крестиком. И в конце смены вместе с инструментом мы получали -
обратной почтой - очередную порцию писем с 4-го ОЛПа.
Однажды девушки прислали связанные из шерстяных ниток крохотные - на
дюймовочку вязанные - рукавички. Их можно было приколоть на грудь.
На этот знак внимания ответил Жора Быстров: изготовил такие же
крохотные колодки и стачал по всем правилам несколько пар лагерных
суррогаток - каждая размером с полмизинца.
А я всю жизнь был сторонником более практичных подарков. Пошел
на служебное преступление:сделал на накладной из единицы четверку,
и латыш Сашка Каугарс получил на складе четыре пары резиновых
шахтерских сапог. Одна полагалась ему по закону - он работал в
забое, "в мокром неудобствии", как было написано в наряде - а три
Сашка через проволоку перекинул женщинам:у них с обувкой обстояло
неважно, а грязь возле шахты была непролазная.
Иной раз можно было и поговорить с девчатами через проволоку, если
конвоир попадался не слишком вредный. Хорошенькая блондинка в
телогрейке второго срока вдруг спросила, говорит ли кто-нибудь по-
английски. Ребята сбегали за мной. Блондинка оказалась не
англичанкой и не американкой, а москвичкой Лялей Горчаковой. До
ареста она работала на Софийской набережной. А я и понятия не
имел, что там за учреждение. Английское посольство, объяснила она,
убедившись, что конвоир не слышит. Она и попала за роман с
иностранцем - забыл, англичанином или американцем.х) Но фамилию
запомнил:Аккман. И имя их дочки помню: Лоретта. Она родилась уже в
тюрьме. Злоязычные подруги поспешили сообщить, что, по их
сведеньям, Лялька забеременела от своего следователя. Наверно,
врали.
Ляля предпочитала, чтоб ее называли на английский лад Долли.
(Dolly - по-английски куколка иль что тоже - лялька. А по-
настоящему она была Вера). Один раз, когда они работали на шурфе
за зоной, Долли позвонила мне в бухгалтерию по внутреннему
телефону. Мы наговорились от пуза; она даже спела мне песенку из
"Касабланки": "A kiss is just a kiss, a sigh is just a sigh". Об
этом фильме мне с восторгом рассказывал еще на Лубянке Олави
Окконен. А посмотрел я "Касабланку" только в 93-м году. Посмотрел
с большим удовольствием и перевел сценарий для журнала
"Киносценарии".
По-настоящему повидаться с Лялей удалось уже в Москве. Мельком
видел и ее отца, тоже к этому времени отсидевшего. До войны был
он, вроде бы, нашим разведчиком, долго жил с семьей в Штатах -
отсюда и Лялькин английский язык. Был у нее и брат - Овидий,
кажется. С ним я не знаком. Да и с Долли долгой дружбы не
получилось. Мы ведь и познакомились случайно: просто из многих,
знавших язык, я один оказался в тот день рядом. А могли позвать,
скажем, Лена Уинкота. Или на худой конец Эрика Плезанса.
Тот был настоящий англичанин - кокни. Во время войны служил в
британских "коммандос", диверсантах. Попал в плен к немцам и
перешел на их сторону. Таких было не много. "Лорд Хау-Хау",
ренегат, который вел нацистскую пропаганду по радио, был, если не
ошибаюсь, после войны казнен. А Плезанс уцелел. Сперва он попал в
СС, а потом в плен к нашим. В лагере держался надменно; был
хорошим боксером и кулаками заработал приличный авторитет. Учиться
русскому он не желал, даже в бригаду пошел не русскую, а к Саше
Беридзехх)... Довольно противный тип.
Но еще противней был другой англоязычный - Эрминио Альтганц. Его
национальность установить было невозможно: немцам он говорил, что
немец, евреям - что еврей, но с примесью испанской крови. И что
родился на корабле, плывшим из Англии в Бразилию. Ему дали
прозвище "Организация Объединенных Наций". Стукач и попрошайка,
рыжий, с глазками, красными как у кролика-альбиноса, с липкими
ладонями - нет, Долли Горчаковой повезло, что не Альтганца привели
знакомиться с ней, а меня.
Правда, работал на шахте и Игорь Пронькин, русский паренек с
Украины, студент. Этот отличался феноменальными лингвистическими
способностями: у пленных японцев выучился ихнему языку, у Лена
Уинкота - английскому. Когда я завистливо спросил у Лена, а как у
Пронькина с акцентом, тот сказал:
- No accent at all. Никакого акцента.
Между прочим, это Игорю принадлежит теория, что "мора" - цыган, по-
фене - происходит от немецкого "Mohr" или испанского "moro" -
мавр. Я так и считал. А недавно прочел в газете, что "морэ" по-
цыгански - друг.
Году в семидесятом Игорь Пронькин приезжал к нам в Москву и
рассказал такую историю. Он работал в это время мастером на
заводе, изготовлявшем унитазы. На завод привезли японскую
делегацию - знакомиться с производством. Игорь приветствовал их на
японском языке, а объяснения давал по-английски. Японцы уехали в
полной уверенности, что им под видом инженера подсунули полковника
КГБ. А заводское начальство после их отъезда стало коситься на
Пронькина: чего он там наболтал "потенциальному противнику"?
Игорь был малый приметливый и с юмором. Он охотно делился с нами
своими наблюдениями. Изображал - актеры говорят "показывал" -
проходчика немца который, картавя, орал на другого немца:"Артур,
черт нерусский!".. Он же подслушал разговор двух поляков, со
злобой говоривших про собригадников-литовцев:
- Пшекленты литы! На свентый хлеб мувьон: донас, донас!
(По литовски хлеб - дуонас. Так они и называли святой
хлеб.)
Игорь обрадовался, услышав в первый раз расшифровку аббревиатур:
з/к - заполярные коммунисты, в/н - временно незаключенные. Но эта
hcb* ходила по всем лагерям; иногда вместо "коммунисты" говорили
"комсомольцы" - в память о построенном зеками Комсомольске-на-
Амуре.
Незаполярных коммунистов Пронькин недолюбливал. С удовольствием рассказал
про редактора городской газеты, который, моментально
перестроившись, продолжал выпускать ее и при немцах. В числе
прочего вчерашний коммунист печатал свой вариант "Истории
государства Российского":
Тут много набежало Арончиков и Сур.
Их племя размножалось и поедало кур.
Жаль, не знаю полного текста. Можно было бы предложить
"Савраске".
В день Пасхи Игорь пришел к нам в барак, чинно поклонился на
все стороны и сказал:
- Христос воскрес, православные христиане! - Потом повернулся
к нам с Юликом. - И вам, жиды, добрый вечер.
Эту формулу наши русские друзья и даже жены взяли на вооружение.
В лагере Игорь Пронькин с его разносторонними способностями
легко мог бы устроиться на какую-нибудь придурочную должность - но
не хотел, вкалывал на общих. Злой Борька Печенев уверял всех, что
у Игоря есть тайные сведения: скоро придут американцы. Всех
придурков повесят, а работяг с почетом выпустят на свободу...
Между прочим, этот Печенев грубо нарушил правила хорошего тона в
нашей любовной переписке. Увидев воочию - из-за колючей ограды -
свою "жену" Люду, был сильно разочарован. Перестал ей писать и
переключился на красивую бригадиршу Аню. Мы его сурово осудили, а
в утешение Люде послали такое письмо:
Пора узнать его жене:
Борис пожертвовал отчизне
Тем, что не нужно на войне,
Но важно для семейной жизни.
А выражаясь поясней,
Он ранен был в такое место,
Как написал Хемингуэй
В печальной повести "Фиеста".
Именно этим, писали мы, объясняется Борькино неджентльменское
поведение. Кончалось послание так:
А что до нас, то мы, ей-ей,
Жалеем этого подонка:
При всей паскудности своей
Он так хотел иметь ребенка!..
Мне тоже удалось один раз - мельком - увидеть свою главную
корреспондентку - Таню. Успел заметить только, что стройная, с
хорошеньким умным личиком. Больше мы не виделись - до дня моего
выхода из лагеря, о чем будет рассказано в свое время. В реальной
жизни она оказалась Тамарой: псевдоним нужен был на случай, если
письма попадут в руки куму.
Вскоре после печеневского предательства переписка кончилась - как-то
незаметно сошла на нет. Зато у Жоры Быстрова случился настоящий
роман - да еще какой!
Моей помощницей в бухгалтерии была вольнонаемная Тоня Шевчукова,
молодая, рослая, большеглазая. И вообще очень славная деваха:наши
письма домой бросала в почтовый ящик на станции и даже навестила
мою маму, когда ехала через Москву в отпуск, в свое село под
Винницей. Ее уже вызывал к себе опер, но она, заранее
проинструктированная мной, сумела отболтаться.
Женщины храбрее мужчин. Это наше наблюдение подтвердил много лет
спустя такой авторитет, как Костя Константиновский, муж знаменитой
дрессировщицы Маргариты Назаровой. Он обещал для фильма "Сегодня -
новый аттракцион" сделать (и сделал) эффектный номер: балерины
танцуют между тумбами, на которых сидят тигры. На вопрос, где он
найдет таких балерин, Костя пожал плечами:
- Так ведь не "Лебединое озеро" ставим. Возьму из циркового
училища девчат помоложе. Женщины вообще храбрее мужчин, а молодые
- те вообще ничего не боятся. Станут постарше, может и начнут
задумываться.
Тоне было чуть больше двадцати, она не задумывалась. И поэтому
кокетничала вовсю с Жоркой Быстровым, когда он заглядывал в
бухгалтерию. Ну, и дококетничалась: раза два, заперевшись в какой-
то подсобке, они переспали.
Это было очень рискованно: ведь за связь с заключенным могли как
минимум уволить и выслать из Инты - в 24 часа, без разговоров. А
за минлаговца могли бы и дело пришить. И Тоня опомнилась, стала
избегать Быстрова. А он уже не мог без нее - влюбился до
беспамятства. Писал ей письма - не чернилами, а кровью. Не "кровью
сердца", а кровью из надреза на руке. Красивым четким почерком он
обстоятельно объяснял, почему она должна пересмотреть свое
поведение. Тоня не пересматривала, и тогда он, совсем одурев,
построил что-то вроде большой собачьей будки на полозьях. Вместе с
кем-то из своих армейских дружков подстерег любимую после смены,
когда она шла к вахте, и умыкнул. Запихал в будку, отвез на шурф и
несколько раз проделал с ней то, что, как он полагал, наверняка
заставит Тоню возобновить роман. Он рассказал нам об этом с
гордостью; Юлик пришел в ужас.
Жоркин рассчет оказался ошибочным... О том, какое у этой истории
было продолжение, я расскажу, когда буду писать о нашей жизни в
Инте после лагеря. Пока же замечу, что это похищение сабинянки
было не последним из нелепых, хотя и продиктованных самыми
высокими побуждениями, поступков Жоры Быстрова.
Году в шестидесятом, приехав в Москву и не поймав такси, он
поддался уговорам какого-то привокзального жучка и послал его на
поиски левой машины. Машину они не нашли, и жучок предложил за
двадцатку донести Жорин чемодан до моего дома в Столешникове.
Взвалил тяжеленный чемодан на плечо, двинулся в путь - и тут Жора
увидел, что его носильщик сильно хромает и вообще слабак. Жора
отобрал у него чемодан и с грузом на плече, проследовал пешком от
площади Трех Вокзалов до Столешникова переулка. "Носильщик" шел
налегке, показывая дорогу, за что Георгий Илларионович безропотно
выложил обещанную двадцатку.
Тогда же, в Москве, узнав, что у нас нет стиральной машины, и не
