даже сомневаться в своем чутье ему будет не нужно. В ковровых шлепанцах,
без шляпы, в ночной рубашке, заправленной в брюки, со спущенными подтяж-
ками, он направился прямо к стойлу, оседлал свою большую старую сильную
белую лошадь и тяжелым галопом выехал на дорогу и поскакал к шоссе, хотя
миссис Макихерн окликала его из кухонной двери, когда он выезжал со дво-
ра. Тем же медленным, тяжеловесным галопом он устремился по шоссе, вмес-
те с животным напряженно клонясь вперед, подобно грозному воплощению
скорости, хотя сама скорость отсутствовала - словно при этой холодной,
непреклонной, несокрушимой убежденности в собственном всемогуществе и в
собственном ясновидении, вселившейся в них обоих, ни скорость, ни знание
адреса не были нужны.
С той же самой скоростью он прискакал прямо к месту, которое искал и
нашел посреди целой ночи и чуть ли не целой половины округа, хотя оно
было не так уж и далеко. Не проехав и четырех миль, он услышал впереди
музыку, а потом увидел у дороги освещенные окна однокомнатного здания
школы. Он знал, где находится школа, но знать о том, что там состоятся
танцы, ему было неоткуда и незачем. И все же он прискакал прямо к ней и
въехал в рощицу, запруженную тенями пустых машин, колясок, оседланных
лошадей и мулов, и соскочил на землю чуть ли не раньше, чем остановилась
лошадь. Он даже не привязал ее. Соскочил и в ковровых шлепанцах, со спу-
щенными подтяжками, круглоголовый, выставив короткую, тупую, возмущенную
бороду, побежал к открытой двери и открытым окнам, где играла музыка и
при керосиновом свете в какой-то планомерной кутерьме мельтешили тени.
Входя в комнату, он думал, наверно, - если только думал в этот момент
- что его направлял и подвигает теперь сам воинственный архангел Михаил.
По-видимому, зрение его не притупилось ни на миг от внезапного света и
суматохи, когда, протискиваясь между тел с повернутыми к нему головами и
оставляя за собой волну изумления и робкий еще шумок, он бежал к парню,
которого усыновил по собственной доброй воле и старался воспитать так,
как считал правильным. Джо танцевал с официанткой и еще не видел его.
Женщина видала его только раз, но, наверно, запомнила - а может быть,
одного взгляда на его лицо теперь было достаточно. Она замерла, на лице
ее появилось выражение, очень похожее на ужас, и Джо, увидев это, обер-
нулся. Когда он обернулся, Макихерн уже был рядом. Макихерн и сам видал
эту женщину только раз, да и в тот раз, наверное, не смотрел на нее -
точно так же, как не желал слушать разговоры мужчин о блуде. Однако он
направился прямо к ней, не обращая пока внимания на Джо. "Прочь, распут-
ная! - сказал он. Голос его прогремел в изумленном молчании, среди изум-
ленных лиц, под керосиновыми лампами, в тишине оборвавшейся музыки, в
мирной лунной ночи молодого лета. "Прочь, потаскуха!"
Наверно, он не замечал того, что двигается быстро, что говорит гром-
ко. Наверное, самому ему казалось, что он стоит - справедливый и скало-
подобный, чуждый спешки и гнева, а вокруг него дрянь слабого человечест-
ва томится в долгом вздохе ужаса перед посланцем разгневанного карающего
Престола. И, наверно, даже не его рука ударила в лицо парня, которого он
держал под своим кровом, питал и одевал с младенческих лет, - и когда
лицо нырком ушло от удара и снова вернулось на место, оно, наверно, не
было лицом того ребенка. Однако это его не удивило, ибо не детское лицо
занимало его, но лицо Сатаны, которое также было ему знакомо. И когда,
вперясь в это лицо, он твердо шел к нему, занесши руку для удара, очень
может быть, что шел он в исступленном, самозабвенном восторге мученика,
уже сподобившегося отпущения, - навстречу стулу, который обрушил на его
голову Джо, - в небытие. Наверно, небытие его удивило - но не сильно и
не надолго.
Потом все унеслось от Джо, ревя, замирая, и он стоял посреди комнаты,
с разбитым стулом в руке, глядя на приемного отца. Макихерн лежал на
спине. Теперь он выглядел вполне умиротворенным. Казалось, он спит:
круглоголовый, неукротимый даже в покое, и даже кровь на его лбу стыла
спокойно и мирно.
Джо тяжело дышал. Слышал это - и что-то еще, тонкое, пронзительное,
далекое. Слушал долго, пока не узнал голос, женский голос. Посмотрел,
увидел: двое мужчин держат ее, она извивается, бьется, волосы свалились
на лоб, белое искаженное лицо уродливо, заляпано яркой краской, рваная
дырка рта, брызжущая криком. "Обозвал меня потаскухой!" - визжа, вырыва-
лась из рук мужчин. "Старая сволочь! Пустите! Пустите!" Голос перестал
выговаривать слова, снова сорвался в визг; извивалась, билась, тянулась
укусить руки мужчин, державших ее.
Держа разбитый стул, Джо пошел к ней. Сбившись кучками у стен, на не-
го глядели люди: девушки в разномастной топорщившейся одежде, в чулках и
туфлях, выписанных по почте; мужчины, молодые люди в стоявших колом кос-
тюмах, тоже почтовой подгонки, с заскорузлыми расплющенными руками и вы-
ражением глаз, уже выдававшим потомственных созерцателей бесконечной бо-
розды и ленивого мулячьего зада. Джо побежал, размахивая стулом. "Пусти-
те ее!" - сказал он. Она сразу перестала биться и всю свою визгливую
ярость обратила на него - словно только сейчас его увидела, осознала,
что он тоже здесь.
"А ты! Притащил меня сюда! Ублюдок, дубье деревенское! Ублюдок. Сво-
лочи такие, что один, что другой. Напустил его на меня, а я сроду не ви-
дала..." Джо как будто и не нападал ни на кого в отдельности, и лицо его
под занесенным стулом было совершенно спокойно. Мужчины отступили от
официантки, отпустили ее, но она продолжала дергать руками, словно еще
не почувствовала этого.
"Уходи отсюда! - закричал Джо. Он крутился, размахивая стулом, но ли-
цо его по-прежнему было совершенно спокойным. "Назад!" - сказал он, хотя
никто не сделал к нему ни шага. Все умолкли, оцепенели, как человек, ле-
жавший на полу. Джо размахивал стулом, пятясь к двери. "Ни с места! Го-
ворил, что убью когда-нибудь! Говорил ему!" Он размахивал стулом и со
спокойным лицом пятился к двери. "Никому не двигаться", - сказал он,
беспрерывно водя глазами по лицам, которые можно было принять за маски.
Потом он швырнул стул, повернулся и выскочил за дверь, на землю, залитую
мягким и пятнистым лунным светом. Официантку он догнал, когда она сади-
лась в машину. Он запыхался, но голос его тоже звучал спокойно: лицо бы-
ло, как у спящего, только дышал он так, что было слышно. "Езжай обратно
в город, - сказал он. - Я буду там, как только..." По-видимому, он не
отдавал себе отчета ни в том, что говорит, ни в том, что с ним происхо-
дит: когда женщина вдруг повернулась в двери машины и стала бить его по
лицу, он не шевельнулся, и голос его звучал по-прежнему: "Ну да. Пра-
вильно. Буду, как только..." Потом он повернулся и побежал, а она про-
должала молотить по воздуху.
Он не мог знать, где Макихерн оставил лошадь, да и здесь ли она вооб-
ще. И все же он прибежал прямо к ней, словно и ему передалась крепкая
вера приемного отца в безотказность хода вещей. Он вскочил на лошадь и
повернул к шоссе. Машина уже выехала на дорогу. Он видел, как уменьша-
лись и пропали ее красные огни.
Старая сильная рабочая лошадь возвращалась домой коротким ровным га-
лопом. Юноша на ее спине сидел легко, балансировал легко, сильно клонясь
вперед, ликуя, наверно, как Фауст, - что отбросил раз и навсегда все за-
роки, что освободился наконец от чести и закона. В движении тек навстре-
чу приятный резкий запах конского пота - серный; обдувал невидимый ве-
тер. Он закричал громким голосом: "Сделал все-таки! Сделал всетаки! Го-
ворил, что сделаю!"
Он свернул с шоссе и под лунным светом, не сбавляя хода, прискакал к
дому. Он думал, что в доме будет темно, но темно не было. Он не мешкал;
секретная веревка стала теперь такой же частью изжитой жизни, как честь,
надежда, как надоедливая старуха, которая тринадцать лет была одним из
его врагов - и теперь не спала, дожидаясь его. Свет горел в ее и Маки-
херна спальне, а она стояла на пороге, в ночной рубашке, с шалью на пле-
чах.
"Джо?" - сказала она. Он быстро шел по передней. Лицо у него было та-
кое, каким его увидел Макихерн из-под опускавшегося стула. Возможно, она
еще не могла его разглядеть. "Что случилось? - оказала она. - Папа уехал
на лошади. Я слышала..." Тут она разглядела его лицо. Но отступить уже
не успела. Он ее не ударил; его рука прикоснулась к ней не грубо. Просто
торопливо - спеша убрать ее с дороги от двери. Он откинул ее в сторону,
как полог на двери.
"Он на танцах, - сказал Джо. - Отойди, старуха". Она повернулась, од-
ной рукой сжимая шаль, другую приложив к двери, и смотрела ему вслед,
пока он шел через комнату и взбегал по лестнице к себе на чердак. На хо-
ду он оглянулся. Тогда она увидела, как сверкнули в свете лампы его зу-
бы. "На танцах, слышишь? Только не танцует". Он глядел назад, скалясь на
лампу: отвернулся, продолжая смеяться и бежать, исчезая на бегу, исчезая
наверху со смехом, - сперва голова, потом тело, - словно вбегал, очертя
голову, во что-то, стиравшее его без следа, как с доски - рисунок мелом.
Она шла за ним, карабкалась по лестнице; она двинулась за ним почти
сразу, едва он прошел мимо, - словно то же властное побуждение, которое
увело ее мужа, вернулось в дом с приемным сыном и от него передалось ей.
Она тащилась вверх по тесной лесенке, цепляясь одной рукой за перила,
другой - за шаль. Она ничего не говорила, не окликала его. Она была как
дух, послушный приказу отсутствующего повелителя. Джо не зажег лампу. Но
комнату наполнял раздробленный свет луны, - хотя, пожалуй, и без него
она бы разобрала, что делает Джо. Она держалась на ногах, опираясь о
стену, шарила по стене рукой и наконец, добравшись до кровати, опусти-
лась на нее, села. На все это ушло немало времени, так что, когда она
посмотрела на свой тайник, Джо уже приближался к кровати, куда свет луны
падал прямо, и она увидела, как он опрокидывает над кроватью жестянку,
сгребает рукой маленькую кучку монет и бумажек и запихивает руку в кар-
ман. Только тогда он посмотрел в ту сторону, где сидела она - чуть отва-
лившись назад, опираясь на руку, придерживая шаль другой. "Я их у тебя
не просил, - сказал он. - Запомни. Не просил - боялся, что дашь. Я их
сам взял. Не забывай это". Он начал отворачиваться еще до того, как за-
кончил фразу. Она смотрела, как он выходит на свет, бьющий снизу по
лестнице, и спускается. Он скрылся из виду, но она еще слышала его. По-
том услышала его быстрые шаги в передней, немного погодя опять услышала
лошадь, пущенную вскачь, и немного погодя топот лошади замер.
Когда часы пробили где-то час, Джо, погоняя старую изнуренную лошадь,
ехал по главной улице города. Лошадь давно уже тяжело дышала и спотыка-
лась, но он заставлял ее бежать, мерно колотя по крупу тяжелой палкой.
Это был не хлыст: это был обрезок метловища, торчавший прежде в клумбе
миссис Макихерн подпоркой какому-то растению. Хотя лошадь еще бежала га-
лопом, перемещалась она немногим быстрей пешехода. Так же устало и (ужа-
сающе медленно поднималась и падала палка, но юноша на спине лошади
по-прежнему клонился вперед, словно не знал, что лошадь изнемогла, или
будто подавал, посылал вперед обессилевшее животное, чьи медленные копы-
та стучали мерно и глухо в пустоте лунно-пегой улицы. Они - всадник и
лошадь - представляли собой странное зрелище: словно лупой времени рас-
тянут был этот упрямый, заторможенный бег по улице к тому перекрестку,
где он ждал когда-то - послушный побуждению, быть может, менее властно-
му, но не менее нетерпеливый и более молодой.
А лошадь уж и не бежала на негнущихся ногах, она дышала глубоко и
надсадно; каждый вздох - как стон. Палка взлетала и падала; по мере того
как замедлялся ход лошади, удары учащались в обратной пропорции. Но ло-
