Я увидел, как из двери темницы, где была заключена осужденная,
появилась аббатиса с чашей воды и ковригой хлеба в руках, и по ее виду
понял, что она уже влила мое снадобье в воду. И больше я ничего не видел.
Сразу после этого я попросил доминиканца поскорее открыть дверь и
выпустить меня из подземелья. Сделав несколько шагов по коридору, я
остановился подальше от двери и здесь, оцепенев от ужаса, простоял бог
весть сколько времени. Наконец, я увидел перед собой аббатису с фонарем в
руке.
- Все кончено, - проговорила она, горестно всхлипывая. - Нет, не
бойтесь, ваше снадобье подействовало. Еще первый камень не был положен, а
мать и дитя уже спали глубоким сном. Но она умерла нераскаянной и без
исповеди. Горе ее душе!
- Горе душам всех, кто приложил руку к этому делу! - ответил я. - А
теперь отпустите меня, святая мать, и дай нам бог никогда больше не
встречаться!
Она отвела меня обратно в келью, где я сбросил проклятый монашеский
балахон, а оттуда - к двери в садовой ограде и к лодке, которая все еще
ожидала у причала. Почувствовав на своем лице нежное дуновение ночного
ветра, я обрадовался так, словно наконец-то очнулся от страшного кошмара.
Но ни в эту, ан в следующие ночи сон не шел ко мне. Едва я смежал глаза,
как передо мной возникал образ несчастной красавицы, такой, как я ее видел
в последний раз. Освещенная тусклым отблеском факелов, закутанная в саван,
стоит она гордо и непокорно в своей нише, словно в каменном гробу,
прижимая одной рукой младенца к груди и протягивая другую за чашей с ядом.
Видеть такое дважды вряд ли кто пожелает, да и тех, кто видел
подобное хоть один раз, тоже найдется немного - инквизиция и ее пособники,
совершая свои злодеяния, стараются избавиться от свидетелей. И если я не
слишком хорошо описал события той ночи, то вовсе не потому, что забыл их,
а потому, что даже сейчас, по прошествии почти семидесяти лет, мне трудно
писать обо всех этих ужасах.
Пожалуй, самым удивительным из того, что я видел в ту необычайную
ночь, было чувство несчастной красавицы к негодяю, который соблазнил ее,
обманул ложной свадьбой, а потом оставил умирать лютой смертью. Она любила
его до последнего мгновения. Чем заслужил подобный человек столь святую
жертву? Не знаю. Но это было именно так. Раздумывая обо всем, что тогда
произошло, я вспоминаю сегодня о вещах не менее удивительных, чем
беззаветное чувство несчастной женщины. Я уже говорил, что когда священник
ударил ее, она пожелала ему умереть от рук таких же фанатиков еще более
страшной смертью. Так оно и случилось. Много лет спустя этот самый
священник, по имени отец Педро, был послан в Анауак для обращения
язычников, и здесь прославился своей жестокостью, за которую индейцы
прозвали его "Христов Дьявол". Однажды он забрался дальше, чем следовало,
на земли еще не покоренного тогда племени отоми, попал в руки жрецов бога
войны Уицилопочтли и, по кровавому обычаю, был принесен ему в жертву.
Когда его повели на казнь, я ему напомнил предсмертное проклятие Изабеллы
де Сигуенса, не сказав, однако, что сам присутствовал при ее кончине. И
тогда на какой-то момент ужас обуял его. Он увидел во мне только
индейского вождя и подумал, что сам сатана говорит моими устами, чтобы
помучить его перед смертью, Но довольно об этом. Если понадобится, я
расскажу обо всем подробнее в другом месте. А теперь скажу лишь одно:
потому ли, что провидение захотело воздать ему полной мерой, по чистой ли
случайности, или потому, что Изабелле де Сигуенса в ее последний час
открылось будущее, фанатик этот погиб именно так, как она предсказала, и я
о нем нисколько не сожалею, хотя его смерть и навлекла на меня
впоследствии немало несчастий.
Так умерла Изабелла де Сигуенса, загубленная попами только за то, что
осмелилась преступить их устав.
Когда все, что я видел к слышал в ту страшную ночь, немного улеглось
в душе, я смог, наконец, подумать о себе. С одной стороны, я стал богатым
человеком, я если бы захотел теперь вернуться в Норфолк со своим
состоянием, меня бы ожидало прекрасное будущее; об этом мне говорил еще
Фонсека. Но, с другой стороны, клятва, данная мной, висела на мне, точно
гиря. Я поклялся отомстить Хуану де Гарсиа и призвал на себя все кары
небесные, если этого не исполню. Но как я ему отомщу, если буду жить в
Англии в мире и благополучии?
Наконец, теперь я знал, где был мой враг, или хотя бы в какой части
света его искать. Там, где белых людей не так много, ему не удастся
спрятаться от меня, как в Испании. Я узнал об этом от осужденной женщины и
рассказал здесь довольно подробно ее историю лишь потому, что если бы не
она, я никогда не отправился бы на Эспаньолу [Эспаньола - испанское
название острова Гаити], точно так же, как если бы жрецы племени отоми не
принесли в жертву ее палача, отца Педро, я никогда не вернулся бы в
Англию, ибо не будь этого жертвоприношения, испанцы не стали бы осаждать
Город Сосен, и я до сих пор, наверное, был бы там, живой или мертвый. Так
незначительные с виду события определяют судьбы людей. Если бы Изабелла де
Сигуенса не произнесла нескольких роковых слов, я со временем отчаялся бы
в бесплодных поисках и уплыл домой, в Англию, где меня ожидало счастье.
Но, услышав ее слова, я уже не мог так поступить, потому что с моей
стороны это было бы, как я думал на горе себе, последней трусостью. Тем
более что теперь я считал своим долгом отомстить за двоих, за смерть моей
матеря и за смерть Изабеллы де Сигуенса. Это может показаться
удивительным, но если бы кто-нибудь видел, как страшно умирала юная
красавица, он без сомнения поклялся бы отплатить за ее муки тому, кто ее
соблазнил и бросил.
Кончилось все это тем, что я по своему упрямому нраву пошел наперекор
собственным желаниям, не послушался предсмертного совета моего благодетеля
и решил исполнить свою клятву: последовать за де Гарсиа хоть на край света
и убить его там, где встречу.
Для начала я все же постарался ловко и незаметно разузнать,
действительно ли де Гарсиа отплыл в Индию. Не вдаваясь в подробности,
расскажу о том, что мне удалось установить, пользуясь имевшейся у меня
путеводной нитью.
Через два дня после той ночи, когда я дрался с де Гарсиа на дуэли,
какой-я мужчина, по описанию очень похожий на пего, однако носящий другое
имя, отплыл из Севильи на караке [карака - средневековое парусно-гребное
судно, широко распространенное до XVI века], которая направлялась к
Канарским островам. Там карака должна была дождаться прибытия других судов
и вместе с ними отплыть к Эспаньоле. Сопоставив целый ряд обстоятельств, я
убедился, что этот человек был не кем иным, как Хуаном де Гарсиа. В этом
не было ничего удивительного, хотя я только тогда вспомнил, что Индия
служила убежищем для многих авантюристов и всяких мерзавцев, которым
нельзя было оставаться в Испании. И вот я принял решение последовать за
ним. Единственное, что хоть немного меня утешало, так это мысль, что я
увижу новые чудесные края. В то время я даже не предполагал, сколько новых
чудес меня там ожидает.
Но сначала я должен был распорядиться так неожиданно доставшимся мне
богатством. Что с ним делать и как его сохранить до своего возвращения, я
просто не знал и, лишь случайно услышав, что в Кадис прибыла из Ярмута
"Авантюристка", тот самый корабль, на котором я приплыл в Испанию, тут же
решил, что надежнее всего будет переправить золото я прочие ценные вещи в
Англию, где их сберегут для меня в полной неприкосновенности. Тотчас же я
направил нарочным письмо моему другу капитану "Авантюристки", сообщая, что
у меня есть для него ценный груз. После этого я начал спешно готовиться к
отъезду. Из-за спешки мне пришлось предать дом моего благодетеля и
множество прочих вещей по самым низким ценам. Большую часть книг, посуду и
некоторые другие предметы я велел упаковать в ящики и отправил по реке в
Кадис, на имя тех самых торговцев, к которым у меня были рекомендательные
письма от ярмутских купцов. Только после этого я уехал сам, увозя с собой
все мое золото в многочисленных мешочках, тщательно запрятанных среди
прочих вепрей.
Так год спустя я навсегда покинул Севилью. Этот город принес мне
удачу. Я приехал сюда бедняком, а уезжал богатым человеком. О
приобретенном мною опыте, который сам по себе стоил немало, нечего и
говорить. И тем не менее я был рад отъезду, потому что здесь, в этом
городе, Хуан де Гарсиа снова ускользнул от меня, здесь я потерял своего
лучшего друга, и здесь я видел смерть Изабеллы де Сигуенса.
До Кадиса я добрался благополучно, не потеряв ни одной вещи. В порту
я нанял лодку и вскоре уже был на борту "Авантюристки", где меня встретил
капитан Бэлл. Он был в добром здравии и, увидев меня, весьма обрадовался.
Но я обрадовался еще больше, когда узнал, что у капитана Бэлла было для
меня три письма: одно от отца, второе от сестренки Мэри, а третье от моей
нареченной Лили Бозард. Это единственное письмо, которое я от нее получил.
Однако содержание писем оказалось далеко не радостным. Отец мой был
совсем плох и почти не вставал с постели. Как потом выяснилось, он умер в
нашей дитчингемской церкви в тот самый день, когда я получил его письмо,
но это я узнал уже много лет спустя. Письмо отца было коротеньким и
печальным. В нем он говорил, что весьма сожалеет о том что позволил мне
уехать, что, наверное меня больше не увидит, а потому молит бога сохранить
мне жизнь и помочь благополучно вернуться на родину.
Что касается Лилиного письма, которое она сумела отправить тайком,
когда узнала, что "Авантюристка" снова отплывает в Кадис, то оно было хоть
и более длинное, но не менее печальное. Лили писала, что едва я уехал из
дома мой братец Джеффри заручился согласием ее отца, и они вдвоем
принялись ее осаждать, принуждая к замужеству. Жизнь девушки превратилась
в настоящий ад; мой братец преследовал ее неотступно, а сквайр Бозард
пилил свою дочь каждый день, обзывая упрямой ослицей, которая отказывается
от богатства ради какого-то нищего бродяги.
"Но верь мне, любимый, - писала далее Лили, - я не отступлюсь от
своей клятвы, если только они не заставят меня выйти замуж насильно. А они
уже грозились это сделать. Но если даже им удастся привести меня к алтарю
против моей воли, то знай, Томас, я недолго буду чужой женой. Здоровье у
меня, правда, крепкое, но тогда я просто умру от стыда и горя. И за что
мне все эти муки? Неужели только за то, что ты беден?! И все же я твердо
надеюсь, что все образуется к лучшему, хотя бы потому, что мой брат
Уилфрид серьезно увлечен твоей сестрой Мэри. До сих пор он тоже торопил
меня с этой свадьбой, но Мэри наш с тобой верный друг, и она сумеет
склонить брата на нашу сторону, прежде чем примет его предложение".
Заканчивалось письмо всякими нежными словами и пожеланиями
благополучного возвращения.
Примерно об этом же говорила в своем письме и моя сестренка Мэри. Она
писала, что пока ничего не может сделать для нас с Лили. Мой братец
Джеффри сходит с ума от любви, отец слишком болен и ни во что не
вмешивается, а сквайр Бозард зарится на наши земли и потому решительно
настаивает на свадьбе. Однако, по ее словам, все это должно измениться,
потому что вскоре она, возможно, сумеет замолвить за меня словечко и,
надеется, небезуспешно.
Подобные новости заставили меня глубоко задуматься. С новой силой
проснулась во мне тоска по дому, преследуя меня, словно наваждение. Нежные
слова моей нареченной и тонкий аромат, исходивший от ее письма, воскресили
