Я закрыл глаза, напрягая мозг. Я рылся в памяти, старался
извлечь из нее нужное имя, но не мог. Будто доктор спрашивал у
меня фамилию прохожего на улице.
- Когда я снова стукну карандашом по креслу, вы вспомните.
- Он опустил карандаш на кожаную обивку и спросил: - Как его
зовут?
- Рюбен Прайен..
- Превосходно. Когда я хлопну в ладоши, вы полностью
выйдете из состояния гипноза. От него не останется никакого
следа. Гипнотическое внушение пройдет без остатка. - Он ударил
в ладоши, негромко, но отрывисто и звонко. - Чувствуете себя
нормально?
- Превосходно.
- Ну что ж, сеанс прошел хорошо, вы великолепный партнер. У
меня предчувствие, что вы пройдете. В следующий раз я, быть
может, заставлю вас лаять тюленем и есть живую рыбу...
Затем я рассматривал кляксы Роршаха и исповедовался Россофу
в том, какие мысли они навевают. Я разглядывал картинки,
истолковывал их и даже нарисовал несколько собственных. Меня
испытывали на ложь и на правдивость. Я рассказывал о себе и
отвечал на вопросы. С повязкой на глазах я брал со стола
различные предметы и на ощупь определял их размеры, форму, а
иной раз и назначение. Наконец Россоф заявил:
- Достаточно. Более чем достаточно. Как правило, я
растягиваю тесты на несколько дней, иногда на целую неделю,
однако... Мы же сами до сих пор не знаем толком, что нам надо,
- на черта мне притворяться, будто я умею точно определить,
отвечает ли человек требованиям для свершения, быть может,
вообще неосуществимого?! В вас я почти уверен, и никакие тесты
уже не в состоянии поколебать меня в моем убеждении. Впрочем,
все они лишь подтверждают его. Насколько я способен судить, вы
нам подходите.
Он бросил взгляд на закрытую дверь кабинета и прислушался.
Оттуда доносился невнятный мужской голос и женский смех.
- Рюб, - крикнул Россоф, - хватит приставать к Алисе, идите
сюда!
Дверь открылась, и появился старик, очень высокий и худой.
Россоф быстро встал.
- Я не Рюб, - сказал старик, - и к Алисе я, увы, не
приставал...
Россоф представил нас друг другу. Это оказался доктор
Данцигер, директор проекта. Мы обменялись рукопожатием. Рука у
Данцигера была большая, волосатая, со вздутыми венами, такая
большая, что моя ладонь совсем утонула в ней, а его глаза впи-
лись в меня вопросительно и возбужденно, словно стараясь сразу
же выведать всю мою подноготную.
- Как он, прошел? - торопливо спросил Данцигер, и, пока
Россоф отвечал, настала моя очередь изучать директора.
Он был из тех людей, которых запоминаешь с первого взгляда
и на всю жизнь. Лет ему было, по-моему, шестьдесят пять -
шестьдесят шесть, глубокие морщины залегли на лбу и щеках; на
щеках они выглядели как три пары скобок, начинавшихся в
уголках рта и тянувшихся к скулам, и когда он улыбался, эти
скобки становились еще шире и глубже. Загорелый, лысый - на
лысине у него красовались веснушки, а уцелевшие по бокам
головы волосы были черными или, может, крашеными. Рослый -
метр девяносто пять, если не больше, худой, с широкими, хоть и
сутулыми плечами. Носил он легкомысленный, синенький в горошек
галстук-бабочку, старомодный бежевый двубортный пиджак, а под
ним застегнутый на все пуговицы коричневый шерстяной жилет. И,
невзирая на возраст, выглядел он крепким, живым и
мужественным; мне подумалось даже, что он бы, может, вовсе не
прочь поприставать к Алисе, да и она, наверно, не особенно бы
возражала...
- Так вы говорите - да? - медленно переспросил он. Россоф
кивнул. - Ну, так и я тоже - да. Я изучил все материалы, какие
у нас есть на него, и звучит все это вполне подходяще...
Он повернулся ко мне и несколько секунд испытующе глядел на
меня; тем временем в кабинет вошел Рюб и неслышно прикрыл за
собой дверь. Я начал даже чувствовать себя неловко под
пристальным взглядом Данцигера, когда тот неожиданно
улыбнулся.
- Ладно! - воскликнул он. - Теперь вы, вероятно, хотите
узнать, во что же вас все-таки втравили. Ну что ж, сперва Рюб
вам покажет, а затем я попытаюсь объяснить.
Он схватился большими веснушчатыми руками за лацканы
пиджака и опять уставился на меня, слегка улыбаясь и медленно
покачивая головой; в этом движении мне почудилось одобрение, и
я почувствовал себя польщенным более, чем мог бы ожидать.
3
По коридорам, которыми вел меня Рюб, сновали люди. Мужчины
и женщины, в большинстве своем молодые, входили в кабинеты,
выходили из них, проходили мимо. И каждый, он или она, кивая
Рюбу или заговаривая с ним, неизменно с любопытством смотрел
на меня. Рюб наблюдал за мной, слегка усмехаясь, и когда я в
свою очередь взглянул на него, спросил:
- Ну, и что же вы думаете увидеть? Я попытался найти хоть
какой-нибудь ответ, но не нашел и покачал головой.
- Не имею ни малейшего представления, Рюб.
- Вы уж извините, что все так таинственно, но объяснения
дает директор, а не я. И нужно показать вам это, прежде чем он
сможет хоть что-то объяснить.
Мы повернули за угол, потом повернули еще раз и попали в
коридор, значительно более узкий, чем прежние. Повернули снова
и очутились в совсем уж узеньком, но довольно длинном проходе.
Одна из стен здесь была глухая. В другую был врезан ряд
двойных стекол, сквозь которые хорошо просматривались
инструктажные, как Рюб назвал их, кабинеты. Первые три
кабинета оказались пустыми - оборудование там было, как в
обычных классных комнатах. Шесть-восемь деревянных
стульев-парт - с одной стороны подлокотник заканчивался
письменным столиком; классные доски, кафедры для
преподавателей. В четвертой точно такой же комнате сидели
двое: один за кафедрой, другой лицом к нему на стуле-парте, -
и мы остановились.
- Мы их видим, они нас нет, - пояснил Рюб. - Всем это
известно, но так лучше, чтобы не мешать занятиям...
Тот, кто сидел за партой, говорил, то и дело запинаясь и
время от времени задумчиво потирая лицо рукой. Лет сорока,
худой и смуглый, одетый в темно-синий джемпер и белую рубашку
с открытым воротом, он выглядел гораздо старше своего инструк-
тора. Рядом с окошком в стену была утоплена панель из
нержавеющей стали с двумя кнопками. Рюб нажал одну из них, и
мы услышали голос ученика из зарешеченного динамика над
окошком.
Он говорил на иностранном языке, и секунд через десять мне
померещилось, будто я знаю, на каком: я уже почти объявил об
этом вслух, но все-таки удержался. Первое впечатление было
такое, что это французский - язык, который я могу отличить от
других, - потом меня одолели сомнения. Я прислушался
повнимательнее: отдельные слова, почти наверняка, попадались
французские, но выговор был какой-то невнятный. Ученик говорил
и говорил, и теперь довольно бегло, лишь иногда инструктор
поправлял произношение, и тот несколько раз подряд повторял
одно и то же слово, прежде чем продолжать.
- Это французский?
По усмешке Рюба я понял, что он только и ждал подобного
вопроса.
- Да, но средневековый французский. Так говорили четыреста
с лишним лет назад...
Он нажал другую кнопку,, динамик смолк, лишь губы человека
за стеклом продолжали шевелиться, - и мы двинулись дальше. У
следующего окошка Рюб нажал кнопку сразу же, я услышал, как
кто-то крякнул, затем раздался удар дерева по дереву;
остановившись подле Рюба, я заглянул в комнату.
Мебели в ней не было совсем, стены обтягивала тяжелая
парусина, а на полу двое мужчин вели штыковой бой. Один носил
плоскую каску, гимнастерку цвета хаки с высоким воротником и
обмотки - форму солдата американской армии времен первой
мировой войны. Другой был в черных сапогах, серой форме и
глубокой каске немецкой армии. Штыки отливали старинным
серебристым цветом, и я понял, что они из крашеной резины.
Лица мужчин блестели от пота, гимнастерки потемнели под
мышками и на спине, а они все кололи, отбивали, наступали,
отступали, крякая в такт ударам винтовок. Вдруг немец
стремительно отскочил, сделал ложный выпад, увернулся от удара
противника и всадил штык прямо тому в живот, так что резина
перегнулась пополам.
- Убит, американская свинья! - заорал он победно.
- Черта с два, - отозвался другой, - небольшая царапина...
Оба рассмеялись, продолжая наносить друг другу удары, а Рюб
мрачно смотрел на них и бормотал:
- Не так, мерзавцы, совсем не так! Безобразное отношение к
делу!
Я бросил на него взгляд: лицо его стало раздраженным, злым,
губы сжались, глаза сузились. Еще какое-то мгновение он молча
смотрел в окошко, потом резко надавил на выключатель большим
пальцем и отвернулся.
В следующей комнате сидело человек десять - большинство в
белых плотничьих спецовках, некоторые в синих джинсах и
рабочих рубахах. Мужчина в брюках и рубашке цвета хаки указкой
водил по картонному макету, занимавшему весь стол. Это был
макет комнаты без одной стены, подобие театральной декорации,
и мужчина указывал на игрушечный потолок, Рюб нажал кнопку.
- ...балки крашеные. Но это лишь в самых верхних точках,
где темно. - Указка передвинулась ближе к стене. - Здесь
начинаются настоящие дубовые балки и настоящая штукатурка.
Замешанная на соломе, не забудьте, черт возьми!..
Рюб выключил звук, и мы тронулись дальше.
В этой комнате никого не было, а три стены от пола до
потолка занимала огромная аэрофотография какого-то городка, и
мы задержались, чтобы рассмотреть ее. Там обнаружилась и
подпись: "Уинфилд, штат Вермонт. Ход восстановительных работ.
Вид 9, серия 14". Я взглянул на Рюба, и он знал, что я гляжу
на него, но не дал никакого объяснения - просто стоял и
рассматривал фотографию, и я не стал его ни о чем
расспрашивать.
Еще две комнаты оказались пустыми, а в третьей стулья были
сдвинуты к стенам и посредине красивая девушка танцевала
чарльстон; на столе крутился допотопный патефон с заводной
ручкой. Женщина средних лет стояла поодаль и наблюдала за ней,
отбивая такт указательным пальцем. На девушке было бежевое
платье, подол качался и едва прикрывал порхающие колени, а
линия пояса ненамного поднималась над подолом. Стрижкам такого
фасона, как у нее, в свое время дали прозвище "короче некуда",
и еще она жевала резинку. На женщине было платье того же
фасона, разве что юбка длиннее.
Рюб нажал кнопку динамика, и мы услышали быстрое ритмичное
притоптывание и тонкий призрачный звук стародавнего оркестра.
Внезапно музыка кончилась характерным для того времени
обрывом, и девушка остановилась, шумно перевела дыхание и с
улыбкой глянула на инструкторшу - та кивнула одобрительно:
- Хорошо. Муравьиные коленца вы освоили... На этой милой
фразе Рюб, сдержав усмешку, выключил динамик, и мы, не
обменявшись ни словом, отправились дальше.
Нам попались еще три пустые комнаты подряд, а в следующей
вокруг преподавательской кафедры стояло штук десять
портновских манекенов. На одном из стульев лежала груда белых
картонных коробок, по-видимому, с одеждой.
И опять мы быстро шли вдоль освещенных сверху коридоров,
мимо пронумерованных дверей с черно-белыми табличками: м-р
Макэлрой; м-р Берк, мисс Фридман - бухгалтерия; м-р Демпстер;
архив Б. К Рюбу обращались почти все, кто попадался нам по
дороге, и он отвечал каждому. Мужчины в большинстве своем были
одеты просто: в пуловерах, спортивных куртках, футболках, лишь
немногие в костюмах и при галстуках. Женщины и девушки, иные
из них прехорошенькие, были одеты, как принято одеваться в
учреждениях. Двое грузчиков в спецовках катили тяжелую
деревянную тележку, на ней разместился какой-то мотор или
