и он принимал и потреблял все без разбору во время недолгой бурной гу-
лянки - с наивным восторженным изумлением, как молодой жеребчик на ук-
ромном пастбище усталых профессиональных кобылиц - обобранный безымянны-
ми, несчитанными мужчинами.
Но это было впереди. Джо подошел к стойке, сжимая в кулаке монету. Он
был уверен, что мужчины умолкли, наблюдают за ним - ибо не слышал ниче-
го, кроме яростного шипения сковород за кухонной дверью, - и думал Она
там. Вот почему я ее не вижу Он потихоньку влез на табурет. Он был уве-
рен, что все наблюдают за ним. Что смотрит блондинка из-за витрины с си-
гарами, что смотрит хозяин, перед лицом которого совсем, должно быть,
застыла ленивая струйка дыма. Потом хозяин произнес одно короткое слово.
Джо знал, что он не пошевелился и не дотронулся до своей сигареты. "Боб-
би", - сказал он.
Мужское имя. Это не было мыслью. Возникло мгновенно, целиком Ее нет.
Вместо нее взяли мужчину. Выкинул деньги - правильно он сказал Ему каза-
лось, что теперь нельзя уйти; если он поднимется, блондинка его остано-
вит. Ему казалось, что мужчины у края стойки понимают это и смеются над
ним. И он неподвижно сидел на табурете, опустив глаза, сжав в кулаке мо-
нету. Он не видел официантку, пока на стойке перед его глазами не появи-
лись две большие руки. Он увидел узор на ее платье, нагрудник и две мос-
ластые руки, лежавшие на краю стойки так неподвижно, как будто они тоже
были предметами, принесенными ею с кухни. "Кофе с пирожным", - сказал
он.
Ее голос прозвучал понуро, пусто. "Лимонное какао шоколадное".
Судя по тому, с какой высоты раздавался голос, эти руки просто не
могли принадлежать ей. "Да", - сказал Джо.
Руки не шевельнулись. В голосе ничего не шевельнулось. "Лимонное ка-
као шоколадное. Какое". Со стороны они, должно быть, выглядели странно.
Друг против друга, разделенные темным, заляпанным, сальным, до гладкости
вытертым прилавком, они были немного похожи на молящихся: юноша с дере-
венским лицом, чисто, поспартански одетый, в чьем облике от скованности
появилось что-то немирское, невинное, и женщина перед ним, понурая, зас-
тывшая в ожидании, настолько маленькая, что и ей как будто сообщился тот
же отпечаток - мира не плотского. Лицо у нее было худое, заострившееся,
скулы - обтянутые, под глазами темные круги. Глаза, полуприкрытые века-
ми, казалось, лишены глубины и даже не отражают света. Нижняя челюсть
выглядела слишком узкой, чтобы вместить подкову зубов.
"С какао", - сказал Джо. Сказал его язык, потому что ему тут же захо-
телось отказаться от этих слов. У него было всего десять центов. Но он
так крепко держал монету, что забыл, что их всего десять. Ладонь, сжи-
мавшая монету, потела, мокла Он был уверен, что мужчины опять наблюдают
за ним и смеются. Он их не слышал и не смотрел на них. Но был уверен в
этом. Руки исчезли со стола. Потом вернулись, поставив перед ним тарелку
и чашку. Теперь он посмотрел на нее - на лицо. "Почем пирожное?" - ска-
зал он.
"Пирожное десять центов". Она просто стояла перед ним за стойкой, ее
большие руки опять лежали на темном дереве, и фигура ее по-прежнему вы-
ражала только усталость и ожидание. Она ни разу не взглянула на него. Он
сказал слабым, отчаянным голосом: "Я, кажется, не хочу кофе".
Она не шевелилась. Потом большая рука оторвалась от стойки и взяла
чашку с кофе; рука и чашка исчезли. Он сидел неподвижно, тоже потупясь;
ждал. И наконец услышал. Не хозяина. Женщину за витриной с сигарами.
- В чем дело? - сказала она.
- Он не хочет кофе, - сказала официантка. Ее голос, речь удалялись,
как будто вопрос настиг ее на ходу. Голос был глухой, тихий. Блондинка
тоже говорила тихо.
- Он что, не заказывал кофе? - спросила она.
- Нет, - сказала официантка тем же ровным голосом, удалявшимся, ухо-
дившим. - Я не поняла.
Когда он вышел, когда душа скорчилась от унижения и горя и нестерпи-
мого желания незаметно прошмыгнуть мимо холодного лица женщины за табач-
ной витриной, он был уверен, что больше не захочет и не сможет видеть
официантку. Он не мог поверить, что найдет в себе силы снова увидеть ее
или хотя бы снова кинуть взгляд на эту улицу, на грязную дверь, даже из-
дали; но не думал еще Это ужасно - быть молодым. Ужасно. Ужасно Когда
подходила суббота, он выискивал, придумывал причину не ехать в город, и
Макихерн присматривался к нему - пока еще без особого подозрения. Джо
убивал дни усердной работой, слишком усердной; Макихерн наблюдал за ра-
ботой с подозрением. Но ничего не мог отсюда понять, заключить. Работать
не возбранялось. Это позволяло Джо сладить и с ночами - ибо он слишком
уставал, чтобы не спать А со временем даже отчаяние, горе и стыд приту-
пились. Он не перестал вспоминать и вновь переживать случившееся. Но те-
перь оно поистерлось, как сиплая, заигранная пластинка, сжевывающая го-
лоса и узнаваемая лишь по рисунку мелодии. И, наконец, даже Макихерн вы-
нужден был смириться. Он сказал:
"Я наблюдал за тобой последнее время. И прямо не знаю - либо мне гла-
зам своим не верить, либо ты и вправду признал наконец то, что Господь
благоволил отпустить на твою долю. Но я не дам тебе возгордиться после
моего хорошего отзыва. У тебя будет время и случай (и желание тоже, не
сомневаюсь) заставить меня пожалеть о своих словах. Снова погрязнуть в
лени и праздности. Однако награда положена человеку свыше, равно как и
наказание. Видишь телку? С этого дня она твоя собственность. Смотри,
чтоб мне не пришлось об этом пожалеть".
Джо поблагодарил его. Теперь он мог посмотреть на телку и сказать
вслух: "Это принадлежит мне". Он посмотрел на нее и - опять не подумал,
а возникло мгновенно, целиком Это не подарок. Это даже не обещаниеэто
угроза и подумал: "Я его не просил. Он сам дал. Я его не просил", - зная
Видит Бог, я ее заработал месяц спустя. В субботу утром:
- Я думал, тебе разонравилось ездить в город, - сказал Макихерн.
- Еще разок съездить - не велика беда, - сказал Джо. В кармане у него
было полдоллара. Ему их дала миссис Макихерн. Он попросил пять центов.
Она заставила его взять полдоллара. Он взял, положил на ладонь, с холод-
ным презрением.
- Ну что ж, - сказал Макихерн. - И работал ты старательно. Но, город
- дурная привычка для того, кому еще надо выбиться в люди.
Ему не пришлось убегать, хотя он не остановился бы и перед этим - да-
же если бы пришлось применить силу. Но Макихерн облегчил ему задачу. Джо
отправился в ресторан, быстро. Теперь он вошел, не споткнувшись Офици-
антки не было. Возможно, он заметил, обратил внимание, что ее нет. Он
остановился у витрины с сигарами, за которой сидела блондинка, и положил
на витрину полдоллара. "Я должен пять центов. За чашку кофе. Я сказал
кофе с пирожным, а не знал, что оно - десять центов. Я должен вам пять
центов". Он не смотрел в глубину зала. Там сидели мужчины в шляпах на-
бекрень, с сигаретами. Там стоял хозяин - в грязном фартуке; Джо наконец
услышал его слова, пропущенные мимо сигареты.
- Чего там? Чего ему надо?
- Он говорит, что должен Бобби пять центов, - ответила женщина. - Хо-
чет отдать Бобби пять центов. - Она говорила тихо. Хозяин говорил тихо.
- Господи спаси, - сказал он. Джо казалось, что все в зале обратились
в слух. Он слышал, не слыша; видел, не глядя. Он уже шел к двери. Полу-
долларовая монета лежала на стеклянной витрине. Хозяин, хоть и был дале-
ко, заметил ее - он сказал:
- А это за что?
- Он говорит, что должен за чашку кофе, - объяснила женщина.
Джо уже подходил к двери.
- Слушай, малый, - окликнул его хозяин, Джо не остановился.
- Верни ему деньги, - сказал хозяин ровным голосом, все еще не двига-
ясь. Дым сигареты, должно быть, поднимался ровно перед его лицом, не
потревоженный ни малейшим движением. - Отдай обратно, - сказал он. - Не
знаю я, какая у него игра. Только с нами это не пройдет. Верни ему
деньги. Шел бы ты к себе на ферму, селянин. Может, там уговоришь девочку
за пять центов.
И вот он уже на улице, и полудолларовая монета купается в поту, поте-
ет в руке, большая, как тележное колесо. Смех гнал его. Джо вышел за
дверь под смех мужчин - преследуемый смехом. Смех подхватил его и понес
по улице; потом улетел дальше, замирая, оставив его на земле, на тротуа-
ре. Перед ним стояла официантка. Она была в темном платье и в шляпе, шла
быстро, потупясь, и увидела его не сразу. И снова, как в тот раз, когда
она поставила перед ним кофе с пирожным, она на него даже не смотрела -
раз взглянув, все поняла. Она сказала: "А-а. Вы пришли отдать мне
деньги. При них. И они над вами посмеялись. Надо же".
- Я думал, вам самой пришлось заплатить... Я думал...
- Надо же. Может, хватит об этом? Хватит?
Стоя лицом к лицу, они не смотрели друг на друга. Их можно было при-
нять за двух монахов, встретившихся в саду в часы созерцания.
- Я просто подумал, что...
- Где вы живете? - сказала она. - В деревне? Надо же. Как вас зовут?
- Не Макихерн, - сказал он. - Кристмас.
- Кристмас? Это ваша фамилия? Кристмас! Надо же.
В отрочестве и позже он и еще четверо или пятеро ребят ходили по суб-
ботам на охоту или на рыбалку. Девушек он видел только в церкви, по
воскресеньям. Девушки ассоциировались с воскресеньем и церковью. Поэтому
он не мог их замечать: это было бы - даже для него - отречением от нена-
висти к религии. Но между собой они говорили о девушках. Может быть,
кое-кто из них (например, тот, который договорился тогда с негритянкой)
знал. "Они все хотят, - сказал он остальным. - Но иногда не могут". Ос-
тальные этого не знали. Они не знали, что все девушки хотят, а тем бо-
лее, что бывает время, когда они не могут. Они представляли себе дело
иначе. Но, признавшись, что им неизвестно последнее, они тем самым приз-
нались бы, что не имели случая убедиться в первом. Поэтому они слушали,
что говорил тот. "Это у них бывает раз в месяц". Он описал, как предс-
тавляет себе физическую сторону события. Возможно, он знал. Во всяком
случае, рассказ был достаточно живописным, достаточно убедительным. Если
бы он стал описывать это как душевное состояние, о котором можно только
гадать, они бы его не слушали. Но он развернул картину физическую, фак-
тическую, доступную обонянию и даже глазу. Это тронуло их: временная и
жалкая беспомощность того, что дразнило неисполнимые желания; гладкий
прекрасный сосуд, обитель хотения, обреченного с неотвратимой регуляр-
ностью становиться жертвой периодической грязи. Так он излагал это, и
остальные пятеро молча слушали, поглядывая друг на друга вопросительно и
заговорщицки. В следующую субботу Джо не пошел с ними охотиться. Маки-
херн думал, что он отправился на охоту, потому что ружья дома не было. А
Джо прятался в хлеву. Он просидел там весь день. В следующую субботу он
опять ушел с ружьем, но один, рано, до того, как за ним забежали ребята.
Он не охотился. В конце дня, меньше чем в трех милях от дома, он убил
овцу. Он наткнулся на стадо в укромной лощине, подкрался и застрелил ее
из ружья. Потом, с пересохшим ртом, дрожа и озираясь, стал на колени и
окунул руки в теплую кровь издыхающего животного. Так он преодолел это в
себе, превозмог. Он не забыл того, что рассказывал приятель. Просто при-
мирился с этим. Обнаружил, что может с этим жить. Словно сказал себе,
отбросив логику, со спокойствием отчаяния Ладно. Пусть это так. Но не
для меня. Не в моей жизни, не в моей любви И вот прошло три или четыре
года, и это было забыто, как забывается факт, уступив однажды настойчи-
вости ума, отказывающегося признать его и истинным и ложным.
Он встретился с официанткой в понедельник ночью - через день после
той субботы, когда пытался отдать деньги за чашку кофе. Веревки у него
еще не было. Он вылез в окно, спрыгнул с трехметровой высоты на землю и
