Про сколько-нибудь постоянную любовницу зек говорил "моя же-
на". И она про него - "муж". Это говорилось не в шутку: лагерная
связь как-то очеловечивала нашу жизнь. А некоторые, выйдя на волю,
становились официальными мужем и женой; знаю по-крайней мере три
такие пары. Постоянная связь уважалась и была выгодна во многих
отношениях. Налаживалось какое-никакое семейное хозяйство, к "же-
не" как правило, другие не приставали - зачем мужикам портить от-
ношения?
Принцип социального равенства в лагерных "браках" соблюдался
не всегда. Мог, скажем, конторский придурок выбрать подругу из
своего окружения, но чаще бывало по-другому. И приличные женщины,
случалось, жили с ворами или суками - страдая от несоответствия.
Помню, еще в Ерцеве, когда скотина Толик Анчаков "совал мне в рот
и в нос", т.е., материл по-черному, возлюбленная Толика, тихая ми-
ловидная ленинградка, смотрела на меня из-за его плеча, вздыхала и
глазами извинялась за сожителя.
А на 15-м была вольнонаемная врачиха Ольга... забыл отчество.
Она освободилась году в сорок пятом и, как многие, осталась при
лагере: бывалые контрики чувствовали, что так безопаснее. На носу
у этой очень славной дамы был глубокий шрам. Мне объяснили его
происхождение: оказывается, в бытность заключенной, она жила с
блатным. Эта связь стала ее тяготить, и врачиха попросила опера
отправить неудобного любовника на этап. Тот узнал об этом, но про-
молчал. А когда настал час разлуки, пришел к подруге, поцеловал на
прощанье и вцепился зубами в нос. Откусил, но не напрочь: удалось
поставить на место и сшить. Но шрам остался памятью на всю
жизнь...
За свой срок я погостил на трех лагпунктах, где были женщины.
И как ни странно, не могу вспомнить ни одного случая изнасилования
или убийства из ревности. Драки, понятное дело, случались. При мне
одноногий сапожник Сашка, застигнутый в женском бараке соперником,
отбивался от него отстегнутым протезом. Да что там отбивался: мо-
лотил как цепом и его, и еще двоих, прибежавших на подмогу. Страш-
но было смотреть - но и приятно: шесть ног спасовали перед одной.
Я и сам однажды подрался "из-за бабы" - но это уже из области
комического. В тот вечер в клубе (он же столовая) были танцы -
девчата упросили инспектора КВЧ разрешить. Чудеса! Весь день вка-
лывали на общих, а тут - откуда силенки взялись? - пошли плясать
под баян и плясали до самого отбоя. Молодость великое дело, она и
в лагере молодость - как в Африке туз.
Я-то и в молодости не умел танцевать, так что в клуб не по-
шел. А незадолго до того я рассорился с Катькой Серовой, хорошень-
кой и совершенно бессмысленной девчонкой из Вологды. Но весь лаг-
пункт продолжал считать ее моей барышней. И вот прибегает ко мне в
барак ее подружка, кричит:
- Там Витька-парикмахер твоей Катьке по морде дал! При всех!
Ну не стану же я объяснять, что Катька уже три дня, как не
моя?.. Надел сапоги пошел в столовую.
У дверей я подождал, пока выйдет Витька, сказал:
- Хочу с тобой поговорить. - И не дожидаясь ответа, дал ему
по уху. Он взвизгнул и кинулся бежать - вприпрыжку, как заяц. Мы с
Лешкой Кадыковым потом измерили длину первого прыжка по следам на
снегу - метра три, не меньше. Шапка с Витькиной головы слетела, я
подобрал ее, принес к себе в барак и повесил на гвоздик - как
скальп врага. Владелец придти за шапкой побоялся, прислал надзира-
теля Серова. Тот спросил - с уважением:
- Чем ты его?
- Кулаком.
Серов не поверил: Витькино ухо здорово распухло. Так ведь
вмазал, что называется, от души.
По-настоящему парикмахера звали не Виктор, а Мечислав; чем-то
его не устраивало красивое имя. Он выдавал себя за блатного, но
позорное бегство сильно подпортило его репутацию - а мою укрепило,
совершенно незаслуженно.
Потом мы помирились и я ходил к нему бриться. Иметь бритву,
даже безопасную, зеку не положено. Некоторые ухитрялись бриться
осколком стекла, но я бы не смог. Витька объяснил:
- У тебя щетина как у кабана, а шкура как у зайца.
Я садился в парикмахерское кресло, не боясь, что он перережет
мне горло опасной бритвой. Витька-Мечислав отомстил по-другому.
Узнав, что в Ховрине, подмосковном лагере, вместе с ним в сорок
пятом году сидела моя невеста Нина, он "вспомнил":
- Такая блондинистая? Ну, скажу я тебе, она там давала жизни!
Сто грамм на трассе, килограмм на матрасе.
Поганый был мужичонка - но мастер хороший.
Примечания автора
*) Лагерное начальство с прямо-таки детской наивностью поощ-
ряло самые фантастические проекты зеков в надежде погреть руки на
чужом костре. Так, на 3-м лаготделении Минлага заключенный худож-
ник Коля Саулов (ст.58-1б, срок 25 и 5 по рогам) лепил из пласти-
лина макет скульптуры "Флагман Коммунизма": корабль, на носу Ста-
лин в развевающемся чайльд-гарольдовом плаще, а по бортам - дети
разных народов, в пол-сталина ростом, тянут к нему ручонки. На-
чальник шахты 13/14 дурак Воробьев освободил Саулова от других ра-
бот и даже дал ему двух подручных. Но неожиданная смерть флагмана
испортила все дело.
Там же на 13/14-й был зек, составлявший словарь русского язы-
ка, где должны были разместиться все слова в алфавитном порядке -
но не по первой букве, а по последней. Начальство и к этой идее
проявляло благожелательный интерес. Мне она казалась бредом, но
говорят, такие словари существуют.
**) Нормальному человеку, живущему в нормальном мире, эта го-
товность продаться представляется отвратительной. Но девушки попа-
дали в ненормальный, уродливый мир с перевернутой моралью. И не
надо строго судить безымяную сочинительницу частушки:
От барака до барака
Шарики катала.
Если б не было пизды,
С голоду б пропала!
Это не аморальность, это спасительный цинизм - близкий к юмо-
ру висельников. А кроме того, лагерные отношения между полами не
проституция и никак уж не блядство. Скорее, это были браки по
расчету - а иногда и по любви.
Беременели женщины не часто: и кормежка не та, и моральное
состояние играет, наверное, роль. Но у бытовичек-малосрочниц была
надежда на специальную амнистию для мамок. Время от времени такие
амнистии случались.
В нашем лагере беременным было не так уж худо. На последних
месяцах их переводили на легкую работу, давали дополнительное пи-
тание. Рожать они уезжали на Островное - лагпункт мамок. Там ребе-
ночка помещали в Дом младенца за зоной. Мать водили кормить его
положенное количество раз.
Плохое начиналось через 2-3 года, когда малыша разлучали с
матерью и отправляли в детдом. Впрочем, адрес детдома матерям да-
вали; некоторые после освобождения разыскивали своих детей и заби-
рали.
IX. НЕ ВСП КОТУ МАСЛЕНИЦА
Столовая на 15-м могла служить не только танцплощадкой. Иног-
да она становилась зрительным залом, а случалось - и залом суда.
Но об этом после, в самом конце главы.
С головного лагпункта к нам привозили иногда целые спектакли.
Не знаю, как назвать труппу: "крепостной театр?". Не моя стилисти-
ка. Обойдусь официальным "драмколлектив". А играли они комедии:
"Вас вызывает Таймыр" и "Одиннадцать неизвестных" - оперетку,
вдохновленную победным турне московских динамовцев по Англии, а
нынче напрочь забытую. Но я помню:
Вылетает быстрой птицей на поле он, Томми Мак-Клют.
Кто британского футбола Наполеон? Томми Мак-Клют!..
(А может, не Томми, а Джонни. И не Мак-Клют... Чей текст, не
знаю, а музыка, по-моему, Никиты Богословского).
Нам нравилось. Но чаще мы обходились своими силами. Все, как
и в Кодине: одноактные пьески про шпионов, чечетка, пение. К ре-
пертуару художественное руководство в лице добродушного старши-
ны-украинца не особенно придиралось. Мне старшина откровенно приз-
нался, что в этом деле он не того... (Злые языки утверждали, что
это он объявил как-то раз со сцены: "Женитьба Гоголя", сочинение
Островского). Его бы самокритичность всем киноначальникам, с кото-
рыми мы с Дунским имели дело потом, уже на воле! Отвлекусь, чтобы
рассказать: наш министр, раскритиковав "Служили два товарища",
особо отметил, что в фильме крайне неудачен образ Буденного.
- Буденного? - удивились мы. - Но ведь там нет Буденного.
- Как нет? А этот, с усами?
- А!.. Так это же безногий комбриг. Вы разве не заметили: у
него нет обеих ног.
Слегка смутившись, министр пробормотал:
- Вот это и вызывает недоумение.
Не называю фамилий: старшины - потому, что забыл, а министра
помню, но не хочу обижать, человек он был не злой.
А на 15-м, пользуясь нетребовательностью начальства и аудито-
рии, со сцены пели всякую муру. Голосистая Неля Железнова, симпа-
тично картавя, вызванивала:
Там мор-ре синее, песок и пляж!
Там жизнь пр-ривольная чар-рует нас!
То небо синее, мор-рскую гладь
Я буду часто вспоминать!..
Но в бараке, для своих, она со слезой в голосе пела совсем
другую песню:
Над осенней землей, мне под небом стемневшим
Слышен крик журавлей все ясней и ясней.
Сердце просится к ним, издалека летевшим,
Из далекой страны, из далеких степей.
Вот все ближе они и как будто рыдают,
Словно грустную весть они мне принесли.
Из какого же вы неприветного края
Прилетели сюда на ночлег, журавли?
Я ту знаю страну, где луч солнца бессилен...
Там, где савана ждет, холодея, земля
По пустынным полям бродит ветер унылый -
То родимый мой край, то отчизна моя.
Холод, голод, тоска... Непогода и слякоть,
Вид усталых людей, вид усталой земли.
Как мне жаль мой народ, как мне хочется плакать!
Перестаньте ж рыдать надо мной, журавли...
Этот вариант "Журавлей", привезенный вояками с запада, нра-
вится мне куда больше, чем тот, что теперь поет - хорошо поет,
согласен - Алла Боянова.
Неля была очень музыкальна и даже любовь крутила с парнем по
фамилии Музыка. После лагеря они с Жоркой поженились, о чем напи-
сали мне из Владивостока.
Певуний у нас было много, но самым большим успехом пользова-
лась Тамашка Агафонова. Маленькая, худенькая - чистый воробышек!
Мы с Жоркой Музыкой забавлялись тем, что перекидывали ее из рук в
руки как мячик. А голос у нее был на удивление сильный, низкий.
Тамашка (по-другому никто нашу звездочку не звал - ни Тамарой, ни
Томой) была прямо-таки влюблена в Ольгу Ковалеву - замечательную
исполнительницу русских песен, которую теперь мало кто помнит. А
Тамашка ее спокойную, неаффектированную манеру решительно предпо-
читала эстрадной удали Руслановой. Рассказывая о ней, она никогда
не говорила "Ковалева" или "Ольга Ковалева", а только полностью, с
придыханием: "Оль-Васильна-Ковалева". И пела все песни из ее ре-
пертуара - и на концертах, и до, и после.
Девчоночке этой не было и двадцати лет. В лагерь она попала
за прогул. Своим родителям написать об этом не посмела - как же:
не было у них в роду каторжников! И все три года просидела без по-
сылок. А когда освободилась, прислала своей - и моей - подруге
Вальке Крюковой письмо.
"Валечка, - писала она - меня дома не ругали, жалели. На ра-
боту не пускают, велят кушать. Я уже поправилась на двенадцать ки-
лограмм..." Кончалось письмо так: "Валечка, как освободишься -
приезжай! Валечка, передай привет Валерию Семеновичу, пускай он
нарисует мне морячка и девочку".
И я нарисовал - как и раньше рисовал для нее - картинку. Кон-
торским сине-красным карандашом изобразил матросика и девочку с
огромными как у самой Тамашки глазами.
