начинался очень знаменательно: по словам Павсания, у стадиона были сделаны из
меди орел и дельфин, причем знаком для начала состязания служил момент, когда
посредством особого механизма орел поднимался вверх, а дельфин падал вниз450. В
этом полете небесной птицы, орла, и низвержении хтонического чудовища, дельфина,
повторяется история Зевса, антропоморфного орла - неба, и детей Земли, чудовищ -
титанов; бег коней и кулачная борьба дают то же самое представление в других и
действенных метафорах. Сами состязания происходили под
137
аккомпанемент игры на флейте, после них шло жертвоприношение. Но мы знаем, что в
древности такая борьба была не состязанием, а рукопашной на жизнь или на смерть:
борьба длилась до тех пор, пока один из противников не бывал убит451. Итак,
побежденный платился жизнью; быть 'побежденным' значило 'умереть' и 'лишиться
власти', 'победить' значило 'жить' и 'властвовать'452. Победитель в Олимпиях шел
в окружении всего племени и сам являлся запевалой, зачинателем победной хвалы в
честь себя самого453; это было новое божество, в рукопашной умертвившее старого
бога и теперь ставшее новым царем, новым годом, новым женихом. Поэтому в
классической Греции олимпийский победитель получал необьгаайные почести: его
увенчивали, и герольд возглашал его имя, имя его отца, имя родины (первоначально
- обряд инвокации и зародыш будущего гимна); он венчал славой своей победы то
племя, тот народ, который был его родиной (остаток племенного почитания, остаток
тотемистического выбора вождя-тотема в актах поединка). Благодарственное
жертвоприношение, - а сам акт убийства в схватке и разрывание тотема было
архаичной формой жертвенной смерти, - заканчивалось шествием и пиром, двумя
разновидностями и элементами того же жертвоприношения. Победитель выступал с
большим блеском во главе большой процессии, под звуки флейт и кифар, под пение
хоровых песен, сложенных еще Архилохом; однако этот победный гимн, еще полный
возгласов и инвокации, воспевал не земного победителя, а Геракла, борца со
смертью454. Затем следовал пир, который давала елейская община: остаток
общественной, племенной еды. Еще дальше победитель приезжал в свой родной город,
и здесь-то его въезд повторял мифический въезд Зевса на Олимп после победы над
титанами: на нем была пурпурная одежда, ехал он на колеснице, запряженной
четверкой лошадей, в окружении друзей, родных, всего города. В его честь
разбирали часть городской стены455 - небесный горизонт, межа этого и того света,
раздавался перед ним, раскрывая свои пределы. На родине победитель давал пир, и
здесь-то пели многочисленные племенные хоры в его честь победные песни, так
называемые эпиникии, состоявшие из строфы (оды), антистрофы (антоды) и эпода,
композиционная структура которых была всегда одна и та же: воспевалось не только
одно местное божество (причем воспевалось в форме рассказа об его деяниях или
подвигах), но рядом с этой хвалой богу-герою уже пелась слава и земному
победителю,
138
сложенная индивидуальным поэтом и за деньги: в этой же победной песне,
торжественной и суровой, находятся сжатые, гномические сентенции и краткая
похвала самому себе, поэту, - остаток личной хвалы божества456. Впрочем, то, что
первоначально победителем считался не человек, а зооморфный тотем - солнце,
божество в виде коня, везущего по небу солнечную колесницу, не пропало
бесследно. Олимпионик (победитель на Олимпиях) давал пир не одним людям, но и
животным, Симонид воспел в эпиникии победителей-мулов, обращаясь в гимне прямо к
ним, на том же торжественном, архаично-пышном языке Вакхилид пел хвалу гнедому
жеребцу, Пиндар - мулам и коню457. Победитель в олимпийских играх получал и
дальнейшие почести. Его статую ставили в священной роще, и если он побеждал
четыре раза, то сам назывался "гиероником", священным победителем, он был
пожизненым председателем на играх (право, которое иногда переходило и к его
потомкам), пожизненно получал даровую еду на родине, место в театре и, - что
считалось самым главным, - награждался венком из дикой маслины458. Эти почести
принимали иногда открыто-культовый характер, и олимпионик причислялся к
полубогам и получал свой собственный на родине культ459. Но еще больше
раскрывается смысловое значение Олимпий в том, что эти обряды борьбы
приурочивались к известному состоянию светил и круговых оборотов и как раз к
такому, которое могло давать повод разыгрывать новое рождение света. Олимпийские
игры происходили через каждые четыре года на пятый после летнего солнцеворота, и
на четвертый же день праздника приходилась полная луна; это падало на конец июня
- начало июля, когда жара становилась невыносимой, - это-то время, самое
неудобное для состязаний, оказалось временем Олимпий460. Однако апогей
солнечного зноя совпадал и с критическим состоянием четырех годовых
кругооборотов, а дни солнцестояний и равноденствий, дни наибольшей убыли света
или его апогея вызывали в первобытном обществе представления о конце и начале
мира, что в свою очередь порождало приурочение к таким дням наибольшего
количества обрядов и мифов. Впоследствии такие дни получают особую значимость в
связи с земледелием, но не свечением солнца и луны; тогда приурочение начинает
связываться с посевом и жатвой, со временем цветения или увядания
растительности. Но в предшествующий этому период убыль и прибыль света, особенно
его апогей, имеют большое значение, исчезнове-
139
ние-появление солнечного или лунного света замечается не только ежедневно,
ежегодно, но и периодически, через известный промежуток лет, причем эти
кругообороты годов получают особую семантику, уже трудноуловимую нами, в которой
можно распознать лишь черты того, что впоследствии становится эсхатологическими
представлениями и персонификацией461. Представление об Олимпиях как о борьбе
старого кругооборота времени (в мифологическом смысле) с новым и о победе нового
приводит к тому, что с олимпийским состязаниями связывается рождение мира, и они
становятся эрой, от которой ведется впоследствии летоисчисление. Именно в этой
связи следует рассматривать и институт олимпийских гелланодиков. Так назывались
несколько лиц, которые заново избирались во время каждых Олимпий в качестве
судей состязания. Однако эти судьи сохраняли свою должность в течение всей
олимпиады, т.е. все четыре года462. С выбором по жребию (т.е. волей божества)
этих судей связывается, таким образом, тот же круговорот времени, что и для
самих состязаний: эти священные лица определяют исход борьбы и указывают
победителя. Таких судей, назначающих смерть и жизнь (а в Олимпиях, как было
видно, сперва поединок к этому и вел), таких судей мы уже встречали в загробных
судилищах, где несколько богов присуждало пребывание в преисподней или на небе.
Первоначально борющихся двое, а третий арбитр; так, Зевс взвешивает две чашки
весов Гектора и Патрокла463, показывая судью на небе, так Минос или Озирис -
судьи под землей. Но и Зевс - лицо, заинтересованное в борьбе,
персонифицированный ее исход; это обычное утроение, при помощи которого
первобытный человек воспринимает единичность. О гелланодиках можно сказать, что
в них метафоризируется борьба между старым и новым периодом времени,
заканчивающаяся победой, и что роль их так же архаична, как самих борцов и
Олимпий. Но, конечно, каждый из компонентов этих игр имеет свою отдельную
историю стадиальных изменений. Наиболее подвижной и прогрессивной оказывается
линия музыкально-словесных состязаний; на Олимпиях происходят агоны между
поэтами, философами, ораторами, историками, художниками, музыкантами и т.д.
Горгий, Лисий, Геродот являются сюда с высокоразвитыми произведениями, в которых
нет ни малейшего отношения к олимпийским играм, однако самое их пребывание здесь
и агонистический характер их выступлений сохраняет еще вполне архаическое
значение.
140
3.Гладиаторские игры в Риме
Характер и смысловое значение архаических состязаний, дающих со временем
структуру литературной драме, было бы неправильно рассматривать в одной Греции,
изолируя Рим, который сохраняет их древнейшие версии в этрусских и кампанских
играх. Олимпийские поединки в их первоначальном виде прекрасно подтверждаются в
римском амфитеатре: борьба гладиаторов интересна тем, что она, не порывая связи
с погребальным культом, выступает перед нами в форме чистого Зрелища. С одной
стороны, следовательно, это поединки на могиле умершего, так же, как и в Греции,
по соседству с конскими ристалищами: это часть состязаний, приуроченных к актам
смерти, рождения или победы. С другой стороны, гладиаторские агоны - часть
зрелищ на форуме, поздней - в амфитеатре, о которых узнавали, однако, через
объявления на надгробных памятниках464. Эти гладиаторские игры были двух родов:
либо схватывались в рукопашной люди, либо, что еще знаменательней, человек со
зверем или зверь со зверем. В Греции мы, правда, тоже встречаемся со звериными
состязаниями, приуроченными к ежегодным празднествам: с боем быков в Фессалии, с
петушиными боями в Афинах, отводящими нас к той архаичной форме мировоззрения,
когда борцами представлялись звери465. Однако Рим интересен тем, что показывает
схватку человека со зверем, - непосредственно тотемистическое действие, столько
же производительное, сколько и культовое (хотя сам культ - явление позднейшее).
Именно этой былой семантикой гладиаторских игр объясняются два рода явлений:
во-первых, жестокое отношение зрителей к побежденному, во-вторых, религиозный
характер этих игр и вообще их бытование, неслыханное само по себе. В самом деле,
один из гладиаторов должен был умереть; соучастники обряда - позднейшие зрители
- привыкли требовать этой смерти и чувствовали себя оскорбленными, если
гладиаторы не хотели умирать или делали это неохотно. Оставить раненого
гладиатора в живых традиция считала до того неприличным, что его добивали
жесточайшим образом в особой мертвецкой при амфитеатре, куда его выносили на
специальных дрогах замаскированные в маску смерти служители через ворота "богини
Смерти"466. В то же время эти игры, как и прочие, происходили в праздники, были
посвящены богам, находились в ведении сакральных коллегий, - более того, они
отвращали бедствие и приносили стране избавление от несчастья467. Арха-
141
ичность этих игр подчеркивается тем, что здесь же в амфитеатре происходят
большие настоящие охоты на диких зверей - львов, пантер, леопардов, медведей,
тигров, и охотники вступают в борьбу с дикими зверями при помощи собак468: это
единственный пример зрелища, представляющего собой обрядовый фрагмент подлинного
охотничьего быта. В гладиаторских играх победивший зверь растерзывал
побежденного борца; связь этого растерзания людей и зверей с едой оставила
бледный след в том большом обеде, который давался гладиаторам, наперекор
практическим целям, накануне состязания; этот обед, на который допускались и
зрители, являлся примитивным театральным зрелищем, отзвуком религиозно-бытовых
форм драмы469. Что касается до шествия, то и оно имело место в этих играх и
выражалось в том, что перед началом поединков гладиаторы проходили в процессии
попарно по арене амфитеатра, одетые в праздничные платья470. Сами участники этих
игр были приговоренными к смерти (преступники, рабы, пленные), и, собственно,
гладиаторские состязания представляли для них форму подлинной смерти; несмотря
однако на это, гладиатор, одержавший победу, получал право жизни. Таким образом
в лице гладиаторов мы имеем первоначально умерших, - тех самых умерших, на
могиле которых происходят гладиаторские игры; в акте рукопашной со смертью
покойник, одержавший победу, получает жизнь и власть. Вот почему в Риме тот, кто
только что получил верховную власть, был обязан, в силу религиозной традиции,
поставить игры или сценические представления471.
4. Цирковые игры
На арене амфитеатра еще давались пантомимические представления как один из
вариантов, хотя оформленный значительно позднее, гладиаторских игр. Участниками
были и здесь приговоренные к смерти преступники, причем эти пантомимы и являлись
