хапуга как все: бесплатная мебель, бесплатные ковры, бесплатные
костюмы, пошитые лагерными портными. Дом, построенный за счет
комбината. В сталинские времена такие Халеевы были удельными
князьями. Ни горкомы, ни горсоветы не смели им перечить. Но наш
интинский Халеев своей властью не слишком злоупотреблял. А когда
времена изменились, сразу отдал свой дом под детский сад.
Этот детский сад Владимир Басов-старший снял в фильме "Случай на
шахте восемь". Там это - дом не слишком положительного начальника
комбината "Северуголь". И Халеев, встретив в Москве Лазебникова,
жаловался:
- Вот ты обо мне написал объективно. А они в каком виде меня
выставили?!.
Честно говорю: мы не его имели в виду. Просто - "типичный характер в
типичных обстоятельствах".
Кочур, выйдя на свободу, выписал к себе жену, симпатичнейшую
Ирину Михайловну. В их квартире нас заинтересовал буфет со
стеклянными дверцами: посуды в нем не было, на всех полках стояли
книги.
Такой буфет мы поместили в комнату Володе Батанину, герою только
что упомянутого "Случая на шахте восемь", нашего первого фильма.
Вообще-то прототипом героя был Шварц с его наивной борьбой за
справедливость, с его непрактичностью и добротой: это он пустил к
себе жить многодетного шахтера, а сам, в ожидании, когда тому
дадут квартиру, переехал к приятелю...
Тут самое время извиниться за то, что я слишком часто упоминаю
фильмы, поставленные по сценариям Дунского и Фрида. Но писать
каждый сценарий нам помогали воспоминания о лагере. Хотя о самом
лагере мы никогда не писали - считали, что приврать можно,
рассказывая о чем угодно, но об этом ни врать, ни говорить
полуправду не хотелось. А когда стало можно рассказать про лагеря
без утайки, мы с Миттой и Коротковым написали "Затерянного в
Сибири" - уже после смерти Юлия. Я убежден, что только лагерный
опыт сделал нас с ним - если сделал - писателями.хх) Лагерное
прошлое - сундучок, из которого, порывшись, мы вытаскивали
характеры, ситуации, куски диалога.
Да и снимались два наших фильма в пост-лагерной Инте. Со
съемками первого связан забавный эпизод.
Мы приехали вместе со съемочной группой, остановились в
гостинице. Но не успели раскрыть чемоданы, как в номер зашел
невзрачный мужичонка и робко сказал:
- Тут ошибочка вышла, вас велено поселить в люкс. Разрешите, я
поднесу чемоданчики.
Я хотел было ответить, что и сами не хилые, донесем - но мой
соавтор, всегда такой вежливый и деликатный, показал знаком: не
спорь!
Мужичок взял чемоданы и вышел, а Юлик объяснил:
- Это же Слинин, начальник лагпункта. Ты что, не узнал?
Я действительно не узнал: без голубой фуражки и погон Слинин
выглядел совсем по-другому. И был теперь директором гостиницы.
- Пускай несет, - сказал Юлик. Мы об этом внукам будем
рассказывать!
Вот я и рассказываю...
После отъезда Миши Левина Юлик стал теребить меня: надо писать! Не
ерундовые стишки, а что-нибудь серьезное. Сценарии, например.
Я согласился без большого энтузиазма. В зоне я так представлял
себе будущее: уеду на вечное поселение в Красноярский край, женюсь
на местной бабенке с коровой (я очень люблю парное молоко), ходить
буду в шляпе и костюме с галстуком, но в сапогах - там, наверно,
грязюка. Устроюсь бухгалтером - какое уж там писательство! Но вот
Красноярский край отпал, бабенка с коровой тоже... Может быть,
попробовать?
Мы начали придумывать сценарий про бабника, который на спор
завел роман с очень достойной женщиной, влюбился сам без памяти -
а тут она узнала о пари и выгнала его... Шло со скрипом, и мы
бросили эту затею. Очень во-время: оказывается, такой сценарий
давно написан и поставлен. Это "Большие маневры" с Жераром
Филиппом.
Взялись за работу попроще, за экранизацию лесковского "Левши". Писали
по вечерам, придя со службы - это вошло потом в привычку. Так и в
Москве потом писали - на ночь глядя, когда все домашние
угомонятся.
С шахты Жора Быстров приносил нам записки от Смелякова.
"Дорогие люди, - писал Ярослав Васильевич, - пока еще не решаюсь
послать вам две главки, написанные без вашего руководящего и
вселяющего бодрость взгляда..." (Мы понимали, что шутит - но все
равно гордились.) "Ах, как мне нужен ваш совет! На расстоянии это
гораздо труднее".
Прошла неделя, и Жора принес нам эти две главки -листки, исписанные
мелким, ни на чей не похожим почерком. Обнаглев, мы стали делать
на полях критические замечания и отправлять обратно, автору. Он не
обижался. Писал: "Очень, очень недостает вас обоих. Причем с
течением времени грусть по вас не затихает, а увеличивается".
Узнав от Жорки, что и с "Левшой" у нас не ладится, Смеляков
забеспокоился: "Заклинаю вас всем работать,работать и еще раз
работать. Вы должны выдать несколько сценариев и пьес - в этом
смысл вашего существования. А сомнения всегда есть. Я уже пишу 20
лет и каждый раз сомневаюсь в себе. говорил с людьми постарше: у
них то же..."
Зима шла к концу. Весны в Инте практически не бывает - в мае часто
лежит еще снег. А потом вдруг наступает лето. Вот когда мы оценили
поговорку: живем как в Париже, только дома пониже и асфальт
пожиже. В интинском "асфальте" ноги вязли. Но главная беда пришла
с паводком. Нас предупреждали: домик стоит в низине, когда стает
снег, реки Инта и Угольная разольются - смотрите, как бы не
затопило! Затопить не затопило, но воды в комнату и кухню натекло
по щиколотку.
Саламандровну мы сажали на стул, стул ставили на кровать и, уходя на
работу, строго наказывали: не слезать! В обеденный перерыв кто-
нибудь из троих - Жора, Юлик или я - обязательно прибегал
проверить, не утонула ли.
В ту весну вода держалась недолго и ушла, унося с собой мусор и
нечистоты. Дело в том, что уборной у нас не было - по большой
нужде бегали на край овражка. А роль ассенизатора выполняли вешние
воды.
Построить уборную нам все-таки пришлось: к Смелякову на свидание
собиралась приехать Дуся. Заранее известно было, что остановится
она у нас. Вот ради нее мы и затеяли строительство. Строили
впопыхах, даже доски не обрезали - так из стандартных
шестиметровых и соорудили будочку. Ребята смеялись: вы б ее хоть
двухэтажной сделали!..
Перед Дусиным приездом мы побывали у Ярослава Васильевича в
бойлерной. Пропуск на шахту нам устроил скульптор Коля Саулов: он
как раз заканчивал своего "Флагмана коммунизма" и наврал
начальству, что Дунский и Фрид большие знатоки изобразительного
искусства, а ему нужна консультация.
Мы прошли к Смелякову. Это была первая встреча после нашего
отъезда с ОЛПа, и Ярослав Васильевич хотел отпраздновать ее по
всем правилам. для этого кто-то из вольных принес ему поллитра
водки.
Трясущимися от нетерпения ручками он достал из заначки бутылку - и
выронил на цементный пол. Не Коля Саулов тут нужен был, а Роден -
чтобы запечатлеть в мраморе отчаянье Ярослава. Эта трагическая
фигура до сих пор стоит у меня перед глазами.
Мы утешали его: режим помягчел, на выходные зеков отпускают за
зону - выпьем у нас, на Угольной 14...
Приехала Дуся - синеглазая, веселая, ласковая. Ей разрешили личное
свидание с мужем, и они провели вместе три дня. Потом она уехала.
Ярослав был счастлив. Весело рассказывал:
- Дуся сильно полевела. В перерыве между половыми актами вдруг
сказала: Яра, а у Молотова очень злое лицо...
Теперь он часто бывал у нас в домике. Уважительно и нежно
разговаривал с Минной Соломоновной, читал новые куски из "Строгой
любви".
Правда, первый визит чуть было не закончился крупными
неприятностями. Мы - как обещали - подготовили угощение и выпивку,
две бутылки красного вина. Смеляков огорчился, сказал, что
красного он не пьет. Сбегали за белым, то есть, за водкой. Слушали
стихи, выпивали. Когда водка кончилась, в ход пошло и красное:
оказалось, в исключительных случаях пьет. Всех троих разморило и
мы задремали.
Проснулись, поглядели на часы - и с ужасом увидели, что уже
без четверти восемь. А ровно в восемь Ярослав должен был явиться
на вахту, иначе он считался бы в побеге. И мы, поддерживая его,
пьяненького, с обеих сторон, помчались к третьему ОЛПу. Поспели
буквально в последнюю минуту.
Эльдар Рязанов где-то писал, что наш рассказ об этом происшествии
подсказал им с Брагинским трагикомическую сцену в "Вокзале для
двоих".
А история Смелякова и Дуси кончилась невесело.
Его освободили в том же году. На поселении не оставили, разрешили
ехать в Москву. Чтоб он явился к Дусе не в лагерном бушлате (хоть
и без "печати, поставленной чекистом на спине"), а в мало-мальски
приличном виде мы подарили ему мое кожаное пальтецо. Оно,
собственно, было не мое, а отцовское и по размеру подходило
Ярославу больше чем мне. Старенькое - но его взялся подновить
предприимчивый старик по фамилии Бруссер. Выйдя из зоны, он
наладил на Инте производство фруктовой воды - которую сразу
окрестили "бруссер-вассер". И еще он прирабатывал окраской кожаных
вещей.
Рыжая краска с перекрашенного пальто осыпалась, как осенняя листва
- но все-таки оно было лучше, чем бушлат. (Много лет спустя
Ярослав Васильевич признался нам, что до Москвы пальто не доехало:
еще в поезде он сменял его на литр водки.)
Прямо с вокзала Ярослав отправился домой. Там он застал незнакомого
пожилого господина и притихшую, смущенную Дусю.
- Ярослав Васильевич, - сказал незнакомец. - Поговорим, как
мужчина с мужчиной.
Смеляков говорить не захотел, взял свой чемоданчик и ушел - навсегда.
Он еще в лагере тревожился; догадывался что дома что-то не так.
То от Дуси приходили нежные письма, то она надолго замолкала.
Потом вдруг приходила очень хорошая посылка - и снова молчание. Мы
успокаивали его, объясняя эти перебои обычной российской
безалаберностью.
Дусин приезд вроде бы подтвердил нашу правоту - а между тем,
основания для тревоги были. У Дуси давно уже возникли отношения с
Бондаревским - человеком состоятельным и широким. Он был известным
всей игрющей публике наездником. (А не жокеем, как его назвал
Евтушенко), Евгений Александрович написал по поводу этой Дусиной
"измены" сердитые стихи - такие же несправедливые, как
стихотворение самого Смелякова о Натали Гончаровой. Дусю можно
понять.
У нее была дочь-старшекласница, почти невеста. Как прожит
вдвоем на жалкую зарплату экскурсовода ВДНХ?.. А у Ярослава
двадцать пять лет срока... Конечно, когда ситуация в стране
изменилась - тут нужно было повести себя умнее, как-то
объясниться, хотя бы намекнуть. На это не хватило духу.
Наверняка Дуся любила Ярослава, ей очень хотелось, чтоб он вернулся. Мы
с Юликом - уже в Москве - попробовали было навести мосты. Куда
там! Смеляков и слушать не стал; лицо у него сделалось несчастное
и злое.
Прошло время, и Ярослав Васильевич женился на Татьяне Стрешневой,
поэтессе и переводчице.
Она была в доме творчества "Переделкино" в тот день, когда туда
приехал объясниться со Смеляковым приятель, заложивший его. Просил
забыть старое, не сердиться. Намекнул: если будешь с нами - все
издательства для тебя открыты! Ярослав не стал выяснять, что
значит это "с нами", а дал стукачу по морде. Тот от неожиданности
