щая. Он миновал дом и вышел на дорогу. Вынул из кармана дешевые часы.
Они были куплены три дня назад, на выручку от телки. Но он еще не привык
иметь дело с часами и поэтому забыл их завести. Впрочем, и без часов бы-
ло ясно, что он опаздывает.
Перед ним в лунном свете лежала прямая дорога, обсаженная деревьями;
жирные резкие тени сучьев на мягкой пыли были как будто намазаны черной
краской. Он шел быстро; дом остался за спиной, из дома его уже нельзя
было увидеть. Шоссе проходило невдалеке. В любую минуту мимо мог пром-
чаться автомобиль: Джо предупредил ее, что если не придет к перекрестку,
то встретит ее прямо у школы, где будут танцы. Но машина не показыва-
лась, и, выйдя на шоссе, он ничего не услышал. Дорога, ночь были безлюд-
ны. "Может, уже проехала", - подумал он. Он снова вынул бездействующие
часы и посмотрел на них. Часы стояли потому, что ему помешали их завес-
ти. Из-за Макихернов он опоздал: это они не дали ему завести часы, и те-
перь он не мог узнать, опоздал он или нет. Там, позади, в конце темной
дороги, в невидимом доме спала женщина, - почему бы не спать, раз она
сделала все, чтобы он опоздал. Он оглянулся назад, в сторону дома, - и в
этой позе, с этой мыслью замер; замерли ум и тело, словно их одновремен-
но выключили: ему показалось, будто между теней на дороге кто-то движет-
ся. Потом он подумал, что ему просто померещилось - что это, может быть,
его мысли спроектировались, как тень на стену. Подумал: "Но я надеюсь,
что это он, хорошо бы, если он. Хорошо бы, он следил за мной и поглядел,
как я сажусь в машину. Хорошо бы, он попробовал нас догнать. Попробовал
бы остановить меня". Но на дороге он ничего не увидел. Она была пуста,
исчерчена предательскими тенями. Потом он услышал вдалеке, со стороны
города, звук мотора. Он стал вглядываться и вскоре различил свет фар.
Она была официанткой в плохоньком ресторанчике на одной из глухих
улиц города. Взрослый с первого взгляда понял бы, что ей уже за трид-
цать. Но Джо, вероятно, казалось, что ей не больше семнадцати, - из-за
ее миниатюрности. Она не только ростом была мала, она была худа, как ре-
бенок. Но взрослый заметил бы, что миниатюрность эта - не от природной
хрупкости, а от какойто внутренней порчи в душе - хрупкость, в которой
никогда не было ничего молодого, в чьих линиях юность и не живала. Воло-
сы у нее были темные. Лицо ее с рельефным костяком всегда было опущено,
словно голова на плечах сидела неправильно, с наклоном. Глаза ее напоми-
нали пуговичные глаза игрушечного зверька - их взгляд мало было бы наз-
вать жестким, хотя жесткости в нем не было.
И подступился он к ней только потому, что она была маленькая - словно
это могло или должно было уберечь ее от плотоядных рыщущих мужских глаз,
увеличить его шансы. Если бы она была крупной, он бы не отважился. Он
подумал бы: "Бесполезно. У нее уже есть парень, мужчина".
Началось это осенью, когда ему было семнадцать лет. День был будний.
Обычно они приезжали в город по субботам, на весь день, и привозили еду
с собой - холодный обед в корзинке, купленной и хранившейся специально
для поездок. На этот раз Макихерн поехал повидаться с юристом - с наме-
рением закончить дела и вернуться домой к обеду. Но когда он вышел на
улицу, где ждал Джо, было почти двенадцать. Он появился, глядя на свои
часы. Затем он поглядел на городские часы и, наконец, на солнце - с вы-
ражением досады и возмущения. С тем же выражением он поглядел на Джо;
открытые часы лежали у него на ладони, а в глазах было холодное недо-
вольство. Он словно впервые изучал, оценивал юношу, которого воспитывал
с младенческих лет. Потом он повернулся. "Пойдем, - сказал он. - Теперь
уж ничего не поделаешь".
Город был железнодорожным узлом. Даже в будни на улицах толпились
мужчины. Весь дух города был мужской, транзитный: город, где даже жена-
тые люди бывали дома урывками и по праздникам, где мужчины жили от-
дельной, сокровенной жизнью, разворачивавшейся в далекой среде, а во
время коротких наездов домой их ублажали, как меценатов в театре.
Джо впервые видел заведение, куда его привел Макихерн. Это был ресто-
ранчик на глухой улице: грязная узкая дверь между двумя грязными окошка-
ми. Он не сразу понял, что это ресторан. Вывески не было; не слышалось
ни звуков, ни запахов кухни. Глазам его предстала длинная деревянная
стойка с рядом табуретов, крупная блондинка за витриной с сигарами нап-
ротив входа и у Дальнего конца стойки - группа мужчин, которые ничего не
ели и, повернувшись, как по команде, уставились на вошедших сквозь та-
бачный дым. Никто не проронил ни звука. Все смотрели на Джо и Макихерна
так, словно дыхание оборвалось вместе с разговором, и даже дым сигарет
оборвался и теперь плавал как попало под собственной тяжестью. Мужчины
были не в комбинезонах - все в шляпах, и лица, как на подбор, ни моло-
дые, ни старые, ни сельские, ни городские Они имели вид людей, которые
только что сошли с поезда и завтра опять уедут, людей без адреса.
Сидя на табуретах за стойкой, Джо и Макихерн ели. Джо поел быстро,
потому что Макихерн ел быстро. Даже за едой этот человек сидел с ка-
кой-то оскорбленной чопорностью. Еду он заказал простую - которую гото-
вят наскоро и наскоро едят. Но Джо знал, что скупость здесь ни при чем.
Скупость, возможно, привела их сюда, а не в другое место, но еду эту он
заказал потому, что хотел поскорее уйти. Не успев положить нож и вилку,
Макихерн слез с табурета и сказал: "Идем". У витрины с сигарами он расп-
латился с латунноволосой. Было в ней нечто неподвластное возрасту: во-
инственная, диамантово - неуязвимая почтенность. Она не удостоила их
взглядом-даже когда они входили, даже тогда, когда Макихерн протянул ей
деньги. Так же, не глядя, она быстро и точно отсчитала сдачу, ссыпав на
стекло монеты чуть ли не раньше, чем Макихерн протянул свою бумажку; за
фальшивым блеском внимательно уложенных волос, внимательного лица в ней
была четкость каменной львицы, стерегущий портал, и почтенность свою она
выставляла, как щит, за которым могли сбиваться в кучку праздные, сомни-
тельные люди в шляпах набекрень, с косо влипшими в рот сигаретами. Маки-
херн проверил сдачу, и они вышли на улицу. Он опять стал смотреть на
Джо. Он сказал - "Ты у меня запомни это место. Есть на свете места, куда
мужчине можно зайти, а мальчику, юноше твоих лет вход заказан. Вот это -
такое место. Может, тебе вообще не следовало сюда заходить Но повидать
такое надо - чтоб ты знал, чего избегать и сторониться. Тем более что я
находился рядом и мог объяснить и предостеречь. И обед здесь дешев".
- А чего тут такого? - спросил Джо.
- Это-дело города, не твое. Ты же просто запомни мои слова: я тебе не
разрешаю ходить сюда без меня. А моей ноги здесь больше не будет. В дру-
гой раз, рано, не рано, а обед мы привезем с собой.
Вот что он увидел в тот день, быстро глотая еду рядом с несгибаемым,
безмолвно негодующим человеком, с которым они сидели у середины длинной
стойки, начисто отрезанные от всех - и от латунноволосой женщины с одно-
го края, и от группы мужчин - с другого, и от официантки, чьи большие,
чересчур большие руки расставляли тарелки и чашки, а скромно потупленное
лицо выглядывало из-за стойки на высоте чуть больше детского роста. По-
том они с Макихерном вышли. Он не рассчитывал когда-либо вернуться сюда.
И не потому, что ему запретил Макихерн. Просто ему не верилось, что
жизнь занесет его сюда еще раз. Он как бы сказал себе: "Эти люди "не чу-
жие. Я вижу их, но не понимаю, что они делают и Почему. Слышу их, но не
понимаю, что они говорят, почему говорят и кому. Я знаю, что-то тут
есть, кроме еды, кормежки. Но что - не знаю И никогда не узнаю"
И это ушло с поверхности сознания. В следующие йолгода он изредка ез-
дил в город, но ресторана не видел, мимо не проходил Мог бы Но как-то не
думал об этом. Может быть, просто не чувствовал нужды Мысли - может
быть, безотчетно порой - выливались в картину, отстаивавшуюся, отстояв-
шуюся: длинная, пустая и какаято сомнительная стойка; неподвижная, хлад-
ноликая, буйноволосая женщина будто сторожит ее с краю; с другого - муж-
чины с притягивающимися головами, в шляпах набекрень, дымят и дымят, за-
куривая и бросая сигарету за сигаретой; и официантка, женщина с ребенка
ростом, снует между кухней и залом с ношей посуды, каждый раз становясь
досягаемой для мужчин, которые наклоняются к ней, что-то говорят сквозь
табачный дым, шепчут, как бы потешаясь или торжествуя победу, и лицо ее
задумчиво, скромно, потуплено, словно она не слышит. "Не знаю даже, что
они ей говорят", - думал он, с мыслью Не знаю, может, то, что они гово-
рят ей, годилось бы и для ушей проходящего мимо ребенка и верилось Я не
знаю еще, что в миг сна веки замыкают в темнице глаз ее лицо, скромное,
задумчивое; трагическое, печальное и молодое; ждущее, осиянное смутной
туманной волшебной зарей молодого желания. Что есть уже для любви пища:
что во сне я знаю теперь, почему отверг и ударил ту негритянку три года
назад, что и она должна это знать и гордиться, гордиться и ждать.
Так что он не рассчитывал снова ее увидеть, ибо любовь молодых сыта
такою же крохой надежды, как и желания. Он, по всей вероятности, не
меньше был удивлен своим поступком и тем, что в этом поступке обнажи-
лось, чем был бы удивлен Макихерн. Это произошло в субботу, уже весной.
Ему недавно исполнилось восемнадцать. Макихерн опять поехал повидать
юриста. Но на этот раз он подготовился. "Я пробуду здесь час, - сказал
он. - Можешь погулять, посмотреть город". Как и тогда, он глядел на Джо
пристально, оценивающе, как и тогда - с легким раздражением справедливо-
го человека, вынужденного смирять свою справедливость ради здравого
смысла. "На, - сказал он. Он открыл кошелек и вынул монету. Десятиценто-
вую. - И постарайся не дарить первому же, кто согласится их взять.
Странное дело, - с раздражением сказал он, глядя на Джо, - ну прямо не
может человек научиться ценить деньги, пока швырять их не научится. Бу-
дешь здесь через час".
Он взял монету и отправился прямо в ресторан. Даже в карман ее не
спрятал. Он поступил так без всякого обдуманного плана, почти невольно,
словно его действиями управляли ноги, а не голова. Горячую маленькую мо-
нету он сжимал в кулаке, как ребенок. Он открыл затянутую сеткой дверь и
вошел неловко, споткнувшись о порог. Блондинка (она словно не шевельну-
лась за эти полгода, пряди не сдвинула в жесткой, яркой, волнистолатун-
ной прическе, не переменила даже платья) наблюдала за ним из-за витрины
с сигарами. Мужчины - все такие же, в шляпах набекрень, с сигаретами в
зубах, пропахшие парикмахерской - наблюдали за ним, сидя у дальнего края
стойки. Среди них находился хозяин. Джо увидел, заметил его впервые. Как
и другие мужчины, хозяин был в шляпе и курил. Он был невысокий, не нам-
ного выше Джо, и сигарета у него торчала в углу рта - словно заткнутая
туда, чтобы не мешать разговору. У этого человека, невозмутимо прищурив-
шегося за курчавым дымком сигареты, которая курилась беспризорно, без
приложения рук, а догорев, выплевывалась и растаптывалась каблуком, Джо
переймет одну из своих повадок. Но не теперь. Это произойдет позже, ког-
да жизнь завертится с такой быстротой, что приятие подменит собой и поз-
нание и убеждения. Теперь же он только смотрел на человека, который
прислонился к стойке с другой стороны, - человека в грязном фартуке, на-
цепленном так, как разбойник с большой дороги нацепил бы накладную боро-
ду. Приятие пришло позже, вместе со всею суммой надругательств над до-
верчивостью: эти двое - как муж и жена; их заведение - как место, где
едят, с чередой привозных официанток, неумело разносящих тарелки с едой,
самой дешевой и незамысловатой, только бы название ресторана оправдать;
