Мальчик не поднял глаз. Он не шевельнулся. Лицо у мужчины было камен-
ное. "Я старался".
"Тогда постарайся еще. Даю тебе еще час". Макихерн вынул из кармана
пузатые серебряные часы, положил на стол циферблатом кверху, придвинул к
столу еще один жесткий стул с прямой спинкой и сел, чисто вымытые руки
положив на колени, ровно поставив ноги в тяжелых начищенных башмаках. На
них не было тусклых пятен, не смазанных ваксой. Вчера вечером, однако, -
во время ужина, - они были. А позже, когда мальчик, раздевшись на ночь,
остался в одной рубашке, его выпороли, и он начистил их сызнова. Мальчик
сидел за столом. Лицо его, потупленное, неподвижное, не выражало ничего.
В чистую голую комнату замирающими порывами влетал весенний ветер.
Это происходило в девять часов утра. Они сидели тут с восьми. Церкви
поблизости были, но пресвитерианская находилась в пяти милях и до нее
был час езды. В половине десятого появилась миссис Макихерн. Она робко
заглянула в комнату - уже в черном платье, в шляпе - маленькая забитая
женщина с чуть согнутой спиной. Выглядела она лет на пятнадцать старше
своего кряжистого, ражего супруга. В комнату она даже не вошла. Остано-
вилась на пороге, постояла - в шляпе, в черном платье, порыжелом, но,
как всегда, вычищенном, с зонтиком и веером в руках; странное выражение
было в ее глазах: казалось, все, что она слышит и видит, она слышит и
видит через более явственный образ и голос мужчины - как если бы она бы-
ла медиумом, а ее ражий, безжалостный муж - духом. Возможно, он и услы-
шал ее. Но не оглянулся и не заговорил. Она повернулась и ушла.
Ровно через час Макихерн поднял голову. "Теперь знаешь?" - спросил
он.
Мальчик не шелохнулся. "Нет", - сказал он.
Макихерн встал, медленно, не спеша. Он взял со стола часы, закрыл их
и положил в карман, снова пропустив цепь через подтяжку. "Пошли, - ска-
зал он. Он не оглядывался. Мальчик последовал за ним по коридору в глу-
бину дома; он тоже шел выпрямившись, молча, с поднятой головой. Их спины
выражали одинаковое упрямство, будто наследственное. Миссис Макихерн бы-
ла на кухне - все еще в шляпе, все еще с зонтиком и веером в руках. Она
смотрела на дверь, когда они проходили мимо. "Па", - сказала она. Ни
тот, ни другой даже головы не повернули. Словно не слышали, словно она и
не сказала ничего. Они прошли мимо двухзвенной цепочкой, - более схожие
в непреклонном отрицании всякого компромисса, чем если бы их связывало
кровное родство. Они пересекли двор и вошли в хлев. Макихерн отворил
дверь стойла и отступил в сторону. Мальчик вошел в стойло. Макихерн снял
с гвоздя упряжной ремень. Ремень был ни старый, ни новый, как его башма-
ки. Он был чистым, как башмаки, и пах, как сам хозяин, - чистой, креп-
кой, ядреной кожей. Мужчина посмотрел на мальчика.
"Где книга? - спросил он. Мальчик смирно стоял рядом, на его спокой-
ном лице сквозь ровную пергаментную желтизну проступила легкая блед-
ность. "Ты ее не принес, - сказал Макихерн. - Ступай обратно и принеси".
Голос его не был недобрым. В нем вообще не было ничего человеческого,
личного. Он был просто холодный, неумолимый, как писанное или печатное
слово. Мальчик повернулся и вышел.
Когда он вошел в дом, миссис Макихерн была в коридоре. "Джо", - ска-
зала она. Он не отозвался. Он даже не взглянул на нее - на ее лицо, на
деревянное движение руки, приподнявшейся в деревянной пародии на самый
ласковый жест, доступный человеческой руке. Он прошел мимо, как деревян-
ный, с непреклонным лицом - непреклонным, быть может, от гордости и от-
чаяния. А может быть - от тщеславия, глупого мужского тщеславия. Он взял
со стола катехизис и вернулся в конюшню.
Макихерн ждал с ремнем наготове. "Положи", - сказал он. Мальчик поло-
жил книгу на пол. "Не сюда, - сказал Макихерн без гнева. - Ты думаешь,
что пол в хлеву, топталище скота - место для Слова Божья. Но я тебя и в
этом направлю". Он сам поднял книгу и положил на выступ. "Спусти штаны,
- сказал он. - Мы их марать не будем".
Штаны упали на пол; мальчик остался в короткой рубашке, не закрывав-
шей ног. Он стоял прямой и тонкий. При первом ударе ремня он не отпря-
нул, не дрогнуло и его лицо. Он смотрел прямо перед собой со спокойным,
углубленным выражением, как монах на картине. Макихерн принялся хлес-
тать, методично, медленно, с рассчитанной силой, по-прежнему без гнева и
азарта.
Трудно сказать, чье лицо было более спокойным и углубленным, в чьем
было больше убежденности.
Он ударил десять раз и перестал. "Возьми книгу, - сказал он. - Штаны
не трожь". Он подал мальчику катехизис. Мальчик взял его. И продолжал
стоять - прямой, с поднятым лицом и книжкой, в позе благоговейного вос-
торга. Он был точь-в-точь как мальчик из католического хора, только без
стихаря, и вместо нефа уходило вглубь стойло, грубая дощатая стена, за
которой в сухом аммиачном сумраке возилась, изредка всхрапывая и лениво
стукая копытом, невидимая скотина.
Макихерн, не сгибаясь, сел на ясли и сидел, расставив ноги, одну руку
положив на колено, а на другой ладони держа серебряные часы; его чистое
бородатое лицо было твердым, словно вытесанным из камня, глаза смотрели
безжалостно и холодно, но не зло.
Так они провели час. Один раз за это время в задней двери дома пока-
залась миссис Макихерн. Но ничего не сказала. Только постояла, глядя на
хлев, в шляпе, с зонтиком и веером. Потом вернулась в дом.
И снова ровно через час, секунда в секунду, Макихерн спрятал часы в
карман. "Теперь знаешь? - спросил он. Мальчик не ответил - прямой, зас-
тывший, с рас"рытой книжкой перед глазами. Макихерн вынул книжку из его
рук. Мальчик при этом не шелохнулся. "Повторяй катехизис", - сказал Ма-
кихерн. Мальчик смотрел на стену прямо перед собой. Теперь лицо его было
совсем белым, несмотря на ровный насыщенный тон кожи. Неторопливо и ак-
куратно Макихерн положил книгу на выступ и взял ремень. Он ударил десять
раз. Когда он кончил, мальчик еще мгновение стоял неподвижно. Он еще не
завтракал; они оба еще не завтракали. Затем мальчик пошатнулся и упал
бы, если бы Макихерн не схватил его за руку и не поддержал. "Поди, -
сказал Макихерн и потянул его к яслям. - Сядь тут".
"Нет", - сказал мальчик. И стал выдергивать руку, которую держал Ма-
кихерн. Тот отпустил.
"Что с тобой? Ты болен?"
"Нет", - сказал мальчик. - Голос у него был слабый, лицо - белое.
"Возьми книгу", - сказал Макихерн, вкладывая ее в руку мальчика. За
окном показалась миссис Макихерн - она опять вышла из дома. Теперь она
была в соломенной шляпе и длинном линялом платье и несла кедровую бадью.
Она прошла за окном, не взглянув в их сторону, и скрылась из виду. Нем-
ного погодя до них донесся протяжный скрип колодезного ворота, звучавший
мирно и удивительно в тишине богослужебного дня. Потом она снова прошла
за окном, изогнувшись под тяжестью бадьи, и скрылась в доме, не взглянув
на хлев.
Снова ровно через час Макихерн оторвал взгляд от часов. "Ты выучил? -
спросил он. Мальчик не ответил, не пошевелился. Когда Макихерн подошел к
нему, он увидел, что мальчик вовсе не смотрит на страницу, что глаза у
него - остановившиеся и пустые. Когда он взялся за книгу, он обнаружил,
что мальчик цепляется за нее, Как за веревку или за столб. Когда он си-
лой отнял у него книгу, мальчик грянулся об пол и больше не шевелился.
Когда мальчик очнулся, день был на исходе. Он лежал на своей кровати
в чердачной комнате под покатой крышей. В комнате стояла тишина, вполза-
ли сумерки. Ему было хорошо; он лежал, покойно глядя на скошенный пото-
лок, и не сразу почувствовал, что рядом кто-то сидит. Это был Макихерн.
Теперь он тоже был одет побудничному - не в комбинезон, в котором ходил
в поле, а в выгоревшую чистую рубашку без воротничка и выгоревшие чистые
брюки защитного цвета. "Ты не спишь", - сказал он. Он протянул руку и
отвернул покрывало. "Давай", - сказал он.
Мальчик не шевелился. "Вы опять будете меня бить?"
"Давай, - сказал Макихерн. - Встань". Мальчик слез с кровати и встал
- худенький, в мешковатом бумажном белье. Макихерн тоже зашевелился -
туго, неуклюже, как будто его сковывали собственные мышцы и движение
стоило ему неимоверной затраты сил; мальчик с детским интересом, но без
удивления наблюдал, как он медленно и тяжело опускается на колени.
"Стань на колени", - сказал Макихерн. Мальчик стал; в тесной сумрачной
комнате стояли на коленях двое: ребенок в перешитом белье и безжалостный
мужчина, не знавший, что такое сомнение или сострадание. Макихерн начал
молиться. Он молился долго, монотонным, нудным, усыпляющим голосом. Он
просил, чтобы ему простилось прегрешение против воскресного дня и то,
что он поднял руку на ребенка, на сироту, любезного Богу. Он просил,
чтобы упрямое сердце ребенка смягчилось, и ему тоже простился грех не-
послушания, - по ходатайству человека, которого мальчик презрел и ослу-
шался, - и предлагал Всевышнему быть таким же великодушным, как он сам,
по причине и вследствие сознательного милосердия.
Он кончил и грузно поднялся на ноги. Мальчик остался на коленях. Он
вообще не пошевелился. Но глаза его были открыты (он ни разу не отвер-
нул, даже не потупил лица) и лицо было вполне спокойно-спокойно, безмя-
тежно, вполне непроницаемо. Он услышал, как мужчина возится у стола, где
стоит лампа. Чиркнула, вспыхнула спичка. Пламя выровнялось на фитиле под
стеклянным шаром, на котором рука мужчины казалась кровавой. Тени метну-
лись и выровнялись. Макихерн что-то взял со стола возле лампы: катехи-
зис. Он обернулся к мальчику: нос, гранитный выступ скулы, заросшей во-
лосами до самой глазницы, прикрытой стеклом очков.
"Возьми книгу", - сказал он.
Началось это в воскресенье, до завтрака. Он так и не позавтракал; ве-
роятно, ни он, ни Макихерн о еде ни разу не вспомнили. Макихерн тоже не
завтракал, хотя подошел к столу и попросил прощения за пищу и необходи-
мость ею питаться. Обеденный час мальчик проспал из-за нервного переу-
томления. А об ужине ни тот, ни другой не вспомнили. Мальчик даже не по-
нимал, что с ним происходит, почему он ощущает такую слабость и покой.
Вот и все, что он чувствовал, лежа в кровати. Лампа еще горела; на
дворе было темно. Время шло; но ему казалось, что если он повернет голо-
ву, то увидит обоих, себя и мужчину, на коленях возле кровати или, по
крайней мере, ямки на коврике от двух пар колен, не заполненные ничем
осязаемым. Сам воздух, казалось, еще источал этот монотонный голос, ко-
торый был похож на бормотание сновидца и говорил, умолял, препирался с
кем-то, не способным даже оставить призрачную ямку на настоящем коврике.
Так он лежал - на спине, скрестив на груди руки, словно надгробное
изваяние, - и вдруг снова услышал на узкой лесенке шаги. Шаги были не
мужские: он слышал, как в сумерки Макихерн уехал на коляске в церковь,
не пресвитерианскую, а ближнюю, в трех милях, - замаливать утреннее.
Не поворачивая головы, мальчик слышал, как карабкается по лестнице
миссис Макихерн. Слышал, как приближается к его кровати. Он не смотрел
на нее, но скоро ее тень упала на стену, стала видна, и он увидел, что
миссис Макихерн несет какую-то вещь. Это был поднос с едой. Она постави-
ла поднос на кровать. Он ни разу не взглянул на нее. Не шевельнулся.
"Джо", - сказала она. Он не шевелился. "Джо", - сказала она. Она видела,
что глаза у него открыты. Она к нему не прикоснулась.
"Не хочу есть", - сказал он.
Миссис Макихерн не шевелилась. Она стояла, сложив руки под фартуком.
Казалось, она на него тоже не смотрит. Казалось, она обращается к стене
над его кроватью. "Я знаю, что ты думаешь. Нет. Он не говорил, чтобы я
отнесла тебе поесть. Я сама догадалась. Он не знает. Эта еда не от не-
го". Он не шевелился. Его лицо было спокойно, как лицо изваяния, и обра-
