то, и другое появилось потом. Когда мы спустя десять лет встрети-
лись в Москве, он был обладателем инженерного диплома и работал
прорабом на монтаже самых сложных металлоконструкций: это он стро-
ил Бородинскую панораму и новый цирк на Ленинских горах. А что до
политических взглядов, так он при первой же московской встрече
объявил:
- Валерий Семеныч, ты поверишь: в банду меня тянут!
- Какую банду?
- Да в партию. Но со мной этот номер не прохонже!
А в лагере мы с ним о политике не разговаривали, нас берег
здоровый инстинкт: еще не прошла мода навешивать дополнительные
лагерные срока за болтовню.
Языки развязались много позже, когда я попал в Минлаг: там
уже терять было нечего. Сталина называли не иначе, как "черножо-
пый", "ус" или "гуталинщик". И ничего, проходило. Году в 51-м зап-
ретили получать в посылках чай - чтоб не чифирили. Чай мы все рав-
но добывали, через вольняжек: и переиначив следовательское клише,
смеялись: "Собравшись под видом антисоветских разговоров, занима-
лись чаепитием" (на Лубянке почти во всех протоколах было: "Соб-
равшись под видом чаепития, занимались антисоветскими разговора-
ми").
Минлаг обогатил и мой запас частушек. В бараках, не таясь,
распевали:
Троцкий Ленину сказал:
Пойдем, Ленин, на базар,
Купим лошадь карию,
Накормим пролетарию.
(Вариант:
Ленин Троцкому сказал:
Я мешок муки украл,
Мне кулич, тебе маца -
Ламца-дрица-а-ца-ца!)
А то и такое пели:
Эх, огурчики, да помидорчики,
Сталин Кирова убил в коридорчике!
Почему "органы" не реагировали, не берусь судить; стукачей и
в Минлаге хватало. Возможно, всерьез рассчитывали на то, что мы и
так из зоны никогда не выйдем?..
Мой ерцевский друг Лешка Кадыков в Минлаг не попал, у него
были две легкие статьи. Хотя формулировка одной из них звучала
грозно: "разоружение Красной Армии"; другая была - "незаконное
хранение оружия". Лешкино преступление заключалось в том, что он
нашел в лесу пистолет (в их местах осенью 41-го шли бои). Вместе с
другими пацанами Леха упражнялся в стрельбе по пустым бутылкам;
сосед-энкаведист сообщил, куда следует, и парень получил восемь
лет. Если бы пистолет был немецкий, Лешка отделался бы пятью года-
ми - за незаконное хранение. Но на беду ему попался не "вальтер" и
не "парабеллум", а наш советский ТТ... В 45-м по амнистии Кадыкову
скостили три года и вскоре он вышел на свободу.
Лагерь пошел ему на пользу; как и мне - в смысле общего обра-
зования. Но ему повезло и в узко-профессиональном отношении: в РММ
он трудился под руководством Александра Сергеевича Абрамсона,
крупного специалиста в области моторостроения, и стал классным ав-
томехаником.
Как малосрочника, его в посевную расконвоировали, он работал
трактористом и удивлял окрестных трескоедочек ростом и мощным сло-
жением:
- Парень-то какой большой огромный! - восхищенно окали они.
Алексей Михайлович и сейчас, в эпоху акселератов, заметен в
московской толпе. А тогда, на фоне низкорослых архангельских му-
жичков, смотрелся как Гулливер среди лилипутов.
Абрамсон его ценил: у Лешки и голова была хорошая, и руки.
Этими огромными как окорока ручищами он выполнял самую тонкую ра-
боту. У меня хранится изящная алюминиевая пудреница, которую он
сделал в подарок моей маме - в 47-м году она приезжала на свидание.
А с Абрамсоном они изготовили какой-то не то карбюратор, не
то приспособление, заменяющее карбюратор - и дающее 10 % экономии
бензина. Это изобретение Абрамсон сделал еще в Чехословакии. Он
был "невозвращенцем": поехал в конце тридцатых в заграничную ко-
мандировку и остался в Праге. При немцах он выдавал себя за шведа
и тем спасся. А от своих спастись не удалось - дали десять лет за
измену родине и привезли к нам. С абрамсоновским карбюратором (или
не карбюратором) начальник РММ Шатунов ездил в Москву, демонстри-
руя его преимущества. Уговорил одну московскую газету опробовать
изобретение на редакционной машине; испытания прошли успешно. На-
чальник вернулся в Ерцево счастливый: он, по-моему, верил что им с
Абрамсоном дадут Сталинскую премию.*)
В ожидании премии Александра Сергеевича перевели жить в от-
дельную кабинку и выдали новое х/б обмундирование. А вскоре его
забрали на этап; и срок он кончал в какой-то московской шараге.
Леша Кадыков - уже вольный - видел его там. А изобретению хода не
дали: как объяснил мне Лешка, из-за ревности и интриг академика
Чудакова, "карбюраторного бога"...
Подбирать металлическую стружку и сметать в кучу опилки было
не трудно, однако звание уборщика не вызывало уважения. Может
быть, со временем меня приставили бы в РММ к какому-нибудь стояще-
му делу; но стать слесарем или токарем мне не было на роду написа-
но.
Моим трудоустройством занялась Ира Донцова - до посадки мос-
ковская студентка. На Лубянке она сидела в одной камере с Ниной
Ермаковой и была "наседкой"; об этом я узнал еще на Красной Прес-
не. Подозреваю, что и перевели меня из Кодина в Ерцево для то-
го, чтоб Ира меня "разрабатывала"; Якир-то в Кодине на меня не
стучал. А тут - есть надежда: все-таки землячка, знакома с моей
невестой... Впрочем, не исключено, что они об этом и знать не зна-
ли. Часто мы в своем воображении делаем "органы" куда умнее и ос-
ведомленнее, чем они есть. (Юлик Дунский сказал бы "антропоморфи-
зируем".)
Донцова не оправдала доверия кумовьев. Уже после Ириного ос-
вобождения (срок ей дали божеский, пять лет), ее любовник Марк Ан-
тошевский отозвал меня в сторонку и сообщил:
- Ирка просила сказать: на тебя она не стучала. Так что не
думай.
- Я и не думаю, Марк. Будешь писать, передай ей привет - и
спасибо за все хорошее.
Марк сильно ее любил. Повесил в бараке Ирину фотографию -
красивое лицо, большие светлые глаза, - а ниже, для подсветки,
пристроил лампочку; он был электриком. Ребята посмеивались: как
икона с лампадой!.. Не знаю, почему Ире важно было, чтоб я узнал о
ее - как бы это сказать? - лойяльности... И еще одна стукачка
призналась мне, что кум интересовался моей персоной - совсем мало
знакомая девка, я даже имени не помню. Она, Ира, Петька - три
признания! Исповедь облегчает душу?
По Иркиной протекции меня взяли в бухгалтерию счетоводом.
Из шести конторских работников трое были пересидчики; у них в
формулярах значились не цифры - номера статей и пунктов, а буквы.
У Володи Волина, как помнится, КРТД - контрреволюционная троцкист-
ская деятельность, у Ольги Алексеевны и Жозефины Иосифовны - ЧСИР,
члены семей изменников родины. Обе были вдовами расстрелянных в
ежовщину военных. Ко мне они отнеслись прямо-таки по-матерински
заботливо: учили бухгалтерским премудростям, не сердились на мои
промахи.
Но еще снисходительней к этим промахам был мой непосредствен-
ный начальник Иван Трофимович Обухов. Жозефина мне внушала, напри-
мер: баланс должен сойтись с точностью до копейки, это святая свя-
тых двойной бухгалтерии! И я искал эти не желающие сойтись копей-
ки, по десять раз перепроверяя каждую проводку. А Иван, видя мои
мученья, изящным жестом не по-крестьянски маленькой руки отодвигал
проблему в сторону: "Баланс составляется в тысячах рублей!" И бес-
совестно округлял цифры.
Но он же и оберегал меня от служебных неприятностей. Сын са-
ратовского крестьянина, он окончил классов пять средней школы, но
был наделен практической сметкой, которой мне в те времена так не
хватало. Помню, я ничтоже сумняшеся вывел в калькуляции себестои-
мость одного куриного яйца - 720 руб. (Не в том месте поставил за-
пятую.) А Ивану и считать не нужно было, для него цифры не были
абстрактны, он сразу видел: ну, не может одно яйцо столько стоить!
Теперь-то, в 93 году, такая цена не кажется фантастической - то ли
еще нас ждет... Но тогда это было прямым доказательством моей
профнепригодности.
Просвещал меня Иван Трофимович и по всяким житейским вопро-
сам. Я уже поминал, что сексуальные мои познания были очень неве-
лики. Хотя первый - теоретический - урок я получил в возрасте две-
надцати лет. Я тогда лежал в больнице с дифтеритом; в нашу палату
попал один взрослый, заболевший этой детской болезнью. Это был ло-
мовой извозчик, добродушный словоохотливый дядька; он рассказывал
нам о своих любовных похождениях и мы с большим интересом слушали.
Желая сделать мне приятное, он сказал:
- Но самые лучшие женщины это евреечки!
- Почему?
- У них пизда поперечная.
- Как же она закрывается? - удивился я.
- А конвертом.
Сведения Ивана Обухова были менее фантастичны, хотя и не
бесспорны. Это от него я впервые узнал пословицу: "На версту вер-
шок хуйня, а на хую вершок верста". Иван не рекомендовал злоупот-
реблять сексом (слова этого он не знал, заменял другим).
- Надо так, - говорил он. - Один раз на сон грядущий, второй
- на коровьем реву.
Вооруженный этими знаниями я отправился на 37-й пикет. Т.е.,
не сам отправился, а меня направили на курсы бухгалтеров - да, бы-
вало в лагерях и такое.
37-м пикетом назывался лагпункт, обслуживавший лесопилку. Во-
обще-то пикет - это отрезок железнодорожного пути длиной сто мет-
ров, а так же геодезическая отметка на местности. Почему л/п носил
такое название, не знаю, как не знаю и того, почему именно там, а
не на головном лагпункте решено было разместить наши курсы.
Со всех ерцевских лагподразделений - с Чужги, с Алексеевки, с
Круглицы и Островного - привезли зеков, человек двадцать, и стали
готовить пополнение для контор: кое-кто из старожилов в тот период
все-таки уходил на свободу. Правда, вскоре почти всех их снова
похватали и разослали по лагерям; но как сказано в "Маугли", "это
уже другая история, для взрослых".
Большую часть курсантов составляли такие же как я придурки.
Но были и работяги, с общих, получившие двухмесячную передышку.
Преподавали опытные бухгалтера: главбух всего Каргопольлага -
офицер, и с ним два отсидевших свое зека. Атмосфера на занятиях
была вполне деловая и доброжелательная. Особенно благоволил ко мне
неулыбчивый и немногословный горьковчанин Соломонов. Однажды при-
нес книжку, сунул мне.
- Почитайте. Хорошая, - сказал он, окая. Книжка и вправду бы-
ла хороша - "Спутники" Пановой.
Учился я неплохо, и помогал самой отстающей, Шурочке Силанть-
евой. Была она курносая, веселая, голубоглазая - и я, конечно же,
влюбился. (Постоянство вкусов - моя отличительная черта.) Хочется
верить, что это господь послал мне Шурочку. Неспособная к бухгал-
терии, она обладала бесценными женскими способностями, в том числе
редкостной чуткостью. И, в свои двадцать три года, большим практи-
ческим опытом. Все про меня поняв, она в два счета избавила меня
от всех комплексов, за что я буду благодарен ей по гроб жизни. Не
знаю, где она теперь, что с ней сталось. Надеюсь, что жива и здо-
рова.
Шура была дочкой директора энкаведешного дома отдыха в Луге.
Ее первыми учителями в постели были постояльцы папиного заведения
- не только чекисты, а и два циркача, родные братья. "Два бра-
та-акробата", говорила Шурочка. Обо всех она рассказывала и откро-
венно, и весело. Но вот о тех, кто сменил в доме отдыха и энкаве-
дистов и циркачей, когда немцы заняли Лугу - об этом мы с ней ни-
когда не говорили. Я не спрашивал, она тоже помалкивала. Хотя ее
подружки любезно сообщили: твоя Шурочка - немецкая подстилка.
Девушек и женщин, живших в оккупацию с немцами, в лагере было
много, и у каждой имелись свои причины и свои обстоятельства; бог
им судья. Но судили-то их не на небесах, а на земле, причем на со-
