помню, да и тогда не смог вникнуть во все тонкости этой спасатель-
ной операции, по общему признанию - гениальной.
Годом раньше Высоцкому пришлось - недолго, правда - исполнять
обязанности коменданта. Это на штрафном-то лагпункте! С ворьем он
ладил; они уважали его за справедливость. Фраера видели в Евгении
Ивановиче своего надежного заступника. А про начальство я уже го-
ворил.
Кроме всего прочего Женя был блистательным рассказчиком, хра-
нителем алексеевских преданий. Не помню, по какому поводу он расс-
казал мне про Филю-людоеда - так прозвали доходягу из жуковатых.
Кто-то из офицеров зашел в зону со своим годовалым ребенком. Филя
кинулся к нему, схватил ребенка и заорал, оскалившись как волк:
- Не принесете хлеба - сейчас схаваю! Гад человек буду!
Не схавал, конечно. Но и хлеба не получил - посадили в кандей.
(Вообще-то дети в зону забредали. Вольная кассирша приводила
каждый день шестилетнюю дочку. Та играла в конторе со счетами, с
трескучими арифмометрами "Феликс".
Я удивился, спросил:
- Не боитесь?
- Ой, что вы! Здесь хоть интеллигентные люди. А чего она там
за зоной наслушается - от офицеров, от надзирателей! Это ж просто
ужас!)
Тот же Филя-людоед мечтательно говорил Высоцкому:
- Хуй ли фельдшеру не жить? У него дрожжей от пуза.
Дрожжи давались нам в качестве антицинготного средства. Про-
изводили их на 37-м пикете из опилок (или на опилках; не знаю тех-
нологию). Сине-серые, консистенцией и вкусом они напоминали окон-
ную замазку. Ничего, ели. И пили горький хвойный отвар - тоже от
цинги.
Воры не зря называют себя босяками: ни дома, ни семьи настоя-
щий вор иметь не должен. Посылок им ждать не от кого - а на штраф-
ном лагпункте, где фраеров было не так уж много, некого было и
"обжимать". Известное присловье: "довольно мучиться, пора и ссу-
читься" для многих становилось на Алексеевке руководством к дейс-
твию: блатные шли в услужение к начальству. Один - Сашка Силютин
по прозвищу Чилита - пал так низко, что стал дневальным оперупол-
номоченного.
Положенную "по нормам Гулага" крохотную порцию мясного здесь
выдавали тем же мясом морзверя. Однажды в бухгалтерию пришла теле-
фонограмма: "Вам отгружена по недосмотру партия морзверя с неотоб-
ранными половыми частями. По получении сего надлежит вернуть эти
части на центральную базу для замены на полноценный продукт". Но
было уже поздно: все мясо успели пустить в дело. И на прием к на-
чальнику ОЛПа явился юморист из бригады грузчиков, предъявил "нео-
тобранную часть":
- Начальник, я на тебя два года ишачу, а что заработал? Хуй
моржовый!
Легендой Алексеевки был польский еврей по фамилии Кац. "От-
казчики" бывали на всех лагпунктах, но этот принципиально отказы-
вался от любой работы - наотрез!
Его таскали к начальнику, к оперу:
- Почему не выходишь на работу?!
- Я голодный.
И тогда они проделали такой эксперимент: дали Кацу целую бу-
ханку хлеба и полный котелок каши. Кашу он, по местному выражению,
"метанул как соловецкая чайка", а хлеб доесть сразу не смог.
- Наелся?
- Наелся.
- Теперь будешь работать?
- Нет.
И начальство отказалось от дальнейших попыток. Каца списали в
бригаду инвалидов и теперь он мог не работать на законных основа-
ниях. Инвалиды, поголовно дистрофики, очень страдали от голода. Я
уже рассказывал: часами варили траву, надеясь обмануть желудок,
копались в помойках. А Кац действовал по-другому: подстерегал ка-
кого-нибудь работягу на выходе из столовой и вырывал у него из рук
пайку. Потом падал на живот и сразу вгрызался в нее. Каца били но-
гами по спине и по бокам, а он продолжал - давясь, не пережевывая
- пожирать украденный хлеб. Если же добычу пытались отнять силой,
он совал остаток пайки себе в ширинку. Доставать хлеб оттуда мало
кто решался. Каца продолжали бить нещадно, как мужики конокрада -
а он терпел. Секрет его терпения скоро стал известен: свой бушлат
Кац изнутри подшил кусками старых автомобильных покрышек, так что
спину его защищал панцирь - как у черепахи...
Но самой впечатляющей личностью на Алексеевке был зав. буром
Петров. БУР - барак усиленного режима, внутрилагерная тюрьма. Ре-
шетки на окнах, крепкие запоры на дверях камер. Легко можно предс-
тавить, кто попадал в бур на строгорежимной Алексеевке: отборные
из отборных, "самый центр", как говорили воры. Человеку обычному
справиться с ними было не под силу. Но Петров был человеком (чело-
веком ли?) не обычным.
Необычным было и его появление на Алексеевке - года за три до
моего, вполне обычного.
Тогда на штрафняк пригнали спецэтап - все сплошь законные во-
ры, рецидив. Такие этапы начальник лагпункта Цепцура всегда лично
встречал на вахте. Отличный психолог, он по первому впечатлению "с
почерку" решал, кого сразу отправить в бур, кого оставить в общей
зоне. И почти никогда не ошибался.
Воров пропускали в зону, сверяясь с формулярами. Нагруженные
шмотками, награбленными за время их странствий по пересылкам,
блатные называли свои фамилии и под внимательным неласковым взгля-
дом Цепцуры следовали - все, как один - в бур.
Дошла очередь до Петрова. Он назвался. Цепцура подался впе-
ред, вгляделся в грубо вытесанное жестокое лицо, переспросил:
- Петров?
- Ну, Петров, - угрюмо пробурчал новичок - и вместе со всеми
отправился в барак усиленного режима.
Но в тот же день Цепцура вызвал его к себе в кабинет; и после
часовой беседы с глазу на глаз Петров вернулся к своим, но уже в
другом качестве: зав. буром.
Оказалось, что никакой он не вор: служил оперативником на се-
вере, в лагере, где начальником был тогда Цепцура, за какую-то
серьезную провинность получил срок, а попав на пересылку решил вы-
дать себя за вора в законе. Ему это было нетрудно: феню и все
блатные повадки он изучил за годы работы в системе Гулага. А по
своим моральным качествам он вписывался в их среду просто идеаль-
но. Считаться законным вором в лагере, а особенно на пересылках,
было выгодно - и вот, надо же! Попал на старого знакомого...
На привычной должности тюремщика Петров чувствовал себя пре-
восходно. Он стал грозой всего лагеря, настоящим пугалом. Алексе-
евка надолго запомнила историю Вальки-боксера. Она случилась до
меня, поэтому не знаю, был ли этот Валька боксером и вообще кем он
был на воле. А в лагере он был дневальным бура - правой рукой Пет-
рова и его дружком. И был, видимо, такой же жестокой скотиной, как
Петров.
Сидевшие в буре Вальку ненавидели. Однажды во время раздачи
обеда устроили - "с понтом" - драку; Валька бросился наводить по-
рядок. Миски с баландой обычно он подавал своим подопечным через
кормушку, а тут пришлось открыть дверь. Не успел он войти, на него
кинулись сразу пятеро, скрутили и зарезали его же ножом: "лагерной
милиции" из заключенных разрешалось - правда, не официально -
иметь ножи, на случай самообороны. Но в этом случае не сработало...
Петров к тому времени уже стал расконвоированным; убийство
произошло в его отсутствие. Вернувшись в зону и узнав о смерти
своего "помогайлы", он взялся собственноручно навести в буре поря-
док. Надзор был только рад: никому из них не хотелось лезть на
нож.
Петров вооружился железнодорожным молотком на длинной ручке и
отправился в бур - один; чувство страха у него было атрофировано
(как и все другие человеческие чувства). Ворвавшись в камеру, он
стал лупить молотком всех без разбора; двоим сломал руки, пробил
чью-то голову. Потом выхватил троих и повел их через всю зону к
вахте.
На крыльце барака, где жила бригада грузчиков, стояло человек
семь-восемь. А надо сказать, что все грузчики были из блатных; они
и работали по уговору с начальством не так, как прочие, а аккорд-
но. Выходили грузить кругляком поданый к лесобирже состав, вкалы-
вали, если надо, полторы-две смены без передыху, а потом возвраща-
лись в зону, и дня три их никто не тревожил - до следующего авра-
ла. Все они были законными ворами, все - молодые крепкие парни,
здоровые лбы.
И вот они стояли на крыльце и смотрели, как Петров конвоирует
их товарищей на вахту. А Петров нарочно остановился и стал изби-
вать своих пленников все тем же молотком. Все, кто был на крыльце,
повернулись и без звука ушли в барак. Вдогонку им Петров крикнул:
- Позор вам, воры!..
Об этом происшествии я слышал от других; а своими глазами ви-
дел такое: перед отбоем Петров зашел в наш барак. И урки - вся
бригада грузчиков - накрылись с головой одеялами: чтобы Петрову,
не дай бог, не показалось, будто кто-то из них косо посмотрел на
него. Мне и самому захотелось укрыться с головой.
Как-то раз в конторе я слышал, как Петров похваляется своими
военными похождениями. Особенно гордился он случаем, когда они со
старшиной похарили вдвоем пустившую их на ночлег украиночку, а ут-
ром нахезали на пол посреди хаты и ушли, прихватив недоеденное хо-
зяйское сало. Рассказал и победно оглядел слушателей, ожидая одоб-
рения... Я думаю, Петров был тяжелым психопатом; не может так вес-
ти себя нормальный человек.
Немногим уступал ему новый комендант зоны, ссученный вор Ва-
сек Чернобров-Рахманов. Рослый, с коричневатым румянцем на щеках и
красивыми дикими глазами, Васек, как говорил мне еще в Кодине все
знающий Якир, в юности был "бачей" - мальчиком-проституткой где-то
в Средней Азии. Может быть, за это и мстил человечеству? По ночам
он подстерегал работяг, вышедших отлить на снег возле барака, и с
момент мочеиспускания бил их по нежному месту длинным железным
прутом.**)
На что только ни шли жители Алексеевки, чтобы вырваться из
под власти таких, как Петров и Чернобров-Рахманов! На стене ШИЗО
появилась надпись мазутом "ДА ЗДРАВСТВУЕТ ЧЕРЧИЛЛЬ!" Автор надеял-
ся, что его увезут с Алексеевки в следственный изолятор и будут
судить по 58-й. Ну, дадут сколько-то лет за антисоветскую агитацию
- все лучше, чем мучиться на штрафняке!.. Не получилось.
Другой - воришка-полуцвет - как только попадал в кандей, объ-
являл смертельную голодовку: зашивал рот нитками. Искали иголку -
ни разу не нашли. Оказалось, у него в губах привычные дырочки -
какие прокалывают в ушах под серьги.
А один жуковатый на глазах у главврача разломал на три части
и проглотил иголку. Упал, стал корчиться в муках. Но врач все эти
номера знал и велел санитару Степке выбросить симулянта в снег.
Степка - здоровенный верзила с ассиметричной плешью набекрень (го-
рел в танке) - сграбастал пациента в охапку, вынес его на улицу,
но в снег не бросил, а аккуратно уложил на скамью.
Доктор вышел на крыльцо и громко, чтобы все слышали, объявил:
- Запомни: старший блатной тут я, а главный блатной - Кучин.
Других нету!
Кучин был "кум", оперуполномоченный. А фамилию врача я не
помню; все звали его - за глаза - Антон, а еще чаще - Чиче. (Глу-
боко посаженными глазами и головой, ушедшей в высокоподнятые плечи
он очень напоминал злодея профессора Чиче из немого фильма "Мисс
Менд").
Проглотивший иголку блатнячок покорчился еще немного, потом
встал и пошел к себе в барак.
Не надо думать, что наш Чиче был таким же бессердечным злоде-
ем, как Чиче из фильма. Врач он был хороший и заботливый. Но на
Алексеевке надо было найти правильный тон для общения со здешним
специфическим "контингентом" - и Антон избрал вот такой...
Блатных, сидевших в буре, выводили на работу в лес. Трое из
них, чтобы спастись от непосильных норм, от побоев и издевательств
Петрова, решили поломать себе руки. Так и сделали: парень клал ле-
вую руку на два отставленных друг от друга полена, а кто-то из то-
варищей бил по ней изо всей силы обухом топора. С открытыми пере-
ломами предплечья всех троих привели в зону, отправили в лазарет.
