- Знаю! - Джулия тоже понизила голос. - Я вспомнила
рисунок, который вы мне показали. Я их сразу узнала, как
только увидела. Мне нравятся авто-мобили. - Она пощупала
сиденье. - Как здорово! Интересно, что сказала бы тетя Ада...
Ой, смотрите! - Палец ее уперся в заднее стекло: она заметила
следующую за нами красную малолитражку. - Какая прелесть! И
правит, смотрите, правит женщина! Я тоже хочу такую!.. - Такси
затормозило перед светофором на Нассау-стрит; как раз погас
зеленый и зажегся красный свет, и Джулия сразу догадалась, в
чем дело. - Остроумно! Не понимаю, почему же мы до этого не
додумались...
На углу Нассау-стрит и Парк-роу мы ненадолго сошли - я
попросил такси подождать у тротуара.
- Вон там, Джулия, раньше стоял отель "Астор". - Я показал
вдоль Парк-роу в сторону Бродвея.
- А там почтамт.
Джулия послушно смотрела, куда я показывал, и кивала в
подтверждение, что слышит меня; однако в тот момент, по-моему,
она еще не была в состоянии отождествить увиденное с "Астором"
или почтамтом. Потом послышался радостный возглас - она
заметила ратушу и здание городского суда, ничуть не
изменившиеся с тех пор, как мы их в последний раз видели, и
поняла, что парк на той стороне улицы - это парк ратуши. Парк,
насколько я мог судить, тоже ничуть не изменился; если и
произошли какие-нибудь мелкие перемены, - наверно, произошли,
- они ускользали от нашего внимания. Джулия, не в силах
отвести взгляда от той стороны, улыбалась неподдельно, но,
пожалуй, неуверенно; на короткий миг в глазах у нее блеснули
слезы.
- Как я рада, Сай, - сказала она тихо, - что парк не
изменился. Какое счастье видеть его...
Теперь она наконец сориентировалась - и вдруг до нее дошло,
куда мы приехали, и она вскинула на меня глаза. Я кивком
подтвердил ее догадку, жестом показал, чтобы такси следовало
за нами, и мы двинулись до Парк-роу вдоль стены бывшего здания
"Таймс": оно дожило до наших дней, хоть и значительно
перестроенное. А что же соседнее, сгоревшее на наших глазах
дотла? На месте здания "Всего мира" высился дом, такой же
невзрачный и такой же старый, удивительно похожий на своего
предшественника; судя по всему, его и построили сразу же после
пожара.
Мы стояли возле этого дома, глядя на него слепо и
безучастно. Мысленно я видел, как из окон вырываются, тянутся
по фасаду оранжевые языки пламени; до сих пор я словно бы
чувствовал запах черного дыма, словно бы слышал ураганный рев
пожара, о котором сегодня и не помнил никто, кроме меня и
девушки, стоящей рядом; и еще я подумал: как-то сложилась
дальнейшая жизнь Айды Смолл... Я подошел поближе и положил
ладонь на каменную стену, и Джулия последовала моему примеру.
Камень, несомненно, был самый настоящий, мерзлый, быстро
вытягивал из ладоней тепло; но Джулия недоверчиво качнула
головой, и я откликнулся:
- Все равно что-то не то. Будто трогаешь декорацию...
Я сунул руку обратно в карман пальто, Джулия спрятала свои
ладони в муфту. Она пошла к такси, поджидавшему у тротуара, и
вдруг снова обернулась к старому зданию.
- Где примерно висела вывеска "Обсервер"? Вон там? - Она
посмотрела на шофера, который делал вид, что не слушает нас,
подошла ко мне поближе и понизила голос. - Сай, вы можете
поверить, что прошло всего два дня с тех пор, как мы ползли по
этой вывеске? А вон, - показала она на здание "Тайме", - то
самое окно, через которое мы попали в кабинет мистера Дж.
Уолтера Томпсона...
Я кивнул, усмехнувшись: действительно, поверить в это
сегодня было чертовски трудно.
- А ведь его рекламное агентство все еще существует.
Кажется, крупнейшее в мире или что-то вроде того...
- Да ну? - отозвалась она радостно, словно получив известие
о близком знакомом.
Уж не знаю, что думал о нас таксист; теперь он чуть не
ежесекундно поглядывал на нас в свое зеркало. Но едва,
перехватив мой взгляд, он вознамерился что-то сказать, я
состроил самую суровую мину, какую только сумел. Я вообще
терпеть не моту нью-йоркских таксистов. О них слишком много
писали, и они возомнили о себе невесть что; меня отнюдь не
интересовало, какую пошлость этот тип собирается выдать на наш
счет. Джулия тоже поняла, что он теперь прислушивается к
каждому нашему слову; случалось, когда мы застревали у
светофоров, что водители и пассажиры соседних машин глазели на
наши одежды, а вслед за тем и на лица. Разумеется, когда мы
шли по Бродвею или стояли на Парк-роу, на нас глазели еще
больше, но не думаю, чтобы с чрезмерным недоумением: скорее
всего нас считали актерами, направляющимися на репетицию,
например на репетицию телевизионного рекламного фильма. Но
Джулию это беспрерывное внимание беспокоило, и, когда таксист
в очередной раз изучающе оглядел нас через зеркало, она
наклонилась ко мне и шепнула:
- Мы едем к вам домой, Сай? Нам еще далеко?..
Я ответил, что недалеко, и сказал шоферу, чтобы он
поднажал. Правда, потом мы сделали еще один крюк. На углу
Третьей авеню и Двадцать третьей улицы я попросил повернуть
налево, и таксист, конечно, не преминул съехидничать -
напомнил мне мой собственный адрес. Пришлось повторить: "Вам
говорят, налево!" Он повернул, и мы объехали вокруг
Мэдисон-сквер; когда мы вновь оказались на Бродвее и двинулись
вдоль западной стороны сквера на юг, Джулия вдруг резко
схватила меня за руку - признаться, на что-то в этом роде я и
рассчитывал.
- Сай, - горячо шепнула она. - Ее нет! Ее и вправду нет!..
- Чего нет?
- Да руки! Руки статуи Свободы!.. - Таксист был, вероятно,
в полнейшем недоумении. - Ну, конечно, - продолжала она
шепотом, - так и должно быть, но... Но теперь-то я точно знаю,
что это мне не приснилось. И что статуя, вся целиком, стоит на
острове в бухте. - Пальцы ее, придерживающие меня за локоть,
непроизвольно сжались. - Страшновато...
Она принудила себя улыбнуться и посмотрела вперед сквозь
ветровое стекло. На шофера она уже не обращала внимания.
- Гостиницы "Пятая авеню" нет. И театра "Эбби-парк" нет. И
"Женской мили" тоже нет, да, Сай?..
Я кивнул.
- Ничего этого нет. - Мы повернули с Бродвея на Двадцать
вторую улицу, опять на восток. - Зато ваш дом стоит, где
стоял. Можно свернуть здесь и подъехать на Грэмерси-парк.
Хотите?
- Нет, нет, - она решительно замотала головой. - Этого бы я
не выдержала...
У меня в доме Джулии очень понравился лифт и вовсе не
понравилась женщина средних лет с пуделем под мышкой, которая
как уставилась на нашу одежду, так и не отводила глаз, пока мы
не вышли. Ключ у меня был запрятан за притолоку, там, где она
слегка отошла от стены. Я выскреб его оттуда при помощи
сложенной в несколько раз полоски бумаги, открыл дверь и
жестом предложил Джулии войти первой. Как только она
переступила порог, я щелкнул выключателем, и - для меня это
теперь было почти так же внове, как для нее, - в комнате
зажегся свет.
С улыбкой восхищения, совершенно ребяческой, Джулия раза
три перевела взгляд с люстры на выключатель и обратно. Потом
глазами попросила у меня разрешения и осторожно нажала на
выключатель двумя пальчиками. Свет погас.
- Как удивительно, - пробормотала она, глядя на люстру. - В
любой момент чистый, яркий свет. И как просто...
Она еще раз щелкнула выключателем, зажигая люстру.
- А я предпочитаю газовый свет, - заметил я, но ей это
показалось настолько невероятным, что она не удостоила меня
ответом.
Не в силах отвести глаз от лампочек, она надавила на
выключатель - свет погас. Я достал деньги из-под бумаги,
устилавшей дно ящика в туалетном столике, спустился вниз,
расплатился с шофером и вернулся, а Джулия все стояла,
восхищенная, зачарованная, включая и выключая свет, включая и
выключая...
Я помог ей снять пальто и повесил его вместе с капором и
муфтой в шкаф. Джулия поправила волосы, и над нами на
мгновение нависла взаимная неловкость. По-моему, ей показалось
неприличным снять пальто и шляпу, оставшись со мной наедине у
меня в квартире, во всяком случае ей показалось бы это, будь
обстоятельства хоть немного более обычными. Чтобы скрыть
смущение, она принялась рассматривать диван и прочую
обстановку моей меблированной квартиры - впрочем, интерес ее
был в достаточной мере искренним, поскольку мебели такого
фасона она не встречала. Она даже задала один-два вопроса,
потом отошла к окнам - я за ней следом - и выглянула на
Лексингтон-авеню, не уставая поражаться тому, что видит.
День этот запомнился мне как серия разрозненных картинок:
Джулия у холодильника - я открыл его, размышляя, из чего бы
соорудить завтрак, а она дивится холоду, способности делать
лед, морозилке, лампочке, загорающейся, как только открывается
дверца; Джулия знакомится с растворимым кофе - сначала с
наслаждением вдыхает его аромат, потом пробует и морщится,
разочарованная; Джулия восхищается апельсиновым соком, который
я, как чародей, достал из холодильника, размешал в графине и
разлил в стаканы с кубиками льда.
И одна, из бессчетного множества других картинок: Джулия
снова в гостиной, в руке у нее уже, кажется, третий по счету
стакан апельсинового сока со льдом; она взирает на темный
экран телевизора, а я пытаюсь объяснить ей, что будет, когда я
его включу. В ответ она торопливо кивает, возбужденная моими
обещаниями, но не вполне веря им или по крайней мере не
сознавая их истинного смысла. Я включаю телевизор - и,
несмотря на все мои предупреждения, она пугается и с криком
отшатывается на зад, расплескивая сок на ковер, когда на
экране появляется лицо женщины, умоляющей Джулию испробовать
самоновейший сорт хозяйственного мыла. К телевидению Жюль Верн
ее не подготовил, оно оказалось для Джулии совершенным чудом,
и она с трудом верила собственным глазам.
Потом она начала допытываться, как оно работает, и
непонимающе слушала объяснения, то и дело переводя взгляд с
моего лица на экран и обратно. Я рассказал ей, что данная
передача - из числа записанных на пленку, но вообще-то с
помощью телевидения можно наблюдать за событиями, происходящи-
ми в данную секунду в разных концах Земли. Это ее потрясло;
спустя какое-то время она спросила, что такое пленка, и когда
я ответил, что есть способ записывать изображения людей в
движении вместе со звуками их речи, это ее, по-моему, просто
доконало.
Мне кажется даже, что телевизор и мой рассказ про
телевидение настолько не укладывались в ее сознании, что
сперва она отнеслась к передаче довольно-таки враждебно. Но я
пододвинул ей стул, тронул ее сиденьем под колени, и она
медленно села; выражение недоверия на ее лице сменилось
совершенно детским, всепоглощающим интересом. Она сидела
неестественно прямо, позабыв даже откинуться на спинку стула,
приоткрыв рот, внимая каждому движению, каждому звуку
заурядной "мыльной оперы". А когда я показал ей, что поворотом
ручки можно переменить программу, она принялась вертеть ее
каждые десять секунд - с многосерийного детектива на
международный обзор, с обзора на старый фильм, на детскую
передачу. Пришлось постучать ей по плечу, чтобы напомнить о
себе.
- Я отлучусь на полчасика, хорошо? Вы тут обойдетесь без
меня?..
Она кивнула и опять повернулась к экрану. Я прошел в
спальню, надел спортивные брюки, свитер, мягкие полуботинки, а
поверх всего напялил короткую бежевую кожанку. Когда я
вернулся, Джулия, взглянув на меня мельком, поинтересовалась:
- Теперь мужчины так одеваются?
