рошо" и "плохо", и поэтому рассказывал о себе такие вещи, о кото-
рых другой промолчал бы.
Так, рассказывал Панченко, приехал он в самом начале войны в
Харьков. По рангу - а он получил первого Героя еще за Испанию -
его должны были встретить с машиной, но почему-то не встретили. И
он в раздражении пошел с вокзала пешком. А тут началась воздушная
тревога. К нему кинулась старуха еврейка, истерически закричала,
колотя кулачками в его широченную грудь:
- Почему ви тут? Ви должны быть на фронте! Должны защищать!
- Я вытащил пистолет и три пули всадил в нее... А что? Ниче-
го мне не было. Посчитали, как покушение на Героя Советского Сою-
за, - смеялся Панченко.
Ворам особенно нравилась история, за которую он получил свой
первый срок: пьяный, полаялся в московском "Военторге" с милицио-
нерами, открыл стрельбу и уложил двоих на месте. Тот срок ему за-
менили штрафбатом; там он не только "смыл кровью", но и заработал
вторую золотую звезду Героя. А сейчас сидел, по его словам, из-за
ерунды. В должности командира эскадрильи он спал с женами двух
своих непосредственных начальников, и обиженные мужья подстроили
ему хозяйственное дело: нехватку бензина или еще что-то в этом
роде.
Вместе с ворами дважды Герой отбирал у сокамерников передачи
- не целиком, а по-честному, половину. Вместе с ворами и хавал.
Продуктов у них накопилось много, их хранили на "решке" - решетке
окна. Не боялись, что украдут - кто осмелится?.. Один доходяга
осмелился, и расправа была короткой: ухватив доходягу за рубаху и
мотню штанов, летчик поднял его высоко в воздух и отпустил. Тот
грохнулся о цементный пол - и не поднялся, унесли в лазарет. Не
знаю, выжил ли.
Да, дикий человек был Панченко. Но интеллигентов уважал. Уз-
нав, что под нарами живет профессор Попов - тихий, глубоко рели-
гиозный старичок, биолог, кажется, - Герой потребовал, чтобы По-
пов вылез на свет божий:
- Ты правда профессор? - а получив утвердительный ответ,
согнал кого-то с нижних нар и уложил туда профессора. Тот сопро-
тивлялся: его пугала шумная и безобразная жизнь камеры; под нара-
ми, затаившись в темноте, старик мог шопотом молиться. Но Панчен-
ко настоял на своем.
Профессор затих. Полежал с полчаса и сказал:
- Товарищ Панченко, можно к вам обратиться?
- Обращайся.
- Я хочу попросить вас об одолжении.
- Каком?
- Нет, вы пообещайте, что сделаете. Да это нетрудное!
- Ну, обещаю.
- Товарищ Панченко! Можно, я залезу обратно под нары?
Панченко разрешил.
Недели через две после драки с Васькой в камеру вернулся из
карцера Никола Сибиряк. Это был серьезный вор, не чета той мелюз-
ге, с которой мы имели дело раньше.
Никола был уже в курсе всего, что у нас произошло в его от-
сутствие.
Подсел ко мне, уважительно поговорил. Похвалил:
- Ты духарь.*****) А Васька, падло, много на себя взял. Он
порчак, натуральный торбохват, его уже приземлили, лишили во-
ровским куском хлеба... Слушай, ты все-таки, когда тебе кешер об-
ломится, немножко мне давай. Немножко. А то неудобно, понял? А не
будет у тебя, возьми у нас. - Своими светлыми широко расставлен-
ными глазами он показал на решку, утыканную пайками и свертками с
едой. - У нас много.
Я его понимал: Николе не хотелось шумного скандала, зачем? У
них действительно еды было много. Но для поддержания авторитета
надо было взимать с меня хотя бы символическую дань. И я пошел на
компромисс, мне тоже не хотелось скандала. Угощал его чем-нибудь,
но от его угощения мягко отказывался.
Воры относились с Николе с почтением, даже с подобострасти-
ем. Сама кличка "Сибиряк" этому способствовала: сибирские воры
считались наиболее уважаемыми. За ними следовали ростовские - а
московские стояли на нижней ступеньке иерархической лестницы.
Сибиряк большую часть дня сидел в задумчивости у окна на
верхних нарах - воры предпочитают верхние, потому что там можно
играть в карты, не боясь, что вертухай увидит через волчок. Или
ходил по камере, голый до пояса, в белых кальсонах, заправленных
в хорошие хромовые сапоги. На животе у него розовели еще свежие
шрамы - штук пять параллельных полосок. Это он резал себе живот,
чтоб не пойти на этап. Способ был довольно распространенный: от-
тягиваешь кожу и режешь бритвой, ножом или осколком стекла. Раны
не глубокие, только кожа, ну, и соединительная ткань - а крови
много; зрелище пугающее! Правда, со временем врачи перестали пу-
гаться. Накладывали несколько скобок, талию как кушаком обматыва-
ли бинтом и выносили вердикт: может следовать этапом.
Слушать "романы", которые тискали на нарах интеллигенты (пе-
ресказывали книги или фильмы; фильмы были по моей части) - этого
Никола не любил, не мог сосредоточиться. Его мозг - думаю, не
совсем здоровый - был занят какими-то своими мыслями. Пока
остальные по-детски увлеченно слушали, Сибиряк расхаживал по про-
ходу, обхватив плечи руками, и тихонько напевал:
... Ту-ру, ту-ру, ту-руту... полный зал,
Волчицею безжалостной опасной,
Я помню, прокурор ее назвал.
Хотела жить счастливо и богато,
Скачки лепить, мадеру, водку пить -
Но суд сказал, что ваша карта бита
И проигрыш придется уплатить.
Скачки лепить - заниматься квартирными кражами. Всех слов
песни Никола, по-моему, не знал; не знаю и я. А мотив был "Зачем
тебя я, миленький узнала".
Там на Красной Пресне, я впервые услышал знаменитую "Цент-
ралку" - или "Таганку", кому как нравится. Ее очень трогательно
пели на верхних нарах:
Цыганка с картами, дорога дальняя,
Дорога дальняя, казенный дом:
Быть может, старая тюрьма центральная
Меня, несчастного, по новой ждет.
Централка! Те ночи полные огня...
Централка, зачем сгубила ты меня?
Централка, я твой бессменный арестант,
Пропали молодость, талант в стенах твоих!
Отлично знаю я и без гадания:
Решетки толстые нам суждены.
Опять по пятницам пойдут свидания
И слезы горькие моей жены.
Припев, и потом:
Прощай, любимая, живи случайностью,
Иди проторенной своей тропой,
И пусть останется навеки тайною,
Что и у нас была любовь с тобой...******)
За свои десять лет в лагерях я слышал много песен - плохих и
хороших. Не слышал ни разу только "Мурки", которую знаю с детства;
воры ее за свою не считали - это, говорили, песня московских хули-
ганов.
Рядом с Сибиряком спал смазливый толстомордый воренок по
кличке Девка. У этой девки, как я заметил в бане, пиписька была
вполне мужская - висела чуть ли не до колена. Никола время от вре-
мени тискал его, смачно целовал в щеку. Тот лениво отбивался: бро-
сай, Никола!.. Не думаю, чтоб Никола приставал к малолетке всерьез
- а если и так, то сразу скажу, что в те времена мы не знали "опу-
щенных" т.е., опозоренных навсегда "петухов". (Не было и этих тер-
минов; я их вычитал в очерках о современных колониях.) Педерастия
в лагерях была - но на добровольных началах; к пассивным участни-
кам относились с добродушной насмешкой, не более.
За стеной, в женской камере, обитали две блатные бабенки,
"воровайки", "жучки" - Нинка Белая и Нинка Черная. С ними перего-
варивались через кружку: приставишь кружку к стене и кричишь, как
в мегафон. (У кружек было и другое назначение, служить подушкой.
Ложишься боком, голова опирается на обод кружки, а ухо внутри.)
Я-то с воровками не переговаривался, а блатные кокетничали
вовсю:
- Нинка, гадюка семисекельная! Тебя вохровский кобель на
псарне ебал!.. Давай закрутим?
- Закрути хуй в рубашку, - весело отзывалась "гадюка" - не
знаю, Белая или Черная. Я долго размышлял над этим "семисекель-
ная", пока Юлик Дунский не объяснил: "семисекельная" - вместо ста-
ринного "гадюка семибатюшная", т.е., неведомо от кого зачатая...
В один из дней пришли за нашим дважды Героем.
- Собирайся с вещами!
Он отказался - и не в первый раз: не желал идти на этап.
Смешно сказать, Панченко требовал гарантии, что ему и в лагере
найдут летную работу.
- Пойдешь как миленький! - крикнул вертухай и захлопнул
дверь. А через полчаса вернулся с подкреплением: за его спиной ма-
ячили еще трое синепогонников.
Но Панченко подготовился и к этому. Сидел рядом с Николой на
верхних нарах - оба в одних кальсонах и сапогах, оба готовые к
бою. У Сибиряка из голенища выглядывала рукоять ножа.*******) И
надзиратели отступили, ушли ни с чем.
Потом до меня дошел слух, что Панченко действительно отправи-
ли в какой-то северный лесной лагерь - летать на У-2, нести проти-
вопожарную охрану. Может быть, легенда, а может, и правда. Срок у
летчика был детский, два или три года. По его словам, даже орденов
и звания его не лишили.
Но я ушел на этап раньше Панченко.
Железнодорожные пути - наверно, Окружной дороги - подходили
вплотную к тюрьме. Нас вывели из корпуса, построили в колонну и
повели грузить в телячьи вагоны. Солдаты с красными погонами и в
голубых фуражках - конвойные войска НКВД - подгоняли:
- Быстро! Быстро!
Пятерками взявшись под руки, мы шли, почти бежали, к составу.
И вдруг я увидел за линией оцепления своих родителей. Они тоже
увидали меня.
- Валерочка! - жалобно закричала мама. А я в ответ бодро
крикнул:
- Едем на север! Наверно, в Карелию!
- Разговорчики! - рявкнул конвоир, и на этом прощание закон-
чилось.
Много лет спустя мама рассказала, что в то утро они с отцом
привезли мне передачу, вернулись домой - и вдруг она забеспокои-
лась:
- Семен, поедем назад. Я чувствую, что его сегодня увезут.
Отец ничего такого не чувствовал, но спорить не стал. Они
приехали на Пресню - и как раз вовремя... Вот такое совпадение.
Примечания автора
*) Сладкое дело - сахар (он же сахареус, сахаренский), а ба-
цилла - масло или сало. Бацильный - толстый, жирный (про челове-
ка). Слова из интеллигентского лексикона феней переиначиваются -
иногда просто для смеха, а иногда очень выразительно. Например,
атрофированный - потерявший совесть.
**) Пустить в казачий стос, оказачить - ограбить, отнять си-
лой.
***) Все эти сведенья относятся к сороковым годам. Уже в на-
чале пятидесятых мы услышали, что в бытовых лагерях появились
"масти", новые воровские касты. У нас в Минлаге их не было. А из
категорий, которые существовали в мое время, я не упомянул "ото-
шедших". Это воры, по тем или иным причинам "завязавшие", покон-
чившие с воровской жизнью, но к сукам не примкнувшие. Их не одоб-
ряли, но терпели.
****) Термин "мокрое дело" - убийство - в воровском жаргоне
бытует с незапамятных времен. А вот глагол "замочить" - в смысле
убить - появился сравнительно недавно.
*****) Дух, душок - по-блатному отвага, сила характера.
******) У Сергея Довлатова, в "Зоне", зеки поют:
Цыганка с картами, глаза упрямые,
Монисто древнее и нитка бус...
Хотел судьбу пытать бубновой дамою,
Да снова выпал мне пиковый туз.
Зачем же ты, судьба, моя несчастная,
Опять ведешь меня дорогой слез?
Колючка ржавая, решетка частая,
Вагон столыпинский и шум колес.
Этих двух красивых куплетов я нигде не слышал. Подозреваю,
что придумал их сам Довлатов. Что ж, честь ему и слава - и не
только за это.
Вообще же у лагерных песен очень много вариантов - и мелодий,
и слов. На три разных мотива поют "Течет речка да по песочку"; а в
тексте известного всем "Ванинского порта" есть такое разночтение:
вариант А) Я знаю, меня ты не ждешь
