так поступить, ибо тогда Лили потеряла бы все
полученные от меня богатства. Зато все продолжали громко возмущаться моей
глупостью, порицая меня за то, что я не отказался от клятвы и решил
последовать за своим врагом даже в далекую Вест-Индию. Сквайр Бозард
утешался лишь тем, что в любом случае, погибну я или выживу, деньги все
равно останутся у его дочери. И только Лили, заступаясь за меня, говорила:
- Томас дал клятву, и он должен ее исполнить. Это дело его чести, и
теперь я буду ждать до конца, пока мы не встретимся на земле или на том
свете.
Однако подобные воспоминания здесь некстати, потому что прежде чем я
узнал обо всем этом, прошло еще много-много лет.
11. КОРАБЛЕКРУШЕНИЕ
На другой день после того, как я передал капитану Бэллу письма я все
мое состояние, "Авантюристка" уже медленно огибала мол кадисского порта.
Глядя ей вслед, я почувствовал такую тоску, что, признаюсь, заплакал. С
радостью я расстался бы со всеми погруженными на нее сокровищами, если бы
вместо них она уносила домой меня. Но решение мое оставалось
непоколебимым, и к английским берегам мне было суждено вернуться лишь
много лет спустя и на другом корабле.
В порту оказалась большая испанская карака "Las Cinque Llagas", или
"Пять ран Христовых", готовая отплыть к Эспаньоле. Я выправил разрешение
на торговлю для купца д'Айла и под этим именем взошел на судно. Чтобы
обман не раскрылся, я, кроме того, накупил на сто пять песо всевозможных
товаров, которые, как я узнал, были в Индии в большом спросе, и погрузил
их в трюм того же корабля.
Все судно было забито испанскими авантюристами, по большей части
просто всевозможными мошенниками с самыми удивительными биографиями.
Впрочем, они были довольно сносными попутчиками, пока не напивались. К
тому времени я настолько овладел кастильской речью и приобрел такую
неподдельно испанскую внешность, что мае легко было сойти за их
соотечественника, чем я и не преминул воспользоваться, выдумав подходящую
историю о своем родстве и о причинах, побудивших меня пытать счастье за
океаном. В остальном же я, как и раньше, полагался только на самого себя.
Впрочем, несмотря на мою сдержанность и на то, что я не принимал участия в
общих оргиях, попутчики вскоре меня полюбили, главным образом за то, что я
врачевал их недуги.
О нашем плавании в сущности рассказывать нечего, если не считать его
печального окончания. Месяц мы провели на Канарских островах, затем
отплыли к Эспаньоле, и всю дорогу нам сопутствовала прекрасная погода,
только ветер был слабый.
Когда до Санто-Доминго, порта нашего назначения, оставалась, по
словам капитана, всего неделя пути, погода внезапно переменилась. С севера
на нас обрушился яростный шторм, усиливавшийся с каждым часом. Три дня и
три ночи наш неуклюжий корабль стонал и скрипел под ударами урагана,
который увлекал нас неизвестно куда. Наконец стало ясно, что, если буря не
утихнет, мы пойдем ко дну. Судно трещало по всем швам, одну мачту снесло,
а у другой сломало верхнюю часть на высоте двадцати футов от палубы.
Появилась течь. Но все эти беды ничего не значили по сравнению с тем, что
произошло на четвертый день. Огромный вал сорвал руль, и наше беспомощное
судно оказалось целиком во власти волн. Примерно через час зеленая стихия
океана еще раз обрушилась на палубу, вывернула якорный шпиль, и вода
хлынула в трюм. Теперь наша гибель стала неизбежной.
И вот тогда началось самое ужасное. В течение последних дней и
матросы, я пассажиры беспрерывно пили, пытаясь заглушить страх, и сейчас,
когда они увидели, что конец близок, все заметались взад и вперед по
кораблю. Молитвы, стенания и проклятия смешались в одном хоре. Те, кто был
еще трезв, начали спускать обе лодки. Вдвоем с одним достойным священником
мы пытались усадить в них детей и женщин, которых на судне оказалось
немало, но сделать это было нелегко. Пьяные матросы отшвырнули нас в
сторону и сами бросились в лодки, Одна из них тут же перевернулась, и все,
кто был в ней, пошли ко дну. В этот момент карака начала крениться, быстро
погружаясь.
Увидев, что ждать больше нельзя, я сказал священнику, чтобы он
следовал за мной, прыгнул в море и поплыл ко второй лодке, с которой
тщетно пытались справиться несколько кричащих от страха женщин. Плавал я
неплохо, и не только сам благополучно добрался до лодки, но успел еще
вытащить из воды и священника, который уже захлебывался.
В это время судно, высоко задрав нос, погрузилось кормой в воду. В
таком положении оно держалось минуты две на поверхности; это позволило нам
взяться за весла и отплыть от него. Едва мы отгребли, раздался дикий
отчаянный вопль тех, кто еще оставался на борту, и корабль канул в бездну.
Будь мы ближе, он увлек бы нас за собой.
Несколько мгновений мы сидели молча, онемев от ужаса. Затем, когда
воронка, образовавшаяся на месте гибели корабля, перестала бурлить, мы
поплыли обратно. Все вокруг было покрыто обломками, но мы смогли подобрать
только одного ребенка, уцепившегося за весло. Остальные двести человек,
находившиеся на борту, исчезли в пучине вместе с судном. Может быть,
кто-нибудь еще был в живых и держался на воде, но в наступившей темноте мы
не нашли среди волн никого.
В сущности в этом нам повезло, потому что в лодке было уже десять
человек и больше она не смогла бы вместить ни души. Мужчин оказалось
только двое - священник и я.
Как я уже сказал, наступила темнота, и к ночи море, по счастью,
