книгу, которую Джулия порывалась открыть. Но пока я делал два
быстрых шага, что отделяли меня от нее, я припомнил десятки
приведенных там фотографий: разрушенный город - груды камня,
обломки стен, а на переднем плане мертвая лошадь в придорожной
канаве... Беженцы на грязном проселке и маленькая девочка,
испуганно глядящая в объектив... Самолет, объятый пламенем...
Окоп, чуть не доверху полный трупов в гимнастерках, галифе и
обмотках; одно из лиц совсем уже разложилось, остался череп с
прилипшими к нему волосами. И - фотография, которая
запомнилась мне больше всех остальных: на бруствере окопа
сидит солдат с непокрытой головой. Он жив, свесил ноги по
щиколотку в воду, залившую окоп, а там, в воде, лежит мертвый.
Солдат курит и смотрит в аппарат запавшими, ничего не
выражающими глазами, и вид у него такой, будто он никогда не
улыбался и никогда не улыбнется, сколько бы ни довелось ему
прожить. И я со всей очевидностью понял, что нельзя показывать
Джулии эти ужасы, если только она не собирается остаться в
мире, который их породил. С принужденной улыбкой я взял книгу
из рук Джулии до того, как она успела ее раскрыть, и ответил
небрежно:
- Была такая война, - я мельком глянул на корешок, словно
хотел удостовериться, та ли это книга, - была, но давно...
- Но почему мировая?
- Потому что... ее назвали так потому, что весь мир
проявлял к ней интерес. Понимаете, она касалась всех и
каждого, и... ну, в общем ее быстро прекратили. Я почти и
забыл о ней.
Насколько я понимаю, получилось у меня не слишком
убедительно - Джулия немедля спросила:
- Но тут написано - первая мировая. Значит, были и другие
мировые войны?
- Была еще вторая.
- А та была какая?..
Она, бесспорно, заподозрила меня во лжи. И вновь мой мозг
совершил обыкновенное чудо. В тот раз я за несколько секунд -
прежде чем солгал - окинул мысленным взором четыре года сраже-
ний первой мировой войны. Теперь я так же мгновенно подумал о
второй мировой - о городах, стертых фашистами с лица земли
вместе с женщинами, стариками и детьми, о массированных
налетах американской авиации, несших смерть опять же старикам,
женщинам и детям. И о конструкторе, которого я неоднократно
пытался себе представить, - каждое утро от вставал, завтракал,
шел на работу, садился за чертежную доску, бережно закатывал
рукава рубашки и принимался, тщательно прорисовывая тушью
детали и скрупулезно вникая в технические подробности, за
разработку приспособления, замаскированного под душ и
предназначенного для умерщвления миллионов людей на фабриках
смерти. Подумал я и о сотнях тысяч убитых еще более
эффективно, об их мгновенной гибели в ослепительных вспышках
двух атомных взрывов над Японией. Какой была вторая мировая
война? Невероятно, но факт - она была хуже первой, и никакой
другой ответ, никакая глупая ложь на сей раз даже не приходила
в голову.
Джулия поняла. Она догадалась, что войны называются
мировыми не ради красного словца. Посмотрела снова на толстый
том, который я отобрал у нее, затем мне в глаза и сказала:
- Не надо. Не хочу слышать об этом.
- А я не хочу говорить об этом.
Я поставил книгу на полку, и мы вернулись на диван. Однако
Джулия присела на самый краешек, сложив - вернее, сжав - руки
на коленях. Довольно долго она молчала, глядя прямо перед
собой, собираясь с мыслями, и наконец произнесла:
- Весь день я думала о том, как мне поступить. Я думала,
что можно бы остаться здесь, если бы только каким-то образом
дать тете Аде знать, что случилось. Когда мы сегодня шли по
Пятой авеню, я совсем уж было решилась остаться... - Я сидел
рядом с Джулией, она повернулась ко мне лицом и вымученно
улыбнулась. - Никогда не предполагала, что смогу сказать
что-либо подобное мужчине, но, оказывается, могу. Вы меня
любите?
- Люблю.
- И я вас. Чуть не с первого взгляда, хотя сначала и не
догадывалась об этом. А Джейк догадался сразу. Что-то такое
почувствовал. А теперь я и без него знаю. Что мне делать, Сай?
Чего вы хотите? Чтобы я осталась здесь?
На мгновение мелькнула мысль, что надо бы все основательно
взвесить, - и вдруг я понял, что это не нужно, что все уже
взвешено. Я сидел и смотрел на Джулию, и она полагала, видимо,
что я обдумываю ответ. А я - я мысленно разговаривал с ней.
"Нет, Джулия, - говорил я, - я не позволю тебе остаться
здесь. Потому что мы теперь народ, отравляющий самый воздух,
которым дышим. И реки, из которых пьем. Мы уничтожаем Великие
озера; озера Эри уже нет, а теперь мы принялись и за океаны.
Мы засорили атмосферу радиоактивными осадками, отлагающимися в
костях наших детей, - и ведь мы знали об этом заранее. Мы
изобрели бомбы, способные за несколько минут стереть с лица
земли весь род людской, и бомбы эти стоят на позициях в боевой
готовности. Мы покончили с полиомиелитом, а американская армия
тем временем вывела новые штаммы микробов, вызывающие
смертельные, не поддающиеся лечению болезни. Мы имели
возможность дать справедливость нашим неграм, но, когда они ее
потребовали, мы им отказали. В Азии мы в буквальном смысле
слова сжигаем людей заживо. А у себя дома, в Штатах,
равнодушно смотрим, как недоедают дети. Мы разрешаем кому-то
делать деньги на том, чтобы по телевидению склонять подростков
к курению, хотя прекрасно знаем, что принесет им никотин. В
наше время с каждым днем все труднее убеждать себя в том, что
мы, американцы, хороший народ. Мы ненавидим друг друга. И уже
привыкли к ненависти..."
Я остановил себя - ничего этого я ей не скажу. Все это
груз, который незачем взваливать на ее плечи. Я спросил:
- Вы бывали в Гарлеме?
- Ну, конечно.
- Вам нравится там?
- Еще бы нет - там очаровательно. Я всегда любила деревню.
- А случалось вам прогуливаться по Сентрал-парку ночью?
- Разумеется.
- Вы гуляли одна, без спутников?
- Да, одна. Там очень тихо...
Бесспорно, эпоха Джулии знала и свои теневые стороны.
Бесспорно, семена всего того, что я ненавидел в своем
двадцатом веке, были уже высажены и пустили ростки. Но эти
ростки еще не расцвели. В Нью-Йорке тех времен люди еще могли
лунной ночью мчаться на санях по свежему снегу, могли окликать
друг друга, смеяться и петь. В их представлении жизнь еще
имела цель, имела смысл; великая пустота еще не наступила.
Теперь добрые времена, когда жизнь казалась благом, кажется,
прошли безвозвратно. Джулия захватила, быть может, самые
последние годы.
- Вам надо вернуться, Джулия, - сказал я, взяв ее руки в
свои. - Поверьте мне - ведь я люблю вас. Вам нельзя оставаться
здесь.
Она помолчала, потом ответила медленным кивком.
- А вы, Сай? Вы тоже вернетесь?..
Сама мысль о возвращении принесла мне радость, я не сумел
скрыть эту радость, и Джулия улыбнулась. Но вслух мне пришлось
сказать:
- Не знаю. У меня здесь есть кое-какие дела, которые
непременно надо уладить...
- И главное - вы не знаете, сможете ли вы прожить с нами
всю жизнь, ведь правда?
- Да, я хотел бы увериться, что не делаю ошибки.
- Конечно. Ради нас обоих. - Несколько мгновений мы
смотрели друг другу в глаза, потом она заявила: - Я вернусь
сегодня же. Сейчас. Иначе я стану умолять вас вернуться вместе
со мной. А уйти навсегда из своего времени - такое решение
если уж принимать, то наедине с собой.
Тут она была, безусловно, права.
- А вы сумеете вернуться без моей помощи?
- Думаю, что да. Сюда, в будущее, какое и во сне не
приснится, я сама попасть не могла бы: это вы перенесли меня.
А свое время я вполне себе представляю, ощущаю его, знаю, что
оно существует, - знаю гораздо лучше, чем вы, когда впервые
перенеслись к нам...
В мозгу у меня молнией вспыхнули опасения, о которых я
совершенно забыл, - так далеко они отстояли от этой комнаты,
от этого века.
- А Кармоди?! Вы не можете вернуться, Джулия! Кармоди
вас...
- Ничего он мне не сделает. - Она уверенно качнула головой.
- Помните, что я делала, когда за нами приехал инспектор
Бернс? Вы читали внизу, в гостиной, а я...
- Вы были наверху.
- Вот именно. В комнате Джейка. Складывала его вещи в
чемодан. Я как раз заворачивала его ботинки, когда услышала,
что меня зовут. Сегодня днем меня вдруг, без всякого повода,
осенило. Помнится, я подняла ботинки с полу, и тут зазвонил
входной звонок. Я тогда обратила внимание на каблуки. Гвозди
на них образовали узор - девятиконечную звезду, вписанную в
окружность. Понимаете, Сай, это Джейк спасся от пожара, вовсе
не Кармоди! Это Джейк сидел в доме Кармоди, весь покрытый
бинтами. И кипящий ненавистью.
И я понял, что это правда. Я понял наконец, что произошло.
- Бог мой, Джулия! Значит, он каким-то образом выбрался из
огня. Весь обожженный, но в голове у него уже созревал план.
Он отправился, я уверен, прямиком к дому Кармоди, встретился с
его вдовой, и - представьте себе только! - они тут же
договорились. Без Кармоди она потеряла бы все свое состояние -
вот Джейк и стал Кармоди. Когда мы видели ее на
благотворительном балу, она уже знала, что муж ее утром погиб,
она уже вступила в сделку с убийцей! Бывало ли от начала
времен, чтобы кто-нибудь жаждал денег и власти больше, чем эти
двое? Вот уж действительно подходящая пара!..
- Чему вы улыбаетесь?
- Разве улыбаюсь? Я и не заметил. А если улыбаюсь, то,
пожалуй... это нелегко объяснить, но улыбаюсь я тому, что
Джейк такой отпетый негодяй! Я, кажется, в жизни не употреблял
подобного выражения, но к нему оно подходит как нельзя лучше.
Он негодяй в каждой своем поступке. Ну и, кроме того, он
человек своего времени. Улыбаюсь я еще и тому, что, несмотря
на все свои грехи, он мне чем-то нравится. Старина Джейк,
переодетый под Кармоди, наконец-то он очутился на Уолл-стрит.
Надеюсь, на бирже ему повезло...
- Воистину, - сказала Джулия, - он был проклят. Хочу
думать, он нашел свое счастье, а впрочем, вряд ли. - Она,
конечно, не поняла меня: для нее в слове "негодяй" не
слышалось никакой нарочитости, никакой сценической условности.
- Но теперь он не сможет причинить мне зла. Я знаю, кто он, и
как только он поймет, что я это знаю, я окажусь в
безопасности. И вы... вы тоже, если вернетесь.
Она резко встала и пошла в спальню переодеться.
Я отвез Джулию на такси. Уже совсем стемнело, она
откинулась на спинку сиденья, и никто, кроме шофера, не видел,
как она одета. Остановились мы за полквартала от цели, метрах
в двадцати от ближайшего фонаря. Я расплатился, и Джулия под
руку со мной быстро пошла к гигантскому гранитному основанию
Манхэттенской башни Бруклинского моста.
Добравшись до самой густой тени, я взял ее руки в свои и
посмотрел на нее долгим взглядом. В своей длинной юбке, пальто
и капоре, с муфтой, свисающей на шнурке с запястья, она
выглядела превосходно - точно так, как и должна выглядеть Джу-
лия.
- Я хотел бы вернуться вместе с тобой. Я хотел бы остаться
с тобой на всю жизнь, но...
- Я понимаю.
Мы повторили то, что говорили друг другу уже много раз. Я
обнял Джулию и долго не выпускал ее. Потом я поцеловал ее, и
мы снова посмотрели друг другу в глаза, потом одновременно
вздохнули, оба хотели что-то сказать... И промолчали, сдержали
дыхание и грустно улыбнулись: все уже было сказано. Джулия
подняла руку, коснулась пальцами моей щеки и качнула головой -
произнести слова прощания не удавалось. Взявшись за руки, мы
отошли на несколько шагов от гранитной стены, обернулись и
взглянули на нее в упор; теперь она поднималась над нами
