В. ФРИН
I. МОСКВА - ПОДОЛЬСК - МОСКВА
В отличие от большинства моих близких друзей - и особенно
подруг - я человек толстокожий, с малочувствительной нервной сис-
темой и бедным воображением. Вежливо слушаю, но скучаю, когда рас-
суждают про летающие тарелочки, снежного человека, Нострадамуса,
бабу Вангу и бывших супругов Глоба. Никаких предчувствий у меня
сроду не бывало, а что касается вещих снов, то я и простых, неве-
щих, не вижу.
Не было у меня предчувствия беды и в день, сильно изменивший
мою биографию - 19 апреля 1944 года.
Мы - т.е., я и моя невеста Нинка - стояли на перроне Курского
вокзала. Стемнело, шел унылый, прямо-таки осенний дождик, и Нинки-
но лицо было мокрым - наверно, от дождя, но мне хотелось думать,
что от слез: она ведь провожала меня в армию, а до конца войны бы-
ло больше года. Вот у нее что-то вроде предчувствия было:
- Я чувствую, ты очень плохо поедешь.
А я ее разубеждал: почему это плохо? Всю войну в эвакуации я
катался без билета, на подножках вагонов, на буферах, а то и на
куче каменного угля - голышом, чтобы не запачкать одежду. А сегод-
ня я ехал добровольцем в часть, и мне в военкомате дали вместе с
направлением билет до Тулы - и представьте, в купейный вагон. За-
мечательно поеду, так я и не ездил никогда!
Но она талдычила свое:
- Нет, я чувствую: плохо поедешь.
Для себя я это истолковывал просто: конечно, ей грустно рас-
ставаться неизвестно на сколько с парнем, влюбленным до слепоты.
Она-то меня совсем не так любила, но относилась хорошо, в этом я
не сомневался - почему же не поплакать на прощанье?
Очень гордый собой и Нинкиными слезами, я обнял ее, поцеловал
и поехал в 38-й учебный запасной полк. Но до Тулы не доехал.
Только я расположился на своем месте и по-хозяйски расстелил
шинель, чтобы поспать по-человечески, как дверь отворилась и в ку-
пе вошли трое: проводник, милиционер и штатский.
- Ваши билеты, пожалуйста.
На билеты трех других пассажиров они глянули мельком, а моим
заинтересовались.
- Тут что-то не так, - сказал штатский. - Что за нитки?
Я объяснил, что нитками сшили все мои проездные документы в
военкомате.
- Нет, это надо проверить. Сейчас будет Подольск, сойдем, вы-
ясним.
Тут я забеспокоился, даже заволновался. Стал втолковывать им,
что вот, первый раз за всю войну еду как человек, в хорошем ваго-
не... Слезем, а как потом добираться до Тулы?
- Да ты не бойся, - утешил меня штатский. - Проверим, и пое-
дешь дальше этим же поездом.
До Подольска было ехать еще с полчаса. Проводник вышел из ку-
пе, а с двумя оставшимися мы коротали время в дружеской беседе.
Услышав, что я был студентом ВГИКа, они проявили естественный ин-
терес к киноискусству: правда ли, что Любовь Орлова - жена режис-
сера Александрова? Да, правда.
Поезд остановился. Мы выскочили из вагона. ("Ребята, давайте
побыстрее! - торопил я. - Хочется поспеть до отправления. Ведь на
буферах ездил, на подножках, а тут..." - "Да поняли мы, поняли.
Успеем"). Бегом мы промчались вдоль состава, вбежали в комнату же-
лезнодорожной милиции - в торце станционного здания. Там нас
встретил низкорослый субъект в хромовых сапогах и пальто неприят-
ного серозеленого цвета. Физиономия у него была тоже неприятная.
- Расстегнитесь.
Я расстегнул шинель; он быстро и умело обыскал меня. Теперь я
сказал бы "прошмонал" - но тогда я лагерной фени не знал. И тем не
менее - сам не понимаю почему - спросил совсем по-лагерному:
- Чего ищешь, начальник?
- А что? Ничего нет?
К моему удивлению он отстегнул цепочку английских булавок,
которые мама прицепила к нагрудному карману, и отложил в сторону.
Трудно поверить, но я ведь и после этого ничего не заподоз-
рил! Я же говорю: бедное воображение.
Милиционер куда-то исчез, а я с двумя штатскими опять помчал-
ся по платформе - в обратном направлении. Опять попросил:
- Быстрее, ладно?
И опять мне ответили:
- Успеем.
Но вместо того, чтобы посадить меня в вагон, мои провожатые
свернули направо. Мы пробежали через зал ожидания и оказались на
привокзальной площади. Там стоял - прямо как в дешевом романе -
"черный автомобиль с потушенными фарами". А попросту - черная эмка.
Вот тогда - только тогда! - я понял: это арест. За что, поче-
му - этого я не успел подумать. Да в те времена арест был таким
привычным, неприятным, но никого не удивлявшим делом, как, скажем,
дождь или мороз. Я даже не испугался. А в голове промелькнули две
коротенькие мысли. Об одной я вспоминаю с удовольствием, о второй
- со стыдом. Собственно, первая была даже и не мысль, а так, ви-
денье. Мне представилось какое-то помещение, где на грязном полу
спят вповалку плохо одетые люди - то, что я часто видел в эвакуа-
ции, хотя бы на вокзалах. "Десять лет. Переваляемся!" - с уверен-
ностью сказал мне так называемый внутренний голос.
А вторая, стыдная, мысль была такая: в рюкзачке у меня две
банки, сгущенка и свиная тушонка. Я их собирался съесть в Туле
вдвоем с Юликом Дунским, а теперь имею право съесть все один.
Юлик тоже пошел добровольцем и получил направление в ту же
часть. Только уехал на четыре дня раньше. Когда через год мы
встретились в Бутырках, выяснилась, кстати, тайна моего купейного
вагона. Юлику дали билет в общий; там было тесно, и он пошел
искать, где попросторней. Поэтому чекистам пришлось в поисках
"объекта" пройти чуть ли не полсостава; Подольск проехали и в
Москву возвращались с добычей поездом. Неудобство, конечно. Вот
почему мне дали билет в купе, с точно обозначенным местом.**)
А вообще-то, как подумаешь - к чему такие сложности? Позвони-
ли бы по телефону, сказали: "Возьмите сухари, кое-что из белья и
явитесь в такую-то комнату на Лубянку". Явились бы как миленькие,
без звука!.. Но нет, они играли в свои игры: мы, вроде, настоящие
преступники, а они, вроде, настоящие сыщики. Казаки-разбойники!..
Так вот, посадили меня в черную эмку, и мы поехали. Сопровож-
дающие поглядывали на меня с пакостными улыбочками. Могу их по-
нять: такого доверчивого идиота им, видимо, еще не приходилось
арестовывать.***)
- На Лубянку везете? - мрачно спросил я.
- Куда надо, - весело ответили они.
И на этом окончилась моя вольная жизнь. Могу только добавить,
что когда доехали "куда надо", а именно на Малую Лубянку, и машина
остановилась в ожидании, пока откроются железные ворота, - прямо
напротив костела, - я заговорил. (А по дороге молчал, к их разоча-
рованию: наверно, хотели бы, чтоб уговаривал отпустить, уверял,
что это недоразумение - я ни в чем не виноват). Заговорив, сказал:
- Дайте поссать.
Они разрешили, и я с удовольствием пописал на свою первую
тюрьму.
Примечания автора
*) У моего любимого Феллини одно название я украл уже давно:
воспоминания о Каплере и Смелякове, опубликованные в альманахе
"Киносценарии", озаглавлены "Амаркорд-88". С легкими угрызениями
совести краду второе. 58 - это "политическая" статья старого УК, в
которой было полтора десятка пунктов. Наш, восьмой - "террор" -
как раз посередине, на полпути.
**) В военкомате, конечно, знали, что по дороге в часть нас
арестуют. Вот почему, когда я пришел за документами, в комнату
сбежались сотрудники из других отделов. Они смотрели на меня с ин-
тересом; а сейчас мне кажется, что и с жалостью - по крайней мере
один из них, интеллигентного вида еврей капитан.
***) "Здесь Гете ошибается". Им приводилось арестовывать и не
таких: Юлик Дунский вел себя еще глупей. Когда его привезли на Лу-
бянку и ввели в кабинет, где сидели два подполковника и майор,
один из офицеров сказал:
- Ну, товарищ Дунский, догадываетесь, почему вы здесь?
И он решил, что его как добровольца, да еще знающего немного
немецкий язык, хотят послать в школу, где готовят разведчиков. Он
тонко улыбнулся и ответил:
- Догадываюсь.
- Тогда садитесь и пишите показания о своей антисоветской де-
ятельности.
- Пардон, - сказал Юлик. - Тогда не догадываюсь.
Происходил этот разговор 15-го апреля 1944 г.
II. Г И М Н А З И Я
На тюремном жаргоне тех лет у каждой из московских тюрем была
кличка; Сухановка называлась "монастырь", Большая Лубянка - "гос-
тиница". Ее гордостью были паркетные полы: до революции в этом
высоком здании, огороженном со всех сторон серыми кагебешными гро-
мадами, помещалась гостиница страхового общества "Россия". Остри-
ли: раньше страховое, теперь страховое. А Малую Лубянку, двухэтаж-
ную внутреннюю тюрьму областного НКВД, нарекли "гимназией". Гово-
рят, там когда-то действительно была женская гимназия.
Привезли меня туда ночью и сразу же повели на допрос. В боль-
шом кабинете было четверо чекистов: полковник, подполковник и два
майора. Майоры помалкивали, а старшие вели допрос. Один из них,
благообразный блондин, был серьезен и вежлив, другой, видом пога-
же, время от времени симулировал вспышку праведного гнева и ни с
того ни с сего принимался материть меня. Известная полицейская иг-
ра - "добрый" следователь и "злой". Но я-то с ней познакомился
впервые.
А вообще, ничего особенного в тот раз не произошло. Мне
предъявили бумагу, в которой было сказано, что я участник антисо-
ветской молодежной группы - а про террор, который в нашем деле
стал главным пунктом обвинения, не говорилось ни слова. Фамилии
полковника и подполковника я забыл, майоров почему-то запомнил:
один, черноволосый, с красивым диковатым лицом, был Букуров, а
другой, похожий на артиста Броневого в роли Мюллера, был Волков. С
Букуровым я больше не встречался, а с Волковым беседовал несколько
раз, и об этом расскажу чуть позже.
По окончании допроса меня отвели в бокс - маленькую, примерно
два на полтора, камеру без окон и без мебели. Надзиратель отдал
мне мамины оладьи из сырой картошки, открыл тушонку и банку сгу-
щенного молока. Все это я тут же сожрал, не почувствовав, впрочем,
вкуса, расстелил на полу шинель*) и сразу заснул очень крепким
сном. Разбудил меня, не знаю через сколько времени, пожилой надзи-
ратель - пошевелил сапогом и сказал с неодобрением:
- Пахали, что ли, на них...
И отвел меня в камеру.
О камерах и сокамерниках будет отдельный разговор, а пока что
о следователе Волкове. Похоже, что на Малой Лубянке он был главным
интеллектуалом - тем, что англосаксы называют "mastermind". Не он
ли сочинял сценарии наших дел?
На допросах Волков придерживался роли строгого, но справедли-
вого учителя. Его огорчала малая сообразительность ученика: предс-
тавляете, Фрид не знает даже разницу между филером и провокато-
ром?! Я действительно не знал.
В первый же день я признался: да, мы с ребятами говорили, что
брать плату за обучение - это противоречит конституции. Говорили и
про депутатов Верховного Совета, что они ничего не решают. Но ког-
да я пытался протестовать: разве это антисоветские разговоры? -
Волков, вздохнув, терпеливо разъяснял мне, что к чему.
- Сознайтесь, Фрид - вы сказали бы об этом у себя в институ-
те, на комсомольском собрании?
- На собрании? Нет, не сказал бы.
- Так как же назвать такие высказывания? Советские?
- Ну... Не совсем... Несоветские.
- Фрид, вы же интеллигентный человек. Будьте логичны. Несо-
ветские - значит антисоветские. Великий гуманист Максим Горький
очень точно сформулировал: кто не с нами - тот против нас.
- Но почему антисоветская группа?
- Что же вы, сами с собой разговаривали?
- В компании друзей.
- Давайте я вам покажу толковый словарь Даля или Ушакова...
Компания, группа - это же синонимы! Заметьте, никто не говорит,
