разношерстная компания. Большинство - такие, как мы, вечные
поселенцы: Свет, Женя Высоцкий, Ян Гюбнер. Но был там и отпущенный
из лагеря на выходной день двадцатипятилетник Ромка Котин, был и
другой Ромка, Шапиро. Этот сбежал на минутку с шахты 9 - поднырнул
под колючую проволоку, выпил с нами шампанского и полез обратно.
Охрана была уже не та - и оказалось, что не нужны ни пулеметы на
вышках, ни овчарки: никто бежать не собирался. Пришла в гости
бесконвойница Алла Рейф - бывшая участница антисоветской
молодежной группы "Юные ленинцы". А еще там была коммунистка и
народный заседатель, лагерный доктор Аня Ершова, с которой крутили
любовь трое из присутствовавших. Присутствовали, конечно, и
парторг шахты 13/14 Михаил Александрович Шварц с супругой.
Говорят, людей сближает общее горе. Общая радость сближает еще
больше; мы же помним День Победы, 1945 год! (Через пятьдесят лет в
95-м так не было, к сожалению). Новый 1955 год Инта встречала в
ожидании больших перемен. Чекисты ждали их с тревогой, мы - с
надеждой и верой. Все самое плохое было позади.
ПРИМЕЧАНИЯ к гл.ХХ
+) В 92-м году из Израиля приехал погостить Гарри Римини.
Алёша Арцыбушев - полысевший, бородатый - зашел повидаться со
старым другом. И увидел эскизы Зои Дунской (она архитектор и
занимается реставрацией церквей). Арцыбушев обрадовался:
- Вот что мне нужно!
Он сосватал Зое срочную работу: к прибытию мощей св.Серафима
Саровского надо было привести в порядок интерьер храма в
Дивееве... Интинская зековская солидарность до сих пор в действии.
А года два назад в нашем доме повстречались и интинские жены -
Тамара Римини и Варя. Пришла и Мариха - рыжая, красивая. Больше
всех радовалась встрече Варя - будто чувствовала, что скоро умрет.
И умерла через два дня от сердечного приступа.
хх) Не очень понятно,чем руководствовались "микояновские
тройки", решая судьбы заключенных. Еще когда мы были на 3-м, ушел
по решению тройки на свободу "изменник Родины" Славка Мещеряков -
ушел, не доотбыв длинного-длинного срока, а мы, "язычники",
остались. Выйдя за зону он весело крикнул нам из-за проволоки:
- Фраера! Я всегда говорил: держаться надо за Адольфа!
XXI. КРОКОДИЛ ПОД КРОВАТЬЮ
Чувствую, что рассказ мой затянулся до неприличия. Обещал
друзьям написать о нашей с Юликом лагерной эпопее (Каплер говорил
- опупее) а все чаще тянет рассказывать чужие истории. Потому что
почти у всех наших близких товарищей они были интереснее и
драматичнее, чем моя.
Например, у Ромки Котина, "вольноотпущенника", с которым мы
встречали Новый Год.
В первые дни войны он оказался в немецком плену. Очень
еврейский нос отчасти компенсировался голубыми глазами и волосами
цвета лежалой соломы. Как правило, военнопленные евреи выдавали
себя за татар или осетин: мусульмане тоже обрезанные. Ромкина
внешность этого не позволяла, и он рискнул, сказался белорусом. По
счастью, немцы редко требовали предъявить для проверки крайнюю
плоть - то ли брезговали, то ли верили на слово (немецкой
доверчивостью наши пользовались вовсю). Но советского человека так
легко не проведешь: Котина расшифровал кто-то из товарищей не
несчастью. За молчание он потребовал хорошие Ромкины сапоги.
Сделка состоялась, но на всякий случай Роман перелез ночью в
соседнюю секцию: лагерь был временный, просто площадка, обнесенная
колючей проволокой и разбитая на квадраты. А стационарный лагерь,
куда попал самозванный белорус, был в Норвегии. Там, в постоянном
страхе, что продаст кто-нибудь из своих, он прожил четыре года - а
в довесок получил 25 лет ИТЛ. Вышел, не досидев, и со временем
снова поехал за границу - и на этот раз не в Норвегию, а США. Там
он и досидел до конца отпущенного ему судьбой срока.
Но совсем уж удивительным был немецкий отрезок биографии Яна
Гюбнера. По-настоящему он был Исаак, но у себя в Полше назывался
Яном, а у немцев - Гансом.
Я уже рассказывал про Эрика Плезанса, англичанина, служившего в
СС. Но еврей в СС?!. Именно так. Исаак-Ян-Ганс служил при
эсэсовской части буфетчиком. Было это где-то под Винницей. Или под
Полтавой.
Как и Ромка Котин, Ян был голубоглазый блондин. Но курносый и
красномордый - так что с успехом выдавал себя за фольксдойча. У
него и фамилия вполне немецкая - Hubner. С русской женщиной Валей
они прижили дочку, которую назвали Гретой, Гретхен.
Гюбнера тоже заложил советский человек: старик-украинец настучал
солдатам, что буфетчик-то у них того... Немцы не поверили, со
смехом рассказали Яну. У того душа ушла в пятки, но он и виду не
подал. Схватил эсэсовский кинжал, закричал что сейчас пойдет,
убьет негодяя. Камерады его успокаивали:
- Что ты, Ганс, брось! Старикашка выжил из ума, кто его будет
слушать?
(Много лет спустя Ян рассчитался с доносчиком. Съездил в тот
городок навестить Валю и Грету, а заодно навестил старика. Сказал
ему:
- Дедушка, теперь я могу открыть вам всю правду. Я разведчик,
полковник КГБ. У немцев я выполнял особое задание. А вы знали, что
я еврей, но не сказали им. Так ведь? Или не так?
- Так, так, Ганс, - лепетал перепуганный насмерть старик.
- И вот я приехал специально, чтобы сказать вам спасибо. - Тут
Ян перестал улыбаться. - Сейчас еду на задание. Но я скоро
вернусь, и мы еще поговорим. Вы меня поняли?
И ушел, оставив деда в полуобморочном состоянии.)
Звездный час его эсэсовской карьеры настал, когода в их часть приехал
фельдмаршал фон Маннштейн. Ян был знатоком ресторанного дела и
приготовил для высокого гостя какие-то особо изысканные
тарталетки. Тот поинтересовался: кто в этой глуши способен
сотворить такое. Ему объяснили: есть тут у нас один фольксдойч,
очень толковый. Фельдмаршал пожелал увидеть его.
Ян повторил ему свою "легенду", как сказал бы настоящий
разведчик: старый Гюбнер держал во Львове - Ян называл его
Лембергом - большой ресторан. Когда Польшу поделили между Рейхом и
Советами, Лемберг достался русским. Гюбнеры знали что они,
фольксдойчи, могут репатриироваться в Германию. Но отцу жалко было
расставаться с рестораном. И как старик просчитался! Ресторан
отобрали, отца отправили nach Siberien. А Ян при первой
возможности перебежал на сторону германской армии.
- И ы никогда не был в Рейхе?
- Никогда. Но мечтаю.
- Ну, иди.
Уходя, Ян слышал, как Маннштейн сказал офицерам:
- Этот парень никогда не был в Германии, aber die deutsche
Kultur ist in Blut geboren. Немецкая культура - она в крови!
В Германию Ян Гюбнер попал после капитуляции: его отправили в
Торгау, и в тамошней тюрьме он ожидал суда. Соседом по камере был
высокий эсэсовский чин. Они болтали о том, о сем. Немец рассказал,
что в молодости у него был роман с евреечкой; от нее он даже
научился писать свою фамилию еврейскими буквами. И он
вывел:"Шмидт". Ян взял у него карандаш, поправил:
- Вы написали букву "самах". А надо вот так - "шин".
- Ты-то откуда знаешь? - удивился эсэсовец.
- А я еврей.
Немец не поверил. Пришлось Яну предъявить доказательство. После
этого сосед по камере надолго замолчал. И под конец сказал только
одну фразу:
- Теперь я знаю, почему мы проиграли войну...
В советском лагере Яна спасала та же изворотливость и уменье
рисковать. На участке, где я был писарем, он работал в паре со
здоровенным немцем Эмилем Гучем. Оба вкалывали на совесть, норму
выполняли процентов на 130 - без моей помощи. Но тянуло Яна на
более привычную работу: на вакантную должность зав.складом. Он
стал подсылать к начальнику шахты ходоков из вольняшек, чтобы
говорили: вот, есть такой Гюбнер,проходчик. Работает в забое, а
хорошо знаком со складским хозяйством.
Воробьев вызвал Гюбнера, предложил принять склад. Ян отказался
наотрез.
- Зачем мне эта морока? Я работаю, мной, слава богу довольны -
и я доволен.
Вернулся в забой, но агитацию не прекратил. Его второй раз вызвали к
Воробьеву.
-Давай, Гюбнер, принимай склад!
- Гражданин начальник, я не хочу. Опять будут говорить: вот,
еврей лезет на теплое место.
- Так ты же не лезешь, это мы тебя просим.
- Спасибо, гражданин начальник, но мне и в шахте хорошо.
И только на третий раз хитромудрый Ян дал себя уговорить.
Вступление в новую должность он отпраздновал, подарив каждому из своих
ходатаев по цинковому бачку, украденному в первый же день со
склада.
(У меня, кстати, сохранилась подаенная Яном простыня - в
мелких дырочках, но еще крепкая. Из такой ткани, наверно, шьют
паруса.)
А освободившись, Гюбнер немедленно стал строить - вместе с
Жорой Быстровым - добротный просторный дом. Стройматериалы были
примерно того же происхождения, что бачки и простыня.
Это было в 55 году; освободились они оба в 54-м. Я забежал вперед
- а много важных событий происодило еще раньше.
Освободился и уехал из Инты Каплер. Мы знали, что он просил отправить его
на Воркуту, к жене Валентине Георгиевне. Ответа не было, и мы
гадали, в какой день его повезут к поезду - в четный или нечетный.
(Вагонозак ходил ждень на юг, день на север). Каплер поехал на юг.
О том, что было дальше, Алексей Яковлевич рассказал нам уже в
Москве.
С вокзала его отвезли на Лубянку. И он совсем приуныл:
чувствовал, что Берия не простит ему давнего романа со Светланой:
Лаврентий Павлович хотел женить на дочери Сталина своего сына
Сергея.
Шли дни, а Каплера на допросы не вызывали. Это еще больше пугало.
И вот, наконец, его все-таки повели к следователю. Тот спросил:
есть ли у Каплера родственники в Москве, у кого можно
остановиться? Потому что сейчас он выйдет на свободу...
Только переступив порог Центральной тюрьмы, Алексей Яковлевич узнал,
чему он обязан чудесным избавлением: прочитал в газете на стене об
аресте врага народа Берии. Сел на скамеечку в сквере на площади
Дзержинского и заплакал...
В Москве он сразу разыскал мою маму. Узнав, что нас оставили на
вечном поселении, Каплер стал слать нам письма, уговаривая писать
заявления с просьбой о реабилитации.
"Пишите в прокуратуру, в Министерство Речного Флота, в Главкондитер,
в домоуправление - куда угодно! - заклинал он. - Пусть это станет
у вас привычкой - как чистить зубы, как умываться. Встали и
написали. Времена меняются!"
Времена действительно менялись, но не так быстро как хотелось бы. Мы
написали заявление и получили отказ, о чем нам со злорадством
объявили в комендатуре: нет оснований для пересмотра. Больше мы
писать не стали - нам и так неплохо жилось.
Ведь к этому времени у нас был свой дом. Нашел его для нас все тот
же Васька Никулин. Не хотел отпускать нас, но мы ему объяснили
главный резон: к Юлику собиралась приехать мама. Она не ладила с
невесткой, женой старшего сына, и верила, что у нас ей будет
лучше.
Васька понял. Договорился с женщиной, которая уезжала из Инты, а
других претендентов на дом отпугнул - в самом прямом смысле слова:
за столом переговоров воткнул в этот стол большой нож и велел не
соваться.
Теперь надо было срочно искать четыре тысячи, хозяйка дома уже
купила билет на поезд "Воркута-Москва".
Три тысячи нам одолжил мой бывший начальник Зуев - без звука снял
