рые из них, уже с пистолетами в карманах, начали агитировать в том смыс-
ле, чтобы кого-нибудь казнить.
Но никого подходящего не было. Она жила так тихо, настолько не вмеши-
валась в чужие дела, что город, где она родилась и жила, и умерла иноп-
леменницей, чужеземкой, был этим навсегда изумлен и оскорблен, и хотя
она подарила им душевную масленницу, зрелище почище хлеба, они никак не
могли простить ее, отпустить ее С миром, мертвую оставить в покое. Нет.
Покой не так доступен. И вот они толклись, собирались кучками, веря, что
пламя, кровь, тело, которое умерло три года назад и только что начало
жить снова, вопиют об отмщении - не веря, что яростный восторг пламени и
недвижность тела свидетельствуют, что достигнут берег, недоступный для
человеческого вреда и боли. Нет. Потому что другое для веры слаще. За-
нятнее, чем полки и прилавки С давно знакомыми предметами, купленными не
потому, что владелец мечтал о них, восхищался ими или радовался облада-
нию, а чтобы хитростью продать их ради барыша - а на предметы, которых
еще не продал, и на людей, которые могли бы их купить, но еще не купили,
поглядывает со злостью, а то и с негодованием, а то и с отчаянием Занят-
нее, чем затхлые кабинеты, где ждут адвокаты, притаившись среди призра-
ков давней лжи и вожделений, или где ждут доктора с хитрыми ножами и
хитрыми снадобьями, и внушают человеку, - веря, что он им поверит, не
обратившись к печатным наставлениям, - будто хлопочут только о том, что-
бы в конце концов оставить себя без работы. Собирались и женщины, празд-
ные, в яркой, а иногда и поспешно накинутой одежде, с потайным и горячим
блеском в глазах и томящимися без пользы грудями (им смерть всегда была
милей покоя), чтоб в неумолчный ропот Кто убил? Кто убил? впечатывать
бесчисленными твердыми каблучками что-нибудь вроде Его еще не поймали?
А-а. Не поймали? Не поймали?
Шериф тоже смотрел на пожар с удивлением и досадой: место преступле-
ния не доступно осмотру. Он еще не осознал, что обязан этой неудачей че-
ловеческому вмешательству. Виноват был огонь. Ему казалось, будто огонь
самозародился специально для этой цели. Ему казалось, будто стихия, бла-
годаря которой его предки смогли продержаться на земле так долго, что
породили наконец его, вступила в сговор с преступлением. И вот он озада-
ченно и раздраженно расхаживал вокруг этого непростительного монумента,
чьим цветом был цвет надежды и одновременно катастрофы, - покуда не поя-
вился его помощник и не сказал ему, что обнаружил в хибарке недалеко от
дома следы недавнего обитания. И тотчас же деревенский, который первым
заметил пожар (он еще не доехал до города; его повозка не продвинулась
ни на вершок с того места, где он слез с нее два часа назад, и теперь он
толкался среди зрителей, встрепанный, с отупевшим, изнуренным и горячеч-
ным лицом, размахивая руками и не владея голосом, севшим почти до шепо-
та), вспомнил, что, когда он ворвался в дом, там был человек.
- Белый? - спросил шериф.
- Да. Мотался по передней, как будто только что слетел с лестницы.
Все не пускал меня наверх. Сказал, что уже ходил туда и никого там нет.
А когда я спустился, его уже не было.
Шериф оглядел стоявших рядом.
- Кто жил в хибарке?
- Я и не знал, что там жили, - сказал помощник. - Нигеры небось. Пос-
лушать про нее - так она их, нигеров, и в дом могла пустить. Удивляюсь
только, почему они раньше этого не сделали.
- Приведите мне Нигера, - сказал шериф. Помощник и еще двое-трое при-
вели ему Нигера. - Кто жил в этой хибарке? - спросил шериф.
- Я не знаю, мистер Уатт, - сказал негр. - Я внимания не обращал. Я и
не знал, что там люди жили.
- Давайте-ка его туда, - сказал шериф?
Вокруг шерифа, помощника и негра постепенно собирались неотличимые
друг от друга лица с алчными глазами, в которых самые настоящие отпрыски
пустого пламени уже подернулись дымком. Казалось, все пять их чувств со-
единились в одном органе глядения, как в апофеозе, а слова, носившиеся
между ними, рождаются из ветра, воздуха Это он? Вот этот убил? Шериф
поймал его. Шериф уже схватил его Шериф посмотрел на них.
- Уходите, - сказал он. - Все. Подите посмотрите на пожар. Если мне
понадобится помощь, я вас позову. Давайте отсюда.
Он повернулся и повел помощников с негром к хибарке. Отвергнутые сто-
яли кучкой позади и наблюдали, как трое белых с негром входят в хибарку
и закрывают за собою дверь. А позади них пламя доедало дом, наполняя
воздух гудением - не более громким, чем голоса, но совсем не таким ниот-
кудошным Если это он, то какого черту, мы стоим и ждем. Убил белую жен-
щину, черная сволочь... Ни один из них никогда не бывал в этом доме. При
ее жизни они не позволяли женам к ней ходить. А когда были помоложе -
мальчишками (кое у кого и отцы в свое время занимались тем же) кричали
на улице ей вдогонку: "Негритянская хахальница! Негритянская хахальни-
ца!"
В хибарке шериф тяжело опустился на одну из коек.
Вздохнул: человек-бочка, как бочка, грузный и неподвижный.
- Ну, я хочу знать, кто живет в этой хибарке, - сказал он.
- Я вам сказал, не знаю, - ответил негр. Он отвечал немного угрюмо,
настороженно, с затаенной настороженностью. Он не спускал глаз с шерифа.
Еще двое белых стояли у него за спиной, их он не видел. Он не оглядывал-
ся на них, даже украдкой Он смотрел в лицо шерифа, как смотрят в зерка-
ло. И, может быть, как в зеркале, и увидел, что они начинают. А может, и
не увидел, ибо если что и переменилось, мелькнуло в лице шерифа, то все-
го лишь мелькнуло. Но негр не оглянулся; только лицо его вдруг сморщи-
лось, быстро и на один лишь миг, и вздернулись углы рта, оскалились, как
в улыбке, зубы - когда ремень хлестнул его по спине. И тут же разглади-
лось, непроницаемое.
- Я вижу, ты не очень стараешься вспомнить, - сказал шериф.
- Я не могу вспомнить, потому что я не могу знать, - сказал негр. - Я
живу-то совсем не тут. Вы же небось знаете, где у меня дом, белые люди.
- Мистер Бьюфорд говорит, что ты живешь вон там, прямо у дороги, -
сказал шериф.
- У дороги мало ли кто живет. Мистер Бьюфорд, он же небось знает, где
мой дом.
- Он врет, - сказал помощник. Это его звали Бьюфордом. Он и держал
ремень - пряжкой наружу Держал, изготовясь. Следя за лицом шерифа. Так
легавая ждет приказа кинуться в воду.
- Может, врет; может, нет, - сказал шериф. Он созерцал негра. Под тя-
жестью его громадного, неповоротливого тела пружины кровати просели. -
Он просто еще не понял, что я не шучу. Не говоря уже об этой публике - у
них ведь нет своей тюрьмы, чтобы спрятать его, если дело примет неприят-
ный оборот. А если бы и была, они все равно не стали бы утруждаться.
Может быть, глаза его опять подали знак, сигнал; может быть - нет.
Может быть, негр уловил это; может быть - нет. Ремень опять хлестнул,
пряжка полоснула по спине.
- Еще не вспомнил? - сказал шериф.
- Там двое белых, - сказал негр. Голос у него был безучастный - ни
угрюмости, ничего. - Не знаю, кто они такие и чего делали. Не наша это
забота. Никогда их не видел. Просто слышал, люди говорили, что там живут
двое белых. А кто они - нас не касается. Больше ничего не знаю Хоть до
смерти запорите. Больше ничего не знаю.
Шериф опять вздохнул.
- Хватит. Похоже, что так.
- Да это же - как его, Кристмас, который на фабрике работал, а другой
- Браун, - сказал третий мужчина. - Да это бы вам в Джефферсоне кто
угодно сказал - любого останови, от кого спиртным пахнет.
- И это похоже, что так, - сказал шериф.
Он вернулся в город. Когда толпа увидела, что шериф уезжает, начался
общий исход. Как будто смотреть было больше не на что. Труп увезли, а
теперь уезжал и шериф. Он будто увозил в себе, где-то внутри этой непо-
воротливой и вздыхающей туши, саму тайну: ту, что манила и воодушевляла
их как бы намеком на что-то, кроме однообразной череды дней и разврата
набитой утробы. И вот, смотреть было больше не на что, кроме как на по-
жар; а его они уже наблюдали три часа Они уже свыклись с ним, сродни-
лись; он уже стал неотъемлемой частью их жизни, не только переживаний, -
увенчанный в безветрии столбом дыма, неколебимым, как памятник, к кото-
рому можно вернуться в любую минуту. Поэтому, когда их караван достиг
города, в нем было что-то от надменной чопорности похоронного кортежа:
автомобиль шерифа - в голове, остальные - гудят и блеют позади, в тучах
совместно поднятой пыли. На перекрестке возле площади их задержала на
минуту повозка, остановившаяся, чтобы выпустить пассажира Выглянув из
окна, шериф увидел молодую женщину, вылезавшую из повозки, медленно и
осторожно - с неуклюжей осторожностью женщины на сносях. Затем повозка
отъехала; караван двинулся дальше и пересек площадь, где кассир в банке
уже вынул из сейфа конверт, который был оставлен ему на хранение покой-
ной - с надписью: Открыть после моей смерти. Джоанна Берден. Когда шериф
вошел к себе в кабинет, кассир уже ждал там с конвертом и его содержи-
мым. Оно состояло из одного листка бумаги, на котором той же рукой, что
и на конверте, было написано: оповестить адвоката И. И. Пибл-
са-Бил-стрит, Мемфис, Теннесси, и Натаниэля Беррингтона - Сент-Эксесер,
Нью-Гемпшир. И больше ничего.
- Этот Пиблс - нигер-адвокат, - сказал кассир.
- Вон что? - сказал шериф.
- Ага. Что прикажете делать?
- Да, наверно, то, что в бумаге сказано, - ответил шериф - Или, пожа-
луй, я сам это сделаю.
Он отправил две телеграммы. Ответ из Мемфиса был получен через полча-
са. Другой пришел двумя часами позже; затем в течение десяти минут по
городу разнесся слух, что нью-гемпширский племянник мисс Берден предла-
гает тысячу долларов за поимку убийцы. В девять вечера явился человек,
которого увидел деревенский, когда вломился в горевший дом. Но они еще
не знали, что он - тот самый Он им этого не сказал. Они знали только,
что человек, который недавно поселился в городе и был известен среди них
как бутлегер Браун, да и бутлегер-то не первой руки, появился на площади
очень взволнованный И спрашивал шерифа. И тогда все начало мало-помалу
складываться. Шериф знал, что Браун как-то связан с другим человеком,
другим приезжим - Кристмасом, о котором, хотя он прожил в Джефферсоне
три года, было известно еще меньше, чем о Брауне; только теперь шериф
выяснил, что Кристмас три года прожил в хибарке за домом мисс Берден.
Браун желал высказаться, требовал, чтобы ему дали высказаться, - громко
и настойчиво; сразу стало ясно, что требует он, оказывается, тысячу дол-
ларов премии.
- Хочешь стать свидетелем обвинения? - спросил его шериф.
- Никем я не хочу стать, - возразил Браун грубо и хрипло, с несколько
ошалелым видом. - Я знаю, кто убил, и скажу, когда получу деньги.
- Ты поймай того, кто убил, тогда получишь деньги, - сказал шериф. И
Брауна отвели в тюрьму, для сохранности. - Только, думается, это-лишнее,
- сказал шериф. - Думается, пока тут пахнет этой тысячей, его отсюда не
выкуришь.
Когда Брауна забрали, - он все сипел, негодовал, размахивал руками, -
шериф позвонил в соседний город, где держали пару ищеек. Собак обещали
привезти ранним утренним поездом.
Когда печально забрезжило воскресное утро, над унылой платформой, где
ждали тридцать или сорок человек, замелькали и дрожа остановились на
несколько мгновений освещенные окна поезда. Поезд был скорый и не всегда
останавливался в Джефферсоне. Он задержался ровно настолько, сколько на-
до было, чтобы выпустить двух собак: тысяча тонн дорогих и замысловатых
изделий из металла со свирепым сверканием и грохотом ворвалась и уткну-
лась в почти оглушительную тишину, наполненную пустячными людскими зву-
ками, чтобы изрыгнуть двух поджарых раболепных призраков, чьи вислоухие
кроткие лица печально и приниженно смотрели на усталые, бледные лица лю-
