службу, чтобы взойти на кафедру и резким, неживым своим голосом, а порою
и с яростной, непристойной бранью, проповедовать им смирение перед вся-
кой более светлой кожей, проповедовать превосходство белой расы, выстав-
ляя себя - непроизвольный, изуверский парадокс - образцовым ее предста-
вителем. Негры думали, что он - ненормальный. Богом ушибленный или Богом
отмеченный. Они, вероятно, не слушали, что он говорит, и мало что пони-
мали. Возможно, они принимали его за Самого Бога, поскольку Бог для них
- тоже белый, и поступки у Него - тоже не совсем понятные.
В тот день, когда имя Кристмаса впервые разнеслось по улице и
мальчишки вместе со взрослыми - лавочниками, конторщиками и прочей досу-
жей и любопытной публикой, среди которой преобладали деревенские в ком-
бинезонах, - бросились бежать, Хайнс был в центре города. Он тоже побе-
жал. Но быстро бежать он не мог, а потом ничего не мог увидеть из-за
сомкнувшихся плеч. Тем не менее он пытался, не уступая в грубости и на-
поре любому из присутствовавших, пробиться к шумной, колышущейся кучке
людей, и, словно вспомнив былую буйность, следы которой читались на его
лице, когтил чужие спины, а потом просто колотил по ним палкой, и когда
люди наконец обернулись, узнали его и схватили - вырывался и опять норо-
вил стукнуть тяжелой палкой.
"Кристмас? - кричал он. - Они говорят, Кристмас?"
"Кристмас! - крикнул в ответ один из тех, которые держали его, - тоже
с искаженным лицом. - Кристмас! Белый нигер из Джефферсона, что женщину
убил на прошлой неделе!"
Хайнс свирепо глядел на него, и в беззубом его рту чуть пенилась слю-
на. Потом он снова стал вырываться, яростно, с руганью: хилый, мелкий
старичок с легкими, по-детски хилыми косточками пытался отогнать их пал-
кой, пытался пробить себе дорогу в середину толпы, где стоял пленник с
окровавленным лицом. "Постой, дядя Док! - говорили они, удерживая его. -
Постой, дядя Док. Его поймали. Он не уйдет. Ну, постой".
Но он бил их и вырывался, жидким, надтреснутым голосом выкрикивая
брань, пуская слюни, а те, кто держал его, тоже напрягались, словно
удерживали маленький шланг, который мечется от чрезмерного напора. Из
всей группы один пойманный был спокоен. Хайнса держали, он бранился, в
его старые хилые кости и веревочки мышц вселилась ртутная ярость ласки.
В конце концов он вырвался, прыгнул вперед, ввинтился в гущу людей и вы-
лез - лицом к лицу с пленником. Тут он замер на миг, злобно глядя плен-
нику в лицо. Этот миг был долгим, однако раньше, чем старика успели
схватить, он поднял палку и ударил пленника и хотел ударить еще, но тут
его наконец поймали и стали держать, а он исходил бессильной яростью, и
на губах его легкой, тонкой пеной вскипала слюна. Рта ему не заткнули.
"Убейте выблядка! - кричал он. - Убейте. Убейте его".
Через полчаса двое мужчин привезли его домой на машине. Один правил,
другой поддерживал Хайнса на заднем сиденье Лицо его, заросшее щетиной и
грязью, теперь было бледно, а глаза закрыты. Его вынули из машины и по-
несли на руках через калитку по дорожке из трухлявого кирпича и цемент-
ной шелухи к крыльцу. Теперь его глаза были открыты, но совершенно пус-
ты, они закатились под лоб, так что виднелись только нечистые синеватые
белки. Он совсем обмяк и не шевелился. Когда они подходили к крыльцу,
дверь отворилась, вышла его жена, закрыла дверь за собой и стала смот-
реть на них. Они догадались, что это его жена, поскольку вышла она из
дома, где жил он. Один из мужчин, хотя и местный, никогда ее прежде не
видел.
- Что случилось? - сказала она.
- Ничего страшного, - ответил первый мужчина. - У нас там в городе
переполох был изрядный, да еще эта жара - вот он и сдал. - Она стояла
перед дверью, словно не пуская их в дом, - приземистая, толстая женщина,
с круглым, непропеченным, мучнисто-серым лицом и тугим узелком жидких
волос. - Только что поймали этого Нигера Кристмаса, который женщину в
Джефферсоне убил на прошлой неделе, - пояснил мужчина. - Ну и дядя Док
немного переволновался.
Миссис Хайнс уже отворачивалась, словно собираясь открыть дверь. И, -
как сказал потом мужчина своему спутнику, - вдруг замерла, будто в нее
попали камушком.
- Кого поймали? - сказала она.
- Кристмаса, - сказал мужчина. - Нигера этого, убийцу. Кристмаса.
Она стояла на краю крыльца, обернув к ним серое, застывшее лицо. "Как
будто заранее знала, что я ей скажу, - говорил мужчина своему товарищу,
когда они возвращались к машине. - Как будто хотела, чтобы это оказался
он и в то же время - не он".
- Какой он из себя? - спросила она.
- Да я и не разглядел толком, - сказал мужчина. - Его малость раскро-
вянили, пока ловили. Молодой парень. А на Нигера не больше моего похож.
- Женщина смотрела на них, смотрела сверху. Хайнс, поддерживаемый с двух
сторон, уже сам стоял на ногах и тихо бормотал, словно пробуждаясь ото
сна. - Что прикажете делать с дядей Доком? - спросил мужчина.
На это она просто не ответила.
- Как будто мужа своего не признала, - сказал потом мужчина своему
товарищу.
- Что они с ним сделают? - спросила она.
- С ним? - повторил мужчина. - А-а. С Нигером. Это в Джефферсоне ре-
шат. Он - тамошний, ихний.
Серая, застывшая, она смотрела на них откуда-то издалека.
- Они подождут до Джефферсона?
- Они? - переспросил мужчина. - А-а, - сказал он. - Ну, если Джеффер-
сон не будет особенно тянуть. - Он перехватил руку старика поудобнее. -
Куда нам его положить? - Тут женщина зашевелилась. Она спустилась с
крыльца и подошла к ним. - Мы вам втащим его в дом, - сказал мужчина.
- Я сама втащу, - ответила она. Они с Хайнсом были одного роста, но
она - плотнее. Она подхватила его под мышки. - Юфьюс, - сказала она нег-
ромко. - Юфьюс. - И мужчинам, спокойно: - Пустите. Я держу.
Они отпустили его. Старик уже мог кое-как идти. Они смотрели ему
вслед, пока старуха не ввела его на крыльцо и в дом. Она не оглянулась.
- Даже спасибо не сказала, - заявил второй мужчина. - Назад бы его
увезти да в тюрьму посадить вместе с Нигером - а то больно хорошо он его
знает...
- Юфьюс, - сказал первый. - Юфьюс. Пятнадцать лет мне невдомек, как
его звать-то по-настоящему. Юфьюс.
- Пойдем. Поехали обратно. Не пропустить бы чего.
Первый продолжал смотреть на дом, на закрытую дверь, за которой ис-
чезла пара.
- Она его тоже знает.
- Кого знает?
- Да Нигера. Кристмаса.
- Пошли. - Они вернулись к машине. - И с чего этот черт приперся к
нам в город, за двадцать миль от места, где убил, и по главной улице
стал шататься, чтоб его узнали. Жалко, не я его узнал. Мне бы эта тысяча
во как пригодилась. Всегда мне не везет.
Машина тронулась. Первый асе еще оглядывался на слепую дверь, за ко-
торой скрылись супруги.
А они стояли в прихожей маленького домика, темной, тесной и зловон-
ной, как пещера. Обессилевший старик все еще пребывал в полуобморочном
состоянии, и то, что жена подвела его к креслу и усадила, легко было
объяснить заботой и целесообразностью. Но возвращаться к двери и запи-
рать ее, как она сделала, - в этом никакой нужды не было. Она подошла и
встала над ним. На первый взгляд могло показаться, что она просто смот-
рит на него, заботливо и участливо. Но потом посторонний наблюдатель за-
метил бы, что ее трясет и что она усадила старика в кресло либо для то-
го, чтобы не уронить его на пол, либо для того, чтобы держать его плен-
ником, покуда к ней не вернется дар речи. Она нагнулась к нему: грузная,
приземистая, землистого цвета, с лицом утопленницы. Когда она заговори-
ла, ее голос дрожал, дрожала и она, силясь овладеть им; вцепившись в
ручки кресла, где полулежал ее муж, она говорила сдержанным дрожащим го-
лосом: "Юфьюс. Слушай меня. Ты меня послушай. Я к тебе раньше не приста-
вала. Тридцать лет к тебе не приставала. Но теперь ты скажешь. Я должна
это знать, и ты мне скажешь. Что ты сделал с ребенком Милли?"
Весь этот долгий день они гудели на площади и перед тюрьмой - продав-
цы, бездельники, деревенские в комбинезонах; толки. Они ползли по горо-
ду, замирая и рождаясь снова, как ветер или пожар, покуда среди удлинив-
шихся теней деревенские не начали разъезжаться на повозках и пыльных ма-
шинах, а городские не разбрелись ужинать. Потом толки оживились, разго-
релись с новой силой - в семейном кругу за столом, при участии жен, в
комнатах, освещенных электричеством, и в отдаленных домиках среди хол-
мов, под керосиновой лампой. А назавтра, славным, тягучим воскресным
днем, сидя на корточках в чистых рубашках и нарядных подтяжках, мирно
попыхивая трубками перед деревенскими церквами или в тенистых палисадни-
ках, возле которых стояли и ждали гостей упряжки и машины, покуда женщи-
ны собирали на кухне обед, очевидцы рассказывали все сначала: "Он похож
на нигера не больше моего. Но, видно, сказалась-таки негритянская кровь.
Можно подумать, прямо наладился, чтобы его поймали, как жениться налажи-
ваются. Ведь он еще неделю назад от них утек. Не подожги он дом, они бы,
пожалуй, и через месяц не узнали про убийство. Да и теперь бы на него не
подумали, если бы не этот Браун, через которого нигер виски продавал, -
а сам белым прикидывался - и виски и убийство, все на Брауна хотел сва-
лить, а Браун сказал, как было.
А утром вчера явился в Мотстаун, средь бела дня, в субботу, когда
кругом полно народу. Зашел в белую парикмахерскую, все равно как белый,
и они ничего не подумали, потому что похож на белого. И даже, когда чис-
тильщик заметил, что на нем башмаки чужие, велики ему, все равно ничего
не подумали. Постригся, побрился, уплатил и пошел - и прямо в магазин,
купил там рубашку новую, галстук, шляпу соломенную - и все на краденые
деньги, той женщины, которую убил. А потом стал по улицам разгуливать
средь бела дня, прямо как хозяин - разгуливает взад-вперед, а люди идут
себе и ничего не знают; тут-то Холидей его и увидел, подбежал, цоп его и
говорит: "Не Кристмасом ли тебя звать?" - а нигер говорит - да. И даже
не думал отпираться. Вообще ничего не делал. Вообще себя вел ни как ни-
гер, ни как белый. Вот что главное-то. Почему они так взбесились. Нате
вам - убийца, а сам вырядился и разгуливает по городу, - попробуйте,
мол, троньте, - когда ему бы прятаться, в ласу хорониться, драпать,
грязному да чумазому. А он, будто и знать не знает, что он убийца, тем
паче - нигер.
И вот, значит. Холидей (а разволновался - как-никак тысячей пахнет, и
пару раз уже по морде съездил нигеру, и тут нигер первый раз себя Ниге-
ром показал - стерпел и не сказал ни слова: по нем кровь, а он стоит,
смурной, тихий) - Холидей держит его и орет, как вдруг вылезает этот
старикан, Хайнс, дядей Доком его кличут, и давай нигера палкой лупце-
вать, покуда двое его не утихомирили и домой на машине не увезли. И ник-
то так и не понял, правда знает он этого нигера или нет. Приковылял туда
и визжит: "Его зовут Кристмас? Вы сказали, Кристмас? - протолкался, гля-
нул на нигера и давай его палкой охаживать. И вид у него такой, будто он
не в себе. Пришлось его оттаскивать, а он глаза закатил, слюнявится и
садит палкой по чем попало, а потом вдруг раз - и сомлел. Ну, двое там
отвезли его домой на машине, жена вышла, отвела его в дом, а эти двое
вернулись в город. Они не поняли, чего это на него нашло, чего он так
разволновался, когда нигера поймали, - но, думали, дома он отойдет. И,
надо же, полчаса не прошло, а он опять тут как тут. И уже совсем сумас-
шедший: стоит на углу и орет на каждого прохожего, трусами обзывает, по-
тому что не вытащат черного из тюрьмы и не повесят на месте, без всяких
Джефферсонов. А лицо нехорошее, как будто из сумасшедшего дома сбежал и
знает, что долго погулять ему не дадут - опять схватят. Говорят, еще
