ным отсутствием гарантируемых ею прав и свобод.
Вот со мной получился маленький конфуз. Уже когда все было
записано и подписано - да, хотели стрелять или бросить гранату из
окна квартиры, где жила Нина Ермакова, - меня вызвал на допрос Ма-
каров. Вопреки обыкновению, он не стал вести со мной долгих разго-
вором, а молча настрочил протокол очень короткого допроса - допро-
са, который даже и не начинался. В нем был только один вопрос и
один ответ:
ВОПРОС: Куда выходили окна квартиры Ермаковой?
ОТВЕТ: Окна выходили во двор.
- Подпиши, - хмуро сказал Макаров.
Мне бы обрадоваться - а я возмутился:
- Э, нет! Этого я подписывать не буду.
- Почему?
- На Арбат выходят окна, я вам сто раз говорил. Знаем мы эти
номера: сейчас - подпиши, а завтра - "Фрид, вы напрасно пытаетесь
ввести следствие в заблуждение. Показаниями соучастников вы пол-
ностью изобличены, окна выходят на правительственную трассу..." Не
хочу я никого никуда вводить. Я сразу так и сказал: выходят на
улицу!..
- Во двор они выходят.
- Нет, на улицу.
- Во двор, Фрид, я там был, в ее квартире.
- Если вы там были, сообразите сами: вот входим в подъезд,
поднимаемся по лестнице, направо дверь Нининой квартиры; проходим
по коридору, налево комната - и окна глядят на улицу, на Арбат.
Макаров заколебался. Прикрыл на секунду глаза, вспоминая.
Прикинул в уме и растерянно посмотрел на меня.
- Действительно. Если считать по-твоему, то получается, что
на улицу. Но я тебе даю честное слово: окна выходят во двор. Я там
был! Честно!
И я поверил - чувствовал, что он не валяет дурака, а говорит
всерьез. Подписал протокол и вернулся в камеру. Весь день думал:
как же так? В чем ошибка? И вдруг меня осенило: ведь на каждый
этаж ведет не один, а два марша лестницы. Поднялся по одному, по-
вернулся и пошел вверх по другому. И то, что было справа, оказа-
лось слева - и наоборот. Конечно же, окна выходят во двор!
Но все дело в том, что ни разу никто из нас не глядел в эти
окна: во-первых, они были наглухо закрыты светомаскировочными што-
рами из плотного синего полукартона - шла война; а во-вторых, не к
чему нам было глядеть: не собирались же мы, в самом деле, убивать
Сталина.
Возможно, следователям, поверившим нам на слово, что окна
смотрели на Арбат, вышел нагоняй от начальства: почему не провери-
ли сразу? Пришлось вносить уточнение.
Впрочем, на наших сроках это никак не отразилось; никто боль-
ше не вспоминал о мелком недоразумении, и все террористы получили
по причитавшемуся им "червонцу" - 10 лет ИТЛ, исправительно-трудо-
вых лагерей.
Да мы и сами не придавали этой путанице большого значения. Во
двор, не во двор - какая разница?***) Во всяком случае, на очной
ставке с Сулимовым, когда он рассказал, что по его плану должны
были из окна Ермаковой бросить в проезжающего Сталина гранату, но
Фрид предложил стрелять из пулемета - я спорить не стал. Сказал:
- Этого разговора я сейчас не помню, но вполне допускаю, что
он мог быть.
Очную ставку нам устроили не в начале, как полагалось бы, а в
самом конце следствия. Ведь целью ее было не установить истину, а
наоборот, запротоколировать совпадение наших лже-признаний - к
этому моменту весь сценарий был уже коллективно написан и отредак-
тирован.
Вид у Володи был несчастный, лицо худое и бледное: у него на
воле никого не осталось, арестовали по нашему делу и жену, и мать,
так что он сидел без передач. А у меня в кармане был апельсин -
витамины, присланные мамой. И я, подписав протокол, попросил раз-
решения отдать этот апельсин Сулимову.
- Лучше не надо, - мягко сказал Володькин следователь...
Самыми легкомысленными участниками сколоченной на обеих Лу-
бянках "молодежной антисоветской террористической группы" были,
думаю, я и Шурик Гуревич. Когда нас свели на очной ставке, мы за-
бавлялись тем, что ответы диктовали стенографистке не человеческим
языком, а на безобразном чекистском жаргоне:
- Сойдясь на почве общности антисоветских убеждений, мы со
своих вражеских позиций клеветнически утверждали, что якобы...
Стенографистка умилялась:
- Какие молодцы! Говорят, как пишут!****)
А вот об очной ставке с Юликом Дунским у меня осталось стран-
ное воспоминание. Иногда мне кажется, что здесь какая-то аберрация
памяти. Было это уже перед подписанием 206-й статьи - об окончании
следствия.
Равнодушно повторив все, что было сказано раньше на допросах
и поставив подписи, мы попросили разрешения проститься - и они
разрешили.
Мы обнялись, поцеловались - и расстались, как нам казалось,
навсегда. Мне почудилось, что на лицах следователей мелькнуло
что-то вроде сострадания... Или мне все это только привиделось и
не было такого? Как они могли разрешить? А вдруг я, подойдя близ-
ко, кинусь на Дунского и перегрызу ему горло? Или он выколет мне
пальцами глаза?.. Да нет, наверно было это. Ведь знали же они
прекрасно, что ни за что, ни про что отправляют мальчишек в лаге-
ря...*****)
Примечания автора
*) Шинель мне досталась так. Когда я в первый раз отправился
в армию, отец, подполковник медицинской службы, дал мне свою офи-
церскую. На Ярославской пересылке я ее проиграл в очко приблатнен-
ным ребятам-разведчикам и получил на сменку новенькую солдатскую.
Тогда я огорчился, а ведь оказался в выигрыше: солдатская шинель в
сто раз удобней для походной - и тюремной - жизни. В отличие от
офицерской, она не приталена; расстегнешь хлястик - вот тебе и
одеяло, и матрац. В тот первый раз из Ярославля меня вернули в
Москву, "в распоряжение военкомата", а через несколько дней посла-
ли в Тулу. Куда я приехал, уже известно.
**) Карцеры, в которых я побывал на обеих Лубянках, это ка-
морки в подвале, примерно метр на полтора, без окна, с узенькой
короткой скамейкой, на которой и скрючившись не улежишь. Дают 300
граммов хлеба и воду; на третий день полагается миска щей. Но за-
бавная и приятная деталь: по какому-то неписанному правилу - ско-
рей всего, традиция царских тюрем - эту миску наливают до краев. И
дают не то, что в камеры - одну гущу!.. Говорят, были карцеры и
построже - холодные, с водой на полу. Но я в таких не сидел.
***) Про эпизод с окном, выходящим не туда, мы с Дунским
рассказали Алову, Наумову и Зорину. К нашему удовольствию, они
использовали его в своем сценарии "Закон".
****) "Якобы, клеветнически" - главные слова в протоколах.
Если кто-то утверждал, например, что Сталин диктатор, то утверж-
дал, разумеется, "клеветнически", а слово "диктатор" предварялось
обязательным "якобы" - словно составляющий протокол дважды откре-
щивался от богохульника: чур меня, чур!
*****) Они отправили в лагеря не одних мальчишек. По делу
проходили еще три девчонки и одна пожилая женщина. Вот состав
участников "группы":
1. Сулимов Владимир Максимович. К моменту ареста инвалид вой-
ны, помощник режиссера на "Мосфильме" (Поступал во ВГИК, но не
прошел: сказал на экзамене Григорию Александрову, что ему не нра-
вятся его комедии). Получил 10 лет с конфискацией имущества. Умер
в лагере.
2. Сухов Алексей Васильевич. Умнейший был парень, наверно,
самый одаренный из всех - но не простой, "с достоевщинкой". Полу-
чил 10 лет, умер в лагере. Вскоре после нашего ареста на Лубянку
попал и Лешкин младший брат, школьник Ваня. Этому повезло больше:
отсидел свое и вернулся домой - возмужавший, красивый.
3. Гуревич Александр Соломонович. Перед арестом - студент-ме-
дик. Отбыв 10 лет в лагере (где познакомился со своим тезкой Сол-
женицыным) и еще два года на "вечном поселении", вернулся в Москву
и переменил профессию - стал экономистом. До тюрьмы был женат, но
жена не дождалась его. Шурик женился снова: сначала в ссылке на
очень славной полуяпонке-репатриантке. Потом развелся и женился на
москвичке. Уехал с ней и маленькой дочкой в Израиль, где и умер -
на десятый день новой жизни.
4. Дунский Юлий Теодорович. Мой одноклассник. Как и я, до
ухода в армию - студент сценарного факультета ВГИКа. 10 лет в ла-
герях и 2 года на "вечном поселении". Вернувшись в Москву, мы за-
кончили институт и стали сценаристами. Женился Юлий поздно, но
счастливо. В последние годы жизни он тяжело болел (астма и пос-
ледствия лечения кортикостероидами), очень страдал и в марте
1982-го года застрелился, не дожив четырех месяцев до 60-ти лет.
5. Фрид Валерий Семенович. Это я. 10 лет в лагере и два - в
ссылке.
6. Михайлов Юрий Михайлович. До ареста студент-первокурсник
режиссерского факультета ВГИКа. Ему ОСО дало поменьше: восемь лет.
Отбыв срок, вернулся в Москву совсем больным и вскоре умер.
7. Бубнова Елена Андреевна. До ареста - студентка ИФЛИ. Срок
- если не ошибаюсь, 5 или 7 лет - отбывала не в лагерях, а на Лу-
бянке. После освобождения работала в московском Историческом му-
зее, ушла на пенсию - а в этом году, я слышал, умерла.
8. Левенштейн Виктор Матвеевич. До тюрьмы - студент Горного
института. Школьное прозвище "Рыбец" (мама имела неосторожность
назвать его при однокласниках рыбонькой). В протоколах это превра-
тилось в подпольную кличку. Получил пять лет, отбыл их. Работал в
Москве, канд.тех.наук. Эмигрировал в США.
9. Таптапова Светлана - отчества не помню. Срок пять лет.
Сейчас, насколько мне известно, в Москве, логопед, доктор меди-
цинских наук.
10. Каркмасов Эрик. Об этом своем "сообщнике" ничего, кроме
имени, не знаю: ни разу в жизни не видел. Он был приятелем Сулимо-
ва. Получил, кажется, пять лет.
11. Ермакова Нина Ивановна. До ареста студентка Станкоинстру-
ментального института. Срок - три года. Попала под амнистию
1945-го года; освободившись из лагеря, была выслана в Бор, приго-
род Горького. Там познакомилась со своим будущим мужем - тогда
доктором физико-математических наук, а теперь академиком В.Л.Гинз-
бургом. Живет в Москве; мы дружим и время от времени видимся.
12. Левин Михаил Львович. Он на год старше остальных и к мо-
менту ареста кончал физфак МГУ; несданным остался один только эк-
замен. Изъятая у него при задержании "Теория возмущений" очень об-
радовала чекистов, но оказалось - математический труд. Миша полу-
чил 3 года. Срок отбывал на одной из "шараг" - спецлабораторий. В
45-м освободился по амнистии, был сослан в Бор; потом работал в
Тюмени, затем в Москве. Профессор, доктор физико-математических
наук, отец трех детей. Эрудит и человек многих талантов, он был
всю жизнь окружен друзьями, поклонниками и поклонницами. Этим ле-
том умер - несправедливо рано.
13. Коган Марк Иосифович. В детстве его звали Монькой (а в
протоколы вошло: "подпольная кличка - Моня"). До тюрьмы - студент
юридического института. Получил 5 лет, отбыл их, работал юрискон-
сультом в Кзыл-Орде, окончил заочно два института. Женился на де-
вушке, с которой познакомился в лагере. Сейчас женат на другой;
отец двух детей и дед двух внуков, а кроме того кандидат юридичес-
ких наук и один из самых авторитетных московских адвокатов.
14. Сулимова Анна Афанасьевна, мать Володи. Ее отправили не в
лагерь, а в ссылку, где она страшно бедствовала - по словам моей
мамы, даже милостыню просила. В наше "дело" она попала, по-видимо-
му, из-за того, что дома у них хранились драгоценности - приданое
ее сватьи, матери Лены Бубновой. Та, говорили, до того как выйти
за революционера, была замужем за кем-то из миллионеров Рябушинс-
ких. Ленину мать посадили заодно с Бубновым: драгоценности оста-
лись дочери. А Володина мать уцелела. Она вела хозяйство, изредка
продавая по камешку: деньги нужны были - ведь война, цены на про-
дукты бешеные. Будь Володькина воля, он бы живо разбазарил все бо-
гатство - проел и пропил бы вместе с нами. Но мама не позволила.
