увидел ночью. Подъехал к ней с правой стороны, нагнулся и в кромешной
тьме, не говоря ни слова, на скаку, схватил человека, который мог ока-
заться и посторонним, и соседом, и кем угодно, - ведь он его в глаза ни-
когда не видел. Схватил его одной рукой, а другой - приставил к нему
пистолет и застрелил, а девушку привез домой, посадив ее сзади на ло-
шадь. Коляску и убитого оставил на дороге. Между прочим, опять шел
дождь.
Он умолкает. И сразу начинает говорить женщина, будто только и ждала
в нетерпеливом оцепенении, чтобы Байрон умолк. Она говорит тем же нежи-
вым, ровным голосом: два голоса монотонно чередуются - строфой и антист-
рофой; два бесплотных голоса рассказывают, как во сне, о чем-то, содеян-
ном в краю без расстояний - людьми без крови.
- Я лежала на кровати и слышала, как он вышел, а потом услышала, как
вывел лошадь из конюшни и мимо дома проскакал. Я лежала, одевшись, и
смотрела на лампу. Керосин выгорал, потом я встала, отнесла ее на кухню,
заправила, нагар с фитиля сняла, а потом разделась и легла, при лампе. А
дождь все шел, и было холодно, потом я услышала - лошадь вернулась на
двор, у крыльца остановилась, я встала, накинула шаль и слышу - входят в
дом. Вперед Юфьюса шаги, потом Милли, прошли по передней к двери, и Мил-
ли в дверях стоитлицо и волосы от дождя мокрые, новое платье все в гря-
зи, а глаза закрыты, и тогда Юфьюс ударил ее, и она упала на пол, лежит,
а в лице не переменилась ни капли - какая стояла, такая лежит. А Юфьюс -
в дверях, тоже мокрый, грязный, и говорит мне: "Дьяволу, ты сказала,
прислуживаю. Вот я привез тебе дьявола посев. Спроси, что она в себе но-
сит. Спроси у ней". А я до того устала и озябла... говорю ему: "Что слу-
чилось?" - а он сказал: "Поди туда да посмотри в грязи - увидишь. Ее он,
может, и обманул, что он мексиканец. Но меня-то он не обманул. Да и ее
не обманывал. Нужды не было. Ты сказала тогда, что придет ко мне дьявол
за данью. Он и пришел. Проститутку родила мне жена. Но он хотя бы помог,
как умел, когда пришла пора рассчитаться. Он указал мне дорогу и напра-
вил пистолет верно".
Вот я и думала порой, что дьявол одолел Бога. Оказалось, что у Милли
будет ребенок, и Юфьюс начал искать врача, который бы это исправил. Я
думала, он найдет, и порой казалось, что пусть уж останется как есть,
раз мужчине с женщиной надо жить на земле. А порой я надеялась, что он
найдет, - до того я намучилась, пока суд тянулся, а хозяин цирка пришел
и сказал, что человек тот действительно был не мексиканец, а с негри-
тянской кровью, как Юфьюс все время говорил, - словно дьявол шепнул ему,
что он нигер. А Юфьюс опять брал пистолет и говорил, что добудет врача
живого или мертвого, и уходил, и пропадал неделями, и люди про это зна-
ли, а я все уговаривала Юфьюса уехать, потому что ведь только этот из
цирка сказал, что он нигер, и, может, он точно не знал, а потом ведь он
тоже уехал и едва ли нам снова встретится. Но Юфьюс уезжать не хотел; у
Милли уже срок подходит, а Юфьюс со своим пистолетом все ищет доктора,
который бы согласился. А потом я услышала, что он опять в тюрьме; что он
ходил по церквам, по молитвенным собраниям в тех местах, где пробовал
найти врача, и на одном молитвенном собрании встал, и взошел на кафедру,
и сам начал проповедовать, кричать против негров, чтобы белые люди под-
нялись и всех их убили, и люди в церкви заставили его замолчать, и сойти
с кафедры, а он угрожал им пистолетом, прямо в церкви, пока не пришла
полиция и не забрала его, и он первое время был как помешанный. И узнали
про то, как он избил доктора в другом городе и сбежал, успел скрыться.
Так что, когда он вышел из тюрьмы и вернулся домой, Милли уже ждала ре-
бенка со дня на день. И я подумала, что он отступился, признал наконец
волю Божью - потому что дома не скандалил, и даже когда детские вещи на-
шел, что мы с Милли приготовили, все равно ничего не сказал, спросил
только, скоро ли. Каждый день спрашивал, и мы думали, что он отступился,
что, может быть, по церквам походивши да в тюрьме посидевши, смирился
он, как той ночью, когда Милли родилась. И вот подошел срок, разбудила
меня ночью Милли и говорит, что началось, я оделась и велела Юфьюсу идти
за доктором, он оделся и пошел. А я собрала, что нужно, и ждем, и уж по-
ра бы Юфьюсу с доктором воротиться, а его все нет, еще подождала -
вот-вот, кажется, доктор должен придти, вышла на крыльцо и вижу: на
верхней ступеньке Юфьюс сидит с ружьем на коленях и говорит мне: "Ступай
обратно в дом, проституткина мать", - я говорю: "Юфьюс", - а он поднял
ружье и сказал: "Ступай обратно в дом. Пускай дьявол сам соберет свою
жатву: он ведь сеял". Я хотела выйти черным ходом, а он услышал, обежал
с ружьем круг дома, стволом меня ударил, и я пошла обратно к Милли, а он
за дверью в передней стоял, чтобы Милли видеть, пока она не умерла. Тог-
да он подошел к кровати, посмотрел на ребеночка и поднял его, выше лампы
поднял, будто ждет, увидеть хочет, кто верх возьмет - Господь или
дьявол. А я до того замучилась... сижу у кровати, а на стене перед гла-
зами - тень его, рук его тень и мальчика, высоко на стене. И подумала я
тогда, что Господь одолел. А теперь не знаю. Положил он мальчика в пос-
тель рядом с Милли и ушел. Слышу, в переднюю дверь вышел, встала я тог-
да, плиту затопила, молока согрела...
Она умолкает; грубый заунывный голос замер. Смотрит на нее через стол
Хайтауэр: застывшая, каменноликая женщина в багровом платье, с тех пор,
как вошла в комнату, ни разу не пошевелилась. Потом она снова начинает
говорить, не двигаясь, почти не шевеля губами, словно она кукла, а гово-
рит чревовещатель в соседней комнате.
- И пропал Юфьюс. Хозяин лесопилки тоже не знал, куда он девался. На-
нял другого мастера, но меня пока из дома не выгнал, потому что, где
Юфьюс, не знаем, а уже зима подходит, и у меня ребенок на руках. И где
Юфьюс - про то я знала не больше мистера Гилмана, пока письмо не пришло.
Из Мемфиса, а в нем - почтовый перевод и ни слова. Так что я опять ниче-
го не узнала. А потом, в ноябре, пришел еще перевод и опять без письма.
А я до того замучилась... а потом за два дня до рождества вышла на зад-
ний двор дров наколоть, возвращаюсь домой, а мальчика нет. От силы на
час отлучилась, и кажется, должна была бы видеть, как он вошел и вышел.
А не заметила. Только записка лежит от Юфьюса - на подушке, которую с
краю подкладывала, чтобы мальчик не скатился с кровати... и до того я
измучилась. Все ждала, а после рождества приехал Юфьюс и ничего мне не
объяснял. Сказал только, что мы переезжаем, и я подумала, он ребенка
вперед увез, а теперь за мной вернулся. И не говорит, куда мы едем,
только - что недалеко, а я с ума схожу, волнуюсь, как там без нас ребе-
нок, а он все равно не говорит, и я прямо думала, никогда не доедем. По-
том приехали, а мальчика нет, я ему: "Говори, что ты сделал с моим Джо.
Говори сейчас же", - а он посмотрел на меня, как той ночью на Милли
смотрел, когда она лежала и умирала, и говорит: "Это омерзение Господне,
и я орудие Его воли". А на другой день пропал, и я не знала, куда он де-
вался, а потом пришел еще перевод, и на другой месяц Юфьюс приехал домой
и сказал, что работает в Мемфисе. И я поняла, что он спрятал Джо гдето в
Мемфисе, и подумала - хорошо, хоть так, хоть он там за ним присмотрит,
раз уж я не могу. Знала, что надо ждать, покуда Юфьюс сам не пожелает
сказать мне, и каждый раз думала, что, может быть, в другой раз он
возьмет меня с собой в Мемфис. И ждала. Шила, костюмчики делала для Джо,
все, бывало, подготовлю к приезду Юфьюса, все, бывало, допытываюсь, го-
дятся ли они моему Джо и как он там, здоров ли, а Юфьюс ничего не гово-
рил. Сядет, бывало, с Библией и начнет читать, громко, - а слушаю-то я
одна, - громко читает, кричит прямо, будто думает, не верю я тому, что в
Библии сказано. Пять лет ничего мне не говорил, и я не знала даже, отво-
зит он мальчику, что я нашила, или нет. А спрашивать боялась, не хотела
его сердить, думаю, ладно, хоть он там, где Джо, раз уж меня нету. Пять
лет прошло, и вот является он раз домой и говорит: "Мы переезжаем", - и
я подумала, что теперь-то я его увижу; если был грех, думаю, мы сполна
за него расплатились, и я даже Юфьюса простила. Потому что думала, на
этот раз мы наконец-то едем в Мемфис. Только не в Мемфис мы поехали. В
Мотстаун. Через Мемфис проезжать пришлось, и уж как я его упрашивала.
Первый раз за все время просила. Просила - хоть на минуту, на секунду;
не потрогать, не поговорить - так просто. А Юфьюс не позволил. Мы даже
со станции не вышли. Сошли с поезда и семь часов другого поезда ждали,
со станции не выходя, и приехали в Мотстаун. А Юфьюс больше не поехал в
Мемфис на работу, и я немного погодя сказала: "Юфьюс", - он на меня пос-
мотрел, а я говорю: "Я пять лет ждала и никогда к тебе не приставала.
Можешь ты хоть раз сказать мне, жив он или нет?" А он сказал: "Нет его в
живых", - и я спросила: "Нет в живых на свете или только для меня? Пус-
кай, если только для меня. Скажи мне хоть это, ведь я пять лет к тебе не
приставала", - а он сказал: "Ни для тебя его нет в живых, ни для меня,
ни для Бога, ни для всего света Божия - нет в живых и никогда не будет".
Она снова умолкает. С тихим, безнадежным изумлением смотрит на нее
из-за стола Хайтауэр. Байрон тоже неподвижен, голова его слегка опущена.
Они трое - как три береговых камня, обнаженных отливом, - они, но не
старик. Сейчас он слушал почти внимательно, со свойственной ему способ-
ностью мгновенно переходить от полного внимания, когда он все равно, ка-
жется, не слышит, к полуобморочному забытью, когда взгляд его, по-види-
мому, обращенный внутрь, стесняет человека так, будто он держит его ру-
кой. Вдруг он разражается кудахтающим смехом, бодрым, громким, безумным;
невероятно старый, невероятно грязный, он начинает говорить.
- Это был Господь. Это Он был. Старый Док Хайнс тоже пособил Богу.
Господь сказал старому Доку Хайнсу, что делать, и старый Док Хайнс сде-
лал. Тогда Господь сказал старому Доку Хайнсу: "Теперь следи. Следи, как
исполняется Моя воля". И старый Док Хайнс следил и слышал из уст дети-
шек, божьих сирот, куда Он вложил Свои слова и разумение, когда они сами
разуметь не мог" ли, потому что безгрешные, даже девочки, греха и
скотства не познавши: "Нигер! Нигер! - из уст детишек невинных. "Что я
тебе говорил? - сказал Господь старому Доку Хайнсу. "А теперь я постано-
вил Мою волю на исполнение, и я ухожу. Нет тут больше такого греха, что-
бы Мне с ним возжаться, потому что, какое Мне дело до блудодейства по-
таскухина, ежели и оно для Моей цели служит", - а старый Док Хайнс спро-
сил: "Как это - и блудодейство потаскухино для Вашей цели служит? - а
Господь сказал: "Жди, увидишь. Ты думаешь, случайно я послал молодого
доктора, чтобы он нашел омерзение Мое, в одеяло завернутое, на крыльце в
ночь под рождество? Ты думаешь, случайно начальница была тогда в отлуч-
ке, чтоб молодые потаскухи могли назвать его Кристмасом, над сыном Моим
кощунствуя? И теперь я ухожу, потому что наладил Мою волю исполняться, а
тебя оставляю здесь доглядывать". И старый Док Хайнс, он ждал и догляды-
вал. Из котельни Господней доглядывал за ними детишками, и дьявольское
семя ходячее, незнаемое между них, землю сквернило, и слово то на нем
сбывалось. Потому что с другими детишками он больше не играл. Все сам по
себе - стоит тихонько, и тогда понял старый Док Хайнс, понял, что слуша-
ет он тайное предупреждение о Божьей каре, и сказал ему старый Док
Хайнс: "Почему ты не играешь с другими детишками, как раньше? - а он
молчит, и старый Док Хайнс сказал ему: "Потому что Нигером кличут?" - а
он молчит, и старый Док Хайнс сказал ему: "Ты думаешь, ты нигер, потому
