клетку. А на место поимки повезли заключенного врача - составить
акт о смерти. Что он и сделал.
Но никто из зеков не поверил; я и до сих пор думаю, что этот
побег был одним из немногих удачных. Да, как правило, живыми бег-
лецов не брали, стреляли на месте. Но трупы всегда привозили и ос-
тавляли на день перед вахтой в назидание всем остальным. А тут под
предлогом трудностей транспортировки привезли одну кепку. Что же
касается акта о смерти, то доктору оставалось до освобождения две
недели - к чему ему было конфликтовать с начальством? Могли ведь и
в последнюю минуту навесить новый срок по 58-й - такое случалось.
Попросили подписать туфтовый акт - подписал. И спокойно ушел на
свободу. Но, конечно, это только мое предположение, может, все бы-
ло и не так...
Норвежцев осталось двое - Вилли-Бьорн Гунериуссен, журналист,
и совсем молоденький Биргер Фурусет. С их сложными именами лагер-
ным писарям нелегко было справиться, особенно с Биргером. Имя это
или фамилия? В результате на него завели две "арматурные книжки",
куда вписывалась вся выданная одежда: бушлат, телогрейка, куртка и
брюки х/б: одну на Биргера Ф., другую на Фурусета Б. По незнанию
русского языка он не мог объяснить, что ему выдают лишний комплект
обмундирования - и сменял его на хлеб. В скобках замечу, что нео-
бязательно было быть норвежцем, чтобы твою фамилию перепутали
местные грамотеи. И татарин Сайфутдинов превратился у нас - нав-
сегда - в Сульфидинова, а Прошутинская - в Парашютинскую.****)
Что до Фурусета, он был рослый парнишка и все время хотел
есть. Я ему симпатизировал - вот уж кому выпало в чужом пиру пох-
мелье! И злоупотребляя служебным положением, время от времени ис-
хитрялся выписать ему пайку побольше (для себя не жульничал, чест-
но говорю!)
Русского языка ни один из норвежцев не знал; разговаривали мы
с Вилли-Бьорном на английском, а с Биргером - на немецком, в кото-
ром я был, мягко говоря, не силен, да и он тоже. Но лагерь, как я
уже отмечал, мобилизует способности, и к своему удивлению, вспоми-
ная обрывки фраз из школьного учебника, ("Ich weiss nicht was soll
es bedeuten...", "Odysseus irrte...", "Wir bauen Traktoren...") я
ухитрялся кое-как объясниться. Да много ли для этого надо?
Был у нас знаток английского языка, малолетка*****) из Мур-
манска, города, куда в войну из Англии приходили караваны судов,
конвои. Так он на воле подрабатывал сводничеством, предлагая моря-
кам:
- Джон, вонт фик-фок рашен Маруська?
И матросики прекрасно понимали его.
Лагерь тех лет - настоящее Вавилонское столпотворение; имею в
виду обилие языков и говоров. Прощаясь на Лубянке с Олави Окконе-
ном, я был уверен, что больше уж ни с кем говорить по-английски не
придется. А на комендантском оказались два американских финна -
шофер Фрэнк Паюнен, очень славный малый, приехавший, как и Олави,
строить советские пятилетки, и коминтерновец Уолтер Варвик. И еще
была английская еврейка Эстер Самуэль, работавшая в Мурманске пе-
реводчицей, за что и поплатилась. Английские и американские капи-
таны, естественно, предпочитали ее другим переводчицам, знавшим
язык не на много лучше предприимчивого малолетки. Приятельские от-
ношения с британцами и янки обошлись ей в пять лет ИТЛ (гражданс-
тво у Эстер было советское).
Не знаю, что стало с финнами - оба не отличались здоровьем. А
Эстер вышла из лагеря инвалидом, на костылях, и умерла в Ленингра-
де - лет десять назад.
Кроме финна Варвика был у нас еще один коминтерновец -
врач-китаец по фамилии Гладков. Не очень китайская фамилия, но и
Варвик (как у "делателя королей") тоже не очень финская. У воров
клички, у коминтерновцев псевдонимы...
Русские, пожалуй, были на комендантском в меньшинстве. Преоб-
ладали украинцы-бандеровцы (почему-то у нас говорили "бендеровцы",
а собирательно - "бендера"), латыши и литовцы. Этих называли "йо-
насы-пронасы": Ионас и Пранас - не Пронас! - самые распространен-
ные литовские имена. Их дразнили - довольно безобидно:
Возле мяста Каунас
Йонас, Пронас, Антанас.
Все на камушке сидят
И на бибисы глядят.
("Място", кому не понятно, это город, а "бибис" - анатомичес-
кая подробность.) Или еще так: "Герей, герей, десять лет лагерей".
"Герей", а точнее, "гяряй", по-литовски "хорошо".
Как-то раз по лагпункту пронесся слух: пришел этап эстонцев,
разгружается на станции. Все в шляпах, в фартовых лепенях! Т.е., в
хороших костюмах. Этап действительно прибыл, но в нем оказались не
одни эстонцы, а и блатные. Именно на них были эстонские лепеня и
шляпы: отобрали в пути. На комендантском большую часть барахла
вернули эстонцам; впрочем, вскоре и шляпы, и костюмы перешли к ла-
герным придуркам - нарядчикам, нормировщику, прорабу - в обмен на
обещание легкой работы.
А я этот этап запомнил потому, что в зону их впустили поздно
вечером, когда я уже выписал продукты на завтра. Надо было состав-
лять дополнительную ведомость - а я только что получил письмо от
мамы, вскрыл и успел прочесть: умер отец. Хотелось уйти куда-ни-
будь, погрустить в одиночку, но не оставишь же людей голодными!..
До сих пор стоят перед глазами эстонские фамилии, которые я вписы-
вал в ведомость: Хаак, Ратх, Линдпере, Тоомсалу, Мандре...
Новоприбывшие оказались честными и несмышленными. Их собрали
в одну бригаду - и не обманули, послали на сравнительно легкую ра-
боту, на лесобиржу. Но бригадир-эстонец весь объем выполненной ра-
боты делил по справедливости - поровну на всех. И вся бригада изо
дня в день получала урезанную пайку, так называемые "минус сто",
т.е. 550 граммов вместо положенной гарантийки - потому что нехва-
тало двух-трех процентов до выполнения нормы.
Каждый божий день ходок от бригады, пожилой эстонец, помнив-
ший русский язык еще с царского времени, возникал на пороге конто-
ры, снимал шапку и вежливо здоровался:
- Драстутте... Доппры ден... Доппро поссаловат. Касытте, сто
мы будем покуссат сафтра?
И я ничем не мог его обрадовать. Завтра они опять "будут по-
кушать" минус сто. Им просто не приходило в голову, что можно по-
садить двух работяг на 60 %, а освободившиеся проценты разделить
между остальными - так, чтоб у всех, кроме тех двоих, вышло выпол-
нение на 103-104 %.
Все бригадиры владели этой лагерной арифметикой. Наказывали
работяг по очереди и за счет наказанных кормили остальных.
Кончилось тем, что эстонцам дали бригадира из русских - ссу-
ченного вора по фамилии Курилов.И я стал начислять им по 650, а то
и по 750 граммов хлеба вместо пятисот пятидесяти. Для оголодавшего
человека разница немаленькая.
Но тут бригаду подстерегла новая беда. Курилов был заядлый
картежник - то, что воры называют "злой игрок". Три дня подряд он
проигрывал весь хлеб своей бригады. Два дня эстонцы терпели, а на
третий пожаловались лагерному куму - оперуполномоченному.
Меня вызвали в "хитрый домик" как свидетеля и переводчика.
- Курилло - лейба нетт, - жалобно повторял голодный эстонец.
А Курилов, разыгрывая праведное негодование, божился:
- Гражданин начальник! Не брал я ихних паек, гад человек буду
- не брал! - И поворачивался к работяге. - Я ж тебе отдал пайку!
Ты что, падло, не помнишь?!
Эстонец кивал:
- Да... Да. - И твердил свое. - Курилло - лейба нетт.
На хлеб играли многие. В лазарете самым доходным из игроков
доктор Розенрайх собственноручно крошил пайку в миску с супом -
чтоб не проиграли. Впрочем, играли и на суп, со сменкой: проиграв-
ший отдавал победителю гущу, а тот ему шлюмку... Но чтобы проиг-
рать хлеб всей своей бригады - это уже слишком! Пришлось еще раз
менять бригадира.
Я эстонцам очень симпатизировал. Да и все знали: эстонец не
украдет и не обманет, при эстонце можно что хочешь говорить - сту-
качей среди них почти не было. Называли их куратами; самое страш-
ное ругательство, какое можно было услышать от эстонца, это "ку-
рат" - черт.
Другие национальности тоже имели лагерные названия. Я уже
упоминал, что цыган по фене "мора"; татарин звался почему-то
"юрок", кавказцы были "звери". Евреев блатные называли жидами, но
у них, как у поляков, это не звучало оскорбительно, евреи-воры
пользовались среди своих уважением.
Национальной розни - во всяком случае, на нашем комендантском
- не было. Ну, дразнили блатные среднеазиатов, но вполне добродуш-
но:
- Моя твоя хуй сосай, твоя моя рот ебай! - Так, якобы, узбек
"тянет" (ругает, отчитывает) русского.
Ворья на нашем лагпункте было не очень много. Самых заметных
спроваживали на Юрк Ручей.
Откуда-то с этапом пришел и Васька Бондин, тот, с которым я
дрался на Красной Пресне. Увидел меня в конторе, забеспокоился:
вдруг захочу "устроить ему"? (Так зеки и говорили: "Ну, падло, я
тебе устрою!" - не уточняя, какую именно неприятность.) Я, конеч-
но, мог устроить, я ведь был уже авторитетный придурок, но мне и в
голову не пришло: я считал, мы с Васькой квиты, и вообще - я чело-
век злопамятный, но не мстительный. А он и без моей помощи просле-
довал на штрафняк.
Кое с кем из блатных мне было интересно разговаривать. Часто
заходил к нам в контору Серега Силаев, чахоточный щипач. Мне нра-
вился его совершенно неожиданный, даже компрометирующий настоящего
вора, интерес к литературе. Я давал Сереге читать, что у меня бы-
ло, и он прекрасно отличал хорошую книгу от плохой. Но ходил он в
контору не только за книжками.
Ошиваясь около барьера - вроде бы ("с понтом") пришел узнать
про завтрашнюю пайку, он "насовывал", т.е., шарил по чужим карма-
нам. Почти каждый раз его ловили за руку и били.
Вообще-то серьезные воры в лагере не воруют, фраера им и так
принесут, "за боюсь". Ворует мелкота, торбохваты - Серега был как
раз из таких. Метелили его здорово, но это и в сравнение не шло с
тем, как разделывался с провинившимися комендант Иоффе, который
сменил на боевом посту грузина Надараю. Иоффе был высокий красавец
еврей, балтийский моряк - капитан второго ранга; в лагерь загремел
за длинный язык. С трубкой в зубах он разгуливал по зоне во флотс-
ком кителе и хорошо начищенных ботинках. Я видел, как он, не выни-
мая из кармана рук, а изо рта трубки, бил своей длинной худой но-
гой проворовавшегося полуцвета - не Серегу, другого. Иоффе выбра-
сывал ногу как-то вбок; наверно, так бъет своего врага страус. (Не
ручаюсь; как дерутся страусы, не видел.) Воришка пытался встать,
но удар комендантской ноги снова валил его на землю. Я не вмеши-
вался; знал, что бесполезно. Бог наказал капитана: через год он
умер от рака в лагерном лазарете.
Вольное начальство во всех лагерях поддерживало порядок с по-
мощью самих заключенных - комендантов, нарядчиков, заведующих ШИ-
ЗО, завбуров (БУР - барак усиленного режима, внутрилагерная тюрь-
ма). Чаще всего это были ссученные воры или бытовики; для контрика
Иоффе сделали исключение - он сидел по легкому десятому пункту.
Была у нас и самоохрана из расконвоированных бытовиков-малосрочни-
ков. Но не та, про которую пелось в старой песне:
Далеко, на Севере дальнем,
Там есть лагеря ГПУ
И там много историй печальных -
О них рассказать я могу.
Там, братцы, конвой заключенный,
Там сын охраняет отца,
И он тоже свободой лишенный,
Но должен стрелять в беглеца.
Наши самоохранники ни в кого не стреляли, им, по-моему, вин-
товок не доверяли.
* * *
Внутри нашей зоны была еще одна, женская. Хоть лагпункт и был
смешанный, зечек полагалось изолировать от мужчин. Изоляция была
довольно условная: все бригады кормились в одной столовой, сдавали
рабочие сведения одному нормировщику, да и зону женскую огораживал
