сорвал с кровати покрывало, закатал ее в покрывало, ухватил за края и
вскинул на спину, как мешок крупчатки, вынес из дома и положил под дере-
во. И чего он боялся, говорит, как раз случилось. Покрывало разверну-
лось, а она на боку лежит, передом в одну сторону, а лицом аккурат в об-
ратную. Будто назад оглядывается. Это, говорит, она живая могла так сде-
лать, а тутто не должна была бы.
Байрон умолкает и смотрит, бросает взгляд на человека за столом. Хай-
тауэр не шевельнулся. Лицо его за парой отсвечивающих стекол обливается
потом.
- Явился шериф, и пожарная команда явилась. Но сделать ничего не мог-
ла, потому что не было воды для брандспойта. И старый дом горел весь ве-
чер, я видел дым с фабрики и еще ей показал, когда пришла, потому что не
знал ничего. А мисс Берден отвезли в город, и в банке лежала бумага, в
которой было написано, что с ней делать, когда она умрет. Там было напи-
сано, что на Севере, откуда она приехала, - родня ее откуда приехала, -
у ней есть племянник. Племяннику отбили телеграмму, а через два часа
пришел ответ, что племянник заплатит тысячу долларов за поимку убийцы.
А Кристмас с Брауном скрылись. Шериф дознался, что в хибарке жили, и
тут все сразу начали рассказывать про Кристмаса и Брауна - все, которые
помалкивали, покуда один из них или оба вместе не убили эту даму. И до
вчерашнего вечера ни того, ни другого найти не удавалось. А деревенский
тот не знал, что пьяный, которого он в доме встретил, был Браун. Люди
стали думать, что они сбежали - и он и Кристмас. А потом, вечером вчера,
Браун объявился. Уже трезвый - вышел часов в восемь на площадь и стал
кричать, как ненормальный, что это Кристмас ее убил, и требовать тысячу
долларов. Позвали полицейских, отвели его к шерифу и сказали, что деньги
будут его, как только он поймает Кристмаса и докажет, что это сделал
Кристмас. И тогда Браун сказал. Сказал, что, когда они с Кристмасом поз-
накомились, Кристмас уже три года жил с мисс Берден. Сперва, Браун гово-
рит, - когда он поселился в хибарке у Кристмаса, Кристмас ему сказал,
что все время тут ночует. А потом, говорит, он однажды ночью не мог ус-
нуть и услышал, как Кристмас вылез из постели, подошел, постоял над его
койкой, вроде как прислушиваясь, а потом на цыпочках - к двери, отворил
ее тихонько и вышел. И Браун сказал, что он тоже поднялся и - за Крист-
масом, и видит, как тот подошел к большому дому и вошел с черного хода -
то ли, значит, его оставили для Кристмаса открытым, то ли ключ у него
был. Тогда Браун вернулся в хибару и лег. Но не мог, говорит, уснуть -
такой его смех разбирал, то Кристмасу перехитрить его не удалось. Лежал
он так с час примерно, а потом Кристмас вернулся. И тогда, он говорит,
совсем уже не мог удержаться от смеху и сказал Кристмасу: "Ну, ты и
прохвост". И тогда, он говорит, Кристмас прямо замер в темноте, а он ле-
жит, смеется над Кристмасом, - мол, не такой уж он, выходит дело, лов-
кач, и все прохаживается насчет седых волос и насчет того, что, если
Кристмас хочет, он согласен чередоваться с ним - по неделе, в уплату за
жилье.
Потом он сказал, как он понял в ту ночь, что рано или поздно Кристмас
убьет ее или еще кого-нибудь. Он, значит, лежал, смеялся и думал, что
Кристмас опять собирается спать, - а Кристмас вдруг чиркнул спичкой.
Тогда он, говорит, кончил смеяться, только лежал и смотрел, а Кристмас
зажег фонарь и поставил на ящик возле койки Брауна. И Браун говорит, что
он больше не смеялся, только лежал, а Кристмас встал над его койкой и
смотрит на него сверху. "Ну, ты нашел себе потеху, - Кристмас ему гово-
рит. - Будет над чем посмеяться завтра вечером, когда расскажешь в па-
рикмахерской". И Браун говорит, он не понял, что Кристмас взбеленился, и
вроде тоже огрызнулся, но не так, чтобы его разозлить, и тут Кристмас
говорит ровным своим голосом: "Недосыпаешь ты. Слишком долго не спишь.
Тебе, пожалуй, надо больше спать", - а Браун спрашивает: "На сколько
больше? - и Кристмас говорит: "Может - навсегда". И Браун говорит, он
понял тогда, что Кристмас взбеленился и дразнить его не стоит, и сказал:
"Разве мы не друзья? С чего это я буду трепаться про чужие дела? Ты мое-
му слову не веришь? - а Кристмас сказал: "Не знаю. И знать не хочу. Но
ты моему слову можешь поверить". И посмотрел на Брауна. "Можешь?" И Бра-
ун говорит, он сказал "да".
И стал говорить, как он боялся, что однажды ночью Кристмас убьет мисс
Берден; шериф спрашивает, - как же так он не удосужился сообщить о своих
опасениях, а Браун говорит, он подумал, что если ничего не скажет, то
сможет там жить и помешать этому, а полицию не беспокоить, - и шериф
вроде как хрюкнул и сказал, что это со стороны Брауна очень любезно и
что мисс Берден наверняка бы поблагодарила его, если бы знала. И тут, я
думаю, до Брауна дошло, что у него, значит, тоже рыльце в пуху. Потому
что он принялся рассказывать, что машину Кристмасу купила мисс Берден, и
как он уговаривал Кристмаса бросить торговлю виски, пока они оба не по-
пали в беду; полицейские смотрят на него, а он все быстрей и быстрей го-
ворит, все больше, больше - что он, дескать, проснулся в субботу рано и
видел, как Кристмас встал на рассвете и ушел. И он, дескать, знал, куда
идет Кристмас, а часов в семь Кристмас вернулся в хибарку, стал и смот-
рит на Брауна. И говорит: "Я сделал это". Браун: "Что сделал?" А Крист-
мас говорит: "Поди в дом, посмотри".
И Браун сказал, что он испугался, но в чем дело, даже не подозревал.
Он говорит, от силы думал, что Кристмас мог ее избить. И говорит, что
Кристмас опять вышел, а он встал, оделся и, когда разводил огонь, чтобы
приготовить завтрак, случайно выглянул за дверь и увидел, что вся кухня
в большом доме горит.
"В котором часу это было?" - шериф спрашивает.
"Часов в восемь, наверно, - Браун говорит. - Когда человек встает?
Если он не богач. А я, видит бог, не из них".
"А о пожаре, - шериф говорит, - сообщили только к одиннадцати. И в
три часа дня дом еще горел. Вы что же хотите сказать - старый деревянный
дом, пусть даже большой, будет гореть шесть часов?"
Браун сидит, смотрит туда-сюда, а они - вокруг наблюдают за ним,
кольцом окружили. Браун им; "Я вам правду говорю. Вы же сами просили". А
сам туда-сюда смотрит, головой вертит. А потом чуть ли не в крик: "Почем
я знаю, сколько было времени? Вы что думаете - человек, который заместо
негра, раба на лесопилке горбатится, такой богач, чтобы часы носить?"
"Ни на какой ты лесопилке - и вообще нигде не работаешь полтора меся-
ца, - полицейский говорит. - И если человек может позволить себе целый
день кататься на новой машине, то он может позволить себе раз-другой
подъехать к суду и время по часам заметить".
"Сказано вам, это была не моя машина! - Браун говорит. - Это его ма-
шина. Она ее купила и ему отдала - женщина отдала, которую он убил".
"Это дело десятое, - шериф говорит. - Дайте ему досказать".
И Браун стал досказывать, и все громче, громче, все быстрей, быстрей
- словно Джо Брауна старался спрятать за тем, что говорил про Кристмаса
- покуда Браун не улучит момент цапнуть эту тысячу долларов. Вот ведь
что самое удивительное: некоторые люди думают, будто зарабатывать или
добывать деньги - это такая игра, где никаких правил нет. Он сказал,
что, когда увидел пожар, у него и в мыслях не было, что она еще в доме,
тем более - мертвая. И, говорит, ему даже в голову не пришло заглянуть в
дом: он только думал, как бы пожар потушить.
"И это, - шериф говорит, - было около восьми утра. Вы так утверждае-
те. А жена Хемпа Уолера сообщила о пожаре почти в одиннадцать. Долго же
вы соображали, что не сможете голыми руками потушить пожар". А Браун си-
дит между них (дверь они заперли, а за окнами всюду лица торчат), глаза
туда-сюда бегают, зубы оскалил. "Хемп утверждает, что, когда он выломал
дверь, в доме Уже находился человек, - шериф говорит. - И что этот чело-
век пытался не пустить его наверх". А он сидит посередке и глазами шны-
ряет, шныряет.
К этому времени, я думаю, он отчаялся. Я думаю, он не только увидел,
что тысяча долларов уплывает от него все дальше и дальше, - ему уже ви-
делось, как кто-то другой ее получает. Я думаю, ему мерещилось, что эта
тысяча вроде как у него в кармане, а тратит ее кто-то другой. Потому
что, говорят, похоже было, будто то, что он сказал теперь, он нарочно
придерживал на этот случай. Как будто знал, что, если влипнет, это его
спасет, хотя белому человеку признаться в том, в чем он признался, - ед-
ва ли не хуже, чем быть обвиненным в самом убийстве. "Ну конечно, - он
говорит. - Валяйте. Обвиняйте меня. Обвините белого, который хочет вам
помочь, рассказать, что знает. Обвините белого, а Нигера - на волю. Бе-
лого обвините, а нигер пускай бежит".
"Нигер? - шериф говорит. - Нигер?"
И тут он вроде понял, что они у него в руках. Вроде, в чем бы они его
ни заподозрили, - все будет ерундой рядом с тем, что он им про другого
скажет. "Ну, вы же умники, - говорит. - У вас тут все в городе умники.
Три года вас дурачили. Иностранцем три года его называли, а я на третий
день догадался, что он такой же иностранец, как я. Догадался до того,
как он сам мне сказал". Все на него смотрят, взглядом перекинутся - и
опять на него.
"Ты знаешь, со словами поаккуратней, если про белого говоришь, - по-
лицейский его предупреждает. - Все равно, убийца он или нет".
"Я про Кристмаса говорю, - Браун отвечает. - Убил белую женщину после
того, как три года жил с ней на виду у целого города, - и ведь он все
дальше, все дальше от вас уходит, пока вы тут обвиняете человека, кото-
рый один может его найти, который знает, что он натворил. В нем негри-
тянская кровь. Я это с первого взгляда понял. А вы тут, приятели, шери-
фы-умники и прочие... Один раз он сам признался - сам мне сказал, что в
нем негритянская кровь. Может, спьяну сболтнул - не знаю. Только на дру-
гое утро он подошел ко мне и сказал (а сам Браун словами сыплет, зубами,
глазами сверкает по кругу, то на одного, то на другого), говорит: "Вчера
вечером я сделал ошибку. Смотри, не повтори ее". А я сказал: "Какую та-
кую ошибку?" Он говорит: "Подумай немного". Я подумал, он - про то, что
однажды ночью сделал, когда мы были в Мемфисе, а я-то знаю, что за жизнь
мою ломаного гроша не дадут, если я стану ему перечить, - ну и сказал:
"Я тебя понял. Не собираюсь я лезть не в свое дело. И никогда, по-моему,
за мной такого не водилось". И вы бы так сказали, - Браун говорят, - ес-
ли бы очутились с ним один на один в хибарке: там и закричишь - никто не
услышит. И вы бы опасались - покуда люди, которым хочешь помочь, на тебя
же не стали бы вешать чужое убийство". Он сидит, глазами рыщет, рыщет, а
они на него глядят, и снаружи к окнам лица прилипли.
"Нигер, - полицейский говорит. - Я все время думал: что-то в этом
парне странное".
Тут опять шериф вмешался: "Так вы поэтому до нынешнего вечера скрыва-
ли, что там творится?"
А Браун сидит среди них, зубы ощерил, и шрам этот маленький возле рта
- белый, как воздушная кукуруза. "Вы мне покажите, - говорит, - челове-
ка, который бы подругому поступил. Вот чего я прошу. Только покажите -
человека, который столько прожил бы с ним, узнал бы его, как я, и посту-
пил бы по-другому".
"Ну, - шериф говорит, - наконец-то, кажется, вы сказали правду. А те-
перь ступайте с Баком и проспитесь хорошенько. Кристмасом я займусь".
"В тюрьму, значит, так я понимаю, - Браун говорит. - Меня, значит, -
в тюрьму, за решетку, а вам - награду получать".
"Придержи язык, - шериф ему без злобы. - Если награда тебе положена,
я позабочусь, чтоб ты ее получил. Бак, уведи его".
Полицейский подошел, тронул Брауна за плечо, и он встал. Когда они
вышли за дверь, те, что в окна наблюдали, столпились вокруг них. "Пойма-
