122
чения первичным музыкальным оформлением: это тот короткий стих, сопровождающий
движение (ногу), который сочетается с себе подобными стихами и образует
замедленные, протяжные, траурные ритмы или плясовые, быстрые, живые. Таким
образом, самый темп получает определенную семантику381; 'замедление' увязывается
с печалью, со смертью, 'ускорение' - с весельем, с жизнью. Ритмические акты,
словесные и действенные, интерпретируя одинаковой семантикой одинаковые
впечатления действительности, с самого своего возникновения идут параллельными
друг Другу рядами как изначальные различия смыслового тождества; нет такого
исторического периода, в котором они были бы слиты воедино как нечто первородное
само по ce6e382. Ритм и интонация достигают со временем большого музыкального
развития: это сказывается на всех культовых и литературных формах древности, где
всякое словесное произведение поется или рецитируется. Телодвижения и мимика
обращаются в кинетическую часть обряда; рядом существует пляска и пантомима. Как
слово и музыка подвергаются стадиальному переосмыслению, так и 'танец', 'пляска'
сперва связываются со светом, с новым сиянием солнца, с его новым рождением383,
а затем с половым актом и срамными действами384, хотя одновременно и в музыке, и
в пляске, и в слове интерпретируется реальная действительность с ее
производственно-трудовыми процессами385. Другими словами, и ритм, и движение, и
слово проходят пути исторического изменения как самостоятельные и параллельные
отложения одного и того же смыслового значения. Слово произносится не
изолированно, но в сопровождении плача или смеха, жеста, с известной модуляцией
голоса и звука; в нем больше вкладываемого в него значения, чем законченности и
определенности форм. Таковы словесные акты, узаконенные культовой традицией для
языка Аполлона в устах Пифии (поздней это понимается как экстатическое
косноязычие); таковы издаваемые во время мистерий крики и возгласы, расплывчатые
называния и призывы среди оргий - все то, что имеет смысл 'нового появления' и
'рождения'386. В связном виде такие слова образуют, как я уже сказала, небольшие
формулы, которые поются и пляшутся, - представление о них можно получить из
древнейшей римской песни арвальского братства, архаичной религиозной коллегии. В
этой песне, которую арвалы отплясывали, - одни призывы божества, называния,
повторы слов. В менее развитом виде - это отдельные короткие фразы, трактующие
один
123
центральный образ жизни-смерти-жизни; и основное значение имеет не фактическое
содержание этих фраз, а семантика их произношения, их существования самого по
себе, так как фактическое содержание только повторяет акт слова как такового387.
5. Амебейность, диалог, борьба
Я уже говорила, что акт рассказывания, акт произношения слов осмыслялся как
новое сияние света и преодоление мрака, позднее смерти. 'Говорить', значило
'светить'. Мы видим, что сначала произнесение слов происходит во время
солнечного сияния, а затем искусственно, при огне, причем слушающие
располагаются вокруг огня или света, подражая небу388. Мы знаем также из
фольклора, что многие религиозные празднества связаны с обычаем рассказа, что
после захода солнца втаскивают дерево, с песнями разрубают его (акт разрывания)
и зажигают, затем усаживаются вокруг этого огня и произносят страшные
рассказы389. Такое рассказывание по очереди у огня, сохраненное бытовым обычаем
до сих пор, есть одна из форм хорового начала, которое мы уже видели при
пиршественном пении сколий. Своеобразное мышление воссоздает циклический образ
тем, что вводит представление пения или рассказа по очереди, каждый участник
действа получает равную долю еды и вина, равную долю именных называний себя и
такую же равную долю собственного рассказа и произнесения определенных слов;
сумма этих личных рассказов составляет общий хоровой рассказ. В основе это
рассказ именной, как инвокация и инвектива тоже именные; в них каждый член
коллектива, будучи тотемом и его частью, регенирирует. В процессе рассказывания
мрак погибает, и в радостном окончании вновь выходит победившее солнце; отсюда
впоследствии - зимние сказки вокруг огня о привидениях и фантастических злых
силах ночи, переживание смерти и ужаса, и благополучный конец, в котором
наступает воскресение к жизни390. Рассказ (произнесение слов, пение, рецитация),
сопровождая 'преодоление смерти', совпадает с моментом воскресения; он
сопутствует рождению не только человека, но и зерна, злака, растительности391.
Больной при смерти, едва собрав силы, произносит о себе самом рассказ - и
немедленно выздоравливает на глазах у всех392.
Рассказ спасает от смерти; Шехерезада рассказывает ночью, и в параллелизме
'смерти' и 'ночи' вновь восходящее светило сливается с концом словесного
произнесения, причем они обоюдно знаменуют наступление нового 'света' и
дарование новой
124
'жизни'393. Длинный рассказ до утра, до нового солнечного восхода - обычный
топос в эпосе; позднее создается обрамляющий рассказ, связанный с семантикой
дня, вроде Декамерона, Гептамерона и т.д., где 'рассказ' соответствует 'дню'394.
Весь день и всю ночь ведет свой рассказ и Одиссей у Феаков, в стране блаженных;
эта повесть еще не утрачивает у Гомера своего спасительного значения и служит
началом возрождения героя. Еще выразительней семантика произнесения слов
выступает в "Семи мудрецах". Здесь царевич, по обету, данному семи наставникам,
перестает говорить и этим навлекает гнев отца. Злая мачеха клевещет на него, и
отец приговаривает его к смерти, - а царевич немеет и на самом деле. Тогда семь
мудрецов произносят семь речей в его защиту, на которую отвечает жена царя.
Из-за рассказов смерть отодвигается со дня на день; когда же царевич обретает
дар слова и рассказывает отцу правду о мачехе, отец дарует ему жизнь. Здесь в
наглядной форме виден параллелизм слова-жизни и немоты-смерти: временная
смертельная опасность вызывает временную немоту; пока царевич молчит, смерть
висит над ним; ее отвращает со дня на день акт рассказывания; дар 'слова'
совпадает с даром 'жизни'. Семантика произнесения слов вызывает, со своей
стороны, это самое произнесение; богослужебные действия начинают складываться из
словесных актов, которые сопровождаются пением, музыкой и пляской395. Рассказы
по очереди, состоящие из серии личных рассказов, стабилизуются в бытовом обычае,
в обряде, в фольклоре, закладывается фундамент древнейшей повествовательной
композиции в форме личного рассказа. Перед нами рассказ, который ведется в
первом лице и ложится рамой для десятка рассказов иных, связанных только нитью
окаймления. Зачастую этот личный рассказ состоит из серии рассказов, таких же
личных, набегающих и перебивающих друг друга. Самый типичный пример - композиция
"Гитопадеши". Визирь рассказывает царю об одном индусском царе, который слушался
мудрого Бидпая: это основная канва всей эпопеи. В свою очередь, она распадается
на мелкие окаймления. И здесь открывается вторая черта таких композиций - форма
словесных состязаний. Так, идет рассказ о царе, едущем к Бидпаю; ему достаются
еще до поездки письмена с четырнадцатью наставлениями, и в каждом из них особый
поучительный рассказ, который можно услышать только в одном определенном месте.
Но придворные противятся поездке царя; каждый в виде довода приводит отдельный
рассказ. Царь, однако, уезжает. Он
125
знакомится с Бидпаем и получает от него, в длинной серии самостоятельных
рассказов, ряд поучений. Рассказы эти, в свою очередь, распадаются и
нагромождаются один на другой, частый обмен мнений вызывает ряд новых
повествований. Характер одного окаймляющего монолога и словесного состязания в
виде отдельных монологических рассказов (что следовало бы позволить назвать
"диалогическими монологами") далеко не случаен в этой архаичной композиции.
Личный рассказ и словесный поединок, сопутствующий действенному поединку, - две
устойчивых формы архаичных словесных актов. Мы видим по Гомеру, как сцены битв
сопровождаются бранью, еще лишенной того значения сквернословия, которое ей
придается впоследствии396. Эти словесные поединки вырастают из примитивных
"споров", прений (и, конечно, "прений живота со смертью"), из вопросов и
ответов, которые одна часть коллектива задает другой. Отгадывание и загадывание
- важный элемент архаичных действ. Мы знаем, что словесное загадывание и
отгадывание приносило жизнь или смерть. Обычно в сказке тот, кто не может
ответить на загадку, умирает, а тот, кто отвечает на нее, получает спасение и
победу. Загадчик, загадка которого разгадана, погибает. Сфинкс может приносить
смерть, пока его не победит в разгадке Эдип. Таким образом носитель загадки и
есть та смерть, от которой спасается разгадчик. В загадывании и разгадывании
лежит момент борьбы, поединка: он может быть дан в словесной форме, но
параллельно и в действенной. Это загадывание и разгадывание составляет ось
гадания, дословесного, так сказать, диалога, при котором вопрос задается
космическим силам, божеству (звездам, воде, огню, растительности, птицам,
животным и т.д.), которое отвечает положительно (жизнь) или отрицательно
(смерть), вот почему загадывание, как и гадание, происходит в храмах и
прорицалищах божества и сопутствует таким праздникам, как рождение божества,
рождение нового года, воскресение из смерти и т.д. Загадывают и разгадывают при
помощи небесных светил, злаков, плодов, растений; дольше всего удерживаются
бобы, переходящие в кости, шахматы397 и пр., и древнее действо жизни и смерти
обращается в игру с выигрышем или проигрышем, тоже происходящую в святилищах, во
время праздников, а по мифу - в преисподней398.
Дословесный характер гадания, спора двух сторон поединка виден, с одной стороны,
в обрядовых хоровых сражениях, как известно, община делилась на два полухория,
которые вступали
126
друг с другом в битву при помощи рук, палиц и дрекольев, обрядово бились между
собой общины, улицы, целые города399. С другой стороны, сохранились обряды, в
которых одна сторона забрасывала другую камнями, это бросание друг в друга
камнями, "перекидывание" в буквальном смысле, происходило в праздники, при
участии жрецов400. Обряд борьбы и драки, перекидыва-ния камнями, был заменен на
Эгине хоровыми насмешками, которые происходили между женщинами; здесь
перекидывались уже издевкой и инвективой401. Из борьбы и единоборства вырастает
агонистический характер действа и сказа; мышление, воспринимающее мир в
категориях борьбы, строит миф и обряд на борьбе (поздней - состязании, споре).
Отсюда антифонный характер песен, вырастающих из перебрасывания шутками или
воплями двух общественных хоров; отсюда - вопросы и ответы, загадки и отгадки,
становящиеся на место дословесного диалога-битвы. Словесная перебранка
чередуется с загадыванием шарад и загадок, и все это в форме амебейности;
симметрия, отражающая своеобразное мышление, неизменно ведет нас к антитезам,
антифонности, к возвратам и обратно-симметрическим композиционным линиям
циклизующего мышления, в котором всякая "обратность" (анти) представляется
моментом борьбы двух противоположных начал. В культе Диониса, во время таинств,
бог внезапно исчезал, хор женщин разыскивал его, а затем шла трапеза, после
которой женщины задавали друг другу шарады и загадки402; точно так же в бытовом
обычае древности загадывание шарад и загадок происходило во время еды рядом с
пением песен, беседами, произнесением речей и рассказыванием403. Итак, вопросы и
ответы, которыми перекидываются два спорящих хора, происходят или в виде
антифонных песен или в форме личных рассказов-состязаний.
6. Монологическая форма рассказа и обращения
Тотемистическое мышление есть мышление автобиографическое: для него мир - это
тотем, а тотем - это каждый человек, взятый совокупно и раздельно. Есть только
одно всеобщее собирательное "я", на лицо которого наброшена маска безличного
хорового коллективизма, это, грамматически, третье лицо множественного числа,
которое, однако, является первым лицом единственного404. Все, что происходит,
