негодяев Севильи, а этим уже сказано многое. Но в то же время он самый
умный и самый мстительный. Он погряз в пороках, и на совести у него не
одна загубленная душа. Но все его злодеяния не принесли ему ничего: до сих
пор он остается безвестным проходимцем и живет вымогательством или за счет
какой-нибудь женщины, которую грабит на досуге. Подай мне мои книги вон из
того сундука, и я тебе расскажу, кто такой твой де Гарсиа.
Я повиновался и передал ему несколько тяжелых пергаментных томов,
каждый из которых был завернут в тонкую кожу. Страницы томов покрывали
шифрованные записи.
- Это мои заметки, - проговорил Фонсека. - Прочесть их не сможет
никто, кроме меня. Посмотрим оглавление, Так, вот оно Дай мне теперь
третий том. Найди двести первую страницу.
Я положил открытую в нужном месте книгу перед ним на кровать, и он
начал читать непонятные знаки с такой легкостью, словно это были обычные
буквы.
- Де Гарсиа, Хуан. Рост, внешность, семья, ложные имена и так далее.
Вот его история, слушай!
Далее следовали целые две страницы, густо исписанные тайнописью.
Расшифровывая ее на ходу, Фонсека начал читать.
Запись была немногословной, но я ничего подобного ей не слышал
никогда, ни до, ни после. Здесь было собрано все, все пороки и
преступления, какие только может совершить человек в погоне за
наслаждениями и золотом и ради удовлетворения своих страстей и мстительной
ненависти.
В этом черном списке было два убийства: удар ножом в спину сопернику
и отравление любовницы. Но, кроме того, здесь перечислялись и другие вещи,
слишком постыдные, чтобы о них писать.
- Конечно, мои заметки далеко не полны, - спокойно проговорил дон
Андрес, - он натворил гораздо больше. Но то, что здесь записано, я знаю
наверное, и одно из этих убийств можно доказать, когда его схватят.
Постой, дай-ка мне чернила! Я должен дополнить эту запись.
И он приписал снизу:
"В мае 1517 года вышеупомянутый де Гарсиа отплыл в Англию якобы с
торговыми целями и там, в дитчингемском приходе графства Норфолк, убил
Луису Вингфилд, в девичестве Луису де Гарсиа, свою кузину, с которой был
ранее обручен. Приблизительно в сентябре месяце того же года с помощью
ложной свадьбы он соблазнил, а затем бросил донну Изабеллу ив знатного
рода Сигуенса, бывшую монахиню из монастыря нашего города".
- Не может быть! - воскликнул я. - Неужели де Гарсиа бросил ту самую
девушку, что позавчера приходила к вам ночью за советом?
- Ту самую, племянник. Ты сам слышал, как она умоляла его прошлой
ночью. Если бы я знал позавчера то, что знаю сегодня, этот мерзавец уже
был бы надежно упрятан в темницу. Но, может быть, еще не поздно. Хоть я и
болен, я поднимусь и сделаю что могу. Предоставь это мне, племянник.
Ступай, позаботься о себе, а это оставь мне. Если что-нибудь еще можно
сделать, я это сделаю. Стой, скажи посыльному, чтобы был наготове, Сегодня
вечером я узнаю все, что можно будет узнать.
Ночью Фонсека послал за мной. - Я навел справки, - сказал он. - Я
даже поднял на ноги судебных ищеек - впервые за много лет. Сейчас они
охотятся за де Гарсиа, как собаки-людоеды за беглым каторжником. Но пока о
нем ничего не слышно. Он исчез бесследно. Этой ночью я отправил письмо в
Кадис, потому что он, по-видимому, спустился вниз по реке. Но кое-что я
все-таки разузнал. Сеньора Изабелла захвачена стражей. В ней опознали
монахиню, сбежавшую из монастыря, и передали ее для допроса в руки
инквизиции. Иными словами говоря, если ее проступок будет доказан, ее ждет
смерть.
- Неужели ей нельзя помочь?
- Поздно. Если бы она меня послушалась, ей бы сейчас ничто не
угрожало.
- Но можно с ней хоть как-то связаться?
- Нет. Двадцать лет тому назад еще можно было что-то сделать, но
теперь инквизиция стала суровей и неподкупней. Золото там бессильно.
Больше мы ее не увидим и ничего о ней не услышим вплоть до ее смертного
часа. Если она захочет поговорить со мной перед смертью, может быть, ей
окажут такую милость, однако и в этом я сомневаюсь. Впрочем, непохоже,
чтобы она это пожелала. Ах, если бы ей удалось скрыть свое положение! Но
надежды мало. Не смотри так печально, племянник, религия требует жертв.
Может быть, для нее будет лучше умереть сразу, чем жить еще долгие годы
погребенной заживо в монастыре. Ведь умирают только один раз! Да падет ее
кровь на голову Хуана де Гарсиа!
И я ответил:
- Аминь.
9. ТОМАС СТАНОВИТСЯ БОГАЧОМ
В течение нескольких месяцев мы больше ничего не слышали ни о де
Гарсиа, ни об Изабелле де Сигуенса. Оба исчезли, не оставив следов, и все
наши поиски были напрасны.
Я вернулся к своей прежней жизни помощника Фонсеки и снова начал
появляться в свете в качестве его племянника. Но с той ночи, когда я
дрался на дуэли с убийцей матери, здоровье моего хозяина становилось все
хуже и хуже из-за непонятной болезни печени, которая не поддавалась
никакому лечению. Через семь месяцев он уже не мог вставать с постели и
говорил с трудом. Тем не менее Фонсека сохранил полную ясность ума и время
от времени даже принимал некоторых клиентов, приходивших к нему за
советом. Закутавшись в свой расшитый халат, он беседовал с ними, сидя в
глубоком кресле. Но тень смерти уже коснулась его, и он сам это понимал.
С каждым днем Фонсека все больше и больше привязывался ко мне. Он
полюбил меня всей душой, словно родного сына, а я в свою очередь делал все
возможное, чтобы хоть немного облегчить его страдания: других врачей он и
близко к себе не подпускал.
Однажды, чувствуя, что силы его уже покидают, Андрес де Фонсека
выразил желание переговорить с нотариусом. Названный им нотариус пришел и
на час с лишним заперся наедине с моим хозяином. После этого он ненадолго
вышел и вернулся с несколькими своими писцами. Попросив меня удалиться,
они снова заперлись в комнате Фонсеки. Наконец, все ушли, унося с собой
какие-то исписанные пергаменты.
Вечером Фонсека послал за мной. Он выглядел очень слабым, но
настроение у него было бодрое.
- Подойди поближе, племянник, - сказал он. - Сегодня у меня было
много дел, Я всегда был занят делами, всю мою жизнь, и не годится мне под
конец впадать в праздность. Ты знаешь, что я сегодня делал?
Я отрицательно покачал головой.
- Ну так я тебе скажу. Я составлял завещание, Ведь после меня кое-что
останется, не так уж много, но все-таки кое-что.
- Не говорите о завещании! - взмолился я. - Вы проживете еще много
лет, верьте!
Фонсека рассмеялся:
- Плохо же ты обо мне думаешь, племянник, если считаешь, что меня
можно так легко провести! Я скоро умру, ты сам это знаешь, но смерти я не
боюсь. В жизни я был удачлив, но несчастлив, потому что юность мне
искалечили, - теперь это уже неважно. История старая, и нечего ее
вспоминать. К тому же какой дорожкой ни иди, все равно придешь к одному -
к могиле. Каждый из нас должен пройти свой жизненный путь, но когда
доходишь до конца, уже не думаешь, гладок он был или нет. Религия для меня
ничто: она не может меня ни утешить, ни устрашить. Только сама моя жизнь
может меня осудить или оправдать. А в жизни я творил и зло, и добро. Я
творил зло, потому что соблазны бывали порой слишком сильны, и я не мог
совладеть со своей натурой; я и делал добро, потому что меня влекло к нему
сердце. Но теперь все кончено. И смерть в сущности совсем не такая уж
страшная штука, если вспомнить, что все люди рождаются, чтобы умереть, как
и прочие живые существа. Все остальное ложь, но в одно я верю: есть бог, и
он куда милосерднее тех, кто принуждает нас в него верить. Здесь Фонсека
остановился, выбившись из сил.
Я потом часто вспоминал его слова, да и сейчас их вспоминаю, когда
сам близок к смерти, Фонсека был фаталистом, и я не могу с ним
согласиться, ибо верю, что в известных пределах мы сами создаем свой
характер и свою судьбу. Но с его последними словами я целиком согласен.
Есть бог, и он милосерд, и смерть не страшна ни сама по себе, ни тем, что
грядет за ней.
Но вот Фонсека заговорил снова:
- Зачем ты заставляешь меня говорить о таких вещах? Это меня
утомляет, а времени у меня осталось немного. Я говорил о своем завещании.
Слушай, племянник. Кроме определенной и, как ты сам понимаешь, небольшой
суммы, оставленной мной для бедных, все мое достояние я завещал тебе.
- Мне?! - воскликнул я в изумлении.
- Да, племянник, тебе. А почему бы и нет? У меня нет близких, а тебя
я полюбил, хотя думал, что уже не смогу полюбить ни мужчину, ни женщину,
ни ребенка. Я тебе благодарен: ты показал мне, что сердце мое не
омертвело. Прими же сей дар в знак моей признательности!
Я начал его бессвязно благодарить, но Фонсека оборвал меня:
- Тебе достанется в общей сложности около пяти тысяч золотых песо,
или двенадцать с лишним тысяч ваших английских фунтов, - для начала сумма
вполне достаточная, чтобы такой молодой человек, как ты, зажил безбедно,
даже вдвоем с женой. В Англии это наверняка будет целым состоянием. Я
полагаю, что теперь-то отец твоей нареченной не будет возражать против
вашей свадьбы. Кроме того, тебе достанется мой дом со всем его содержимым.
Серебро, а главное - книги тоже стоят немало: советую их сохранить. Все
это перейдет к тебе по закону, все формальности соблюдены и никто не
сможет оспаривать твоих прав. Предчувствуя свой конец, я заранее собрал
все мои деньги - большая часть золота лежит в ларцах в потайной нише вон в
той стене, ты о ней знаешь, племянник. Я бы оставил тебе много больше,
если бы встретил тебя несколько лет назад. Но тогда я думал, что слишком
разбогател, наследников у меня не было, и я тратил деньги не глядя:
помогал всем бедным, укрывал всех бездомных и страждущих. Слушай, Томас
Вингфилд! Большая часть этого золота - плод людской глупости я порочности,
плата за человеческие слабости и грехи. Постарайся же использовать его с
умом, на дело справедливости и свободы. Пусть оно пойдет тебе на пользу и
пусть оно напоминает тебе обо мне, о твоем хозяине, старом испанском
мошеннике, пока ты сам не оставишь его своим детям или нищим. А теперь еще
одно слово. Если можешь, смири свою душу и не преследуй больше Хуана де
Гарсиа. Захвати свое состояние, отправляйся с ним в Англию, женись на
своей любимой и живи с ней счастливо, как тебе заблагорассудится! Подумай,
кто ты такой, чтобы брать на себя отмщение этому негодяю? Оставь его! Он
сам навлечет на себя возмездие. Иначе тебе придется вынести немало
трудностей и опасностей, а кончиться это может тем, что ты потеряешь и
жизнь, я любовь, и все свое достояние.
- Но ведь я поклялся его убить! - возразил я. - Разве могу я нарушить
подобную клятву? Разве смогу я спокойно сидеть дома, покрытый позором?
- Не знаю, не знаю! Здесь я тебе не судья. Делай что хочешь, но
помни: если ты поступишь по-своему, может случиться так, что ты будешь
опозорен еще больше. Ты с ним дрался, и он от тебя бежал. Не будь же
глупцом и оставь его в покое. А теперь нагнись и поцелуй меня. Простимся!
Я не хочу, чтобы ты видел как я буду умирать, а смерть моя уже рядом. Не
знаю, встретимся мы, когда пробьет и твой смертный час, или нас ждут
разные звезды. Если так - прощай навсегда!
Я нагнулся и поцеловал его в лоб. Слезы хлынули у меня из глаз.
Только сейчас я понял, как сильно его любил: мне казалось, что умирает мой
родной отец.
- Не плачь, проговорил Фонсека. - Вся наша жизнь - расставание.
Когда-то у меня был сын, такой же, как ты, и не было ничего страшнее
