она думает. Разумеется, я нарушил основную заповедь проекта, и
никто, наверно, не смог бы понять почему. Однако я не
сомневался, что поступаю правильно. Наконец, я кончил и стал
ждать, что же скажет Джулия.
Она глубоко вздохнула.
- Спасибо, Сай. Никогда не встречала таких отзывчивых
мужчин. Вы помогли мне перенести эту долгую ночь. Ничто меня
так не захватывало с тех самых пор, как я девочкой читала
"Маленьких женщин"*. Вам надо записать это все на бумаге, а
может, и проиллюстрировать. Я просто уверена, что в "Харперс
уикли" примут. А теперь я, пожалуй, смогу еще немножко
поспать...
*"Маленькие женщины" - популярная в свое время повесть для
девочек американской писательницы Луизы Олькотт (1832-1888).
- Ладно, - ответил я, усмехнувшись в темноте. Значит, она
решила, что я придумал свой рассказ специально ради того,
чтобы развлечь ее. А впрочем, чего еще я ждал?..
Через четыре-пять минут я и сам заснул, заснул
по-настоящему крепким сном. А когда очнулся, то каким-то
подсознательным чувством понял, что ночь на исходе, и пожалел,
что она уже прошла. Какой бы ни была она неприютной, но с
Джулией мне было хорошо. А теперь нам предстоял день, который
мы уже никак не сможем дотянуть до конца. Какой-нибудь завтрак
мы еще, бог даст, сумеем перехватить, а потом придется опять
ходить, ходить без остановки; через час, не больше, даст себя
знать вчерашняя усталость, а еще через час-другой нас,
несомненно, поймают. "Пожалуй, - подумалось мне, - лучше сразу
явиться с повинной; по крайней мере тогда мы очутимся в тепле
и не будет нужды куда-то бежать..."
До рассвета оставалось еще далеко, до восхода тем более, но
ночной мрак уже словно разбавили. Выглянув на площадку, я
различил витиеватый узор ограды - раньше мне это ни разу не
удавалось. С новой силой вспыхнуло во мне удивление: какое же
необычное убежище мы избрали! Пришлось повторить про себя,
чтобы поверить заново: невероятно, но факт - мы внутри факела
статуи Свободы. И вдруг меня озарило... А почему бы и нет? А
что, если получится?.. Я сжал Джулию в объятиях, осторожно, но
крепко, как можно крепче, прижался щекой к ее волосам,
прильнул к ней, стараясь, насколько мог, ощутить ее частью
себя самого. И затем, как учил меня Оскар Россоф, начал
мысленно освобождаться от окружающей меня эпохи. Ведь эта
гигантская медная рука, сжимающая факел, существует в обоих
известных мне Нью-Йорках, в обоих временах. Мало-помалу
двадцатый век ожил в моем сознании, завладел им, и я сказал
себе, что я уже там, что мы оба там, Джулия вместе со мной. И
вдруг я понял, почувствовал: свершилось.
В этот неуловимый миг руки мои сжались настолько, что
Джулия шевельнулась и открыла хмельные от сна глаза.
- Где... - Тут она оглянулась и вспомнила. - Ах, да!..
Она улыбнулась. Я отпустил ее, поднялся, разминая затекшие
ноги. Джулия тоже встала, и мы выбрались на обзорную площадку.
Темнота растворялась, воздух светлел, становился белесым, хоть
мы еще ничего не видели. Зато слышали. Я ждал этого и сразу
узнал звук - и глянул на Джулию. На лице ее отразилось
недоумение, потом она нахмурилась и повернулась ко мне.
- Прибой? - спросила она. - Сай, клянусь, я слышу шум
прибоя!.. - Она втянула в себя воздух. - И запах моря. - Ее
охватил испуг. - Сай, что случи...
Я обнял ее за плечи и тихо сказал:
- Джулия, мы спасены. История, которую я рассказывал ночью,
не вымышлена. Я рассказал чистую правду. И теперь мы
перенеслись в мой двадцатый век...
Она уставилась на меня, прочитала в моих глазах, что я не
лгу, и уткнулась мне в грудь лицом.
- Сай, мне страшно! Я боюсь, я не могу взглянуть!..
А небо продолжало светлеть, на горизонте зажглась розовая
полоска зари, и далеко под нами я мог уже разглядеть барашки
на гребнях волн.
- Можете, Джулия, можете.
Я взял ее за подбородок, поднял ей голову и повернул лицом
к востоку. Она увидела воду, увидела бухту далеко внизу, потом
обернулась и увидела сине-зеленую поверхность факела, патину
многих десятилетий, покрывающую металл, - и задрожала. Плечи у
нее буквально свело от страха, но глаза были все равно
открыты. Снова и снова переводила она их с бухты на факел, с
факела на бухту и беспрерывно повторяла: "О Сай!.." -
испуганным, прерывающимся от волнения голосом. Лицо ее было
белее мела, и руку, судорожно прижатую к щеке, била мелкая
дрожь. Но понемногу к ней возвращалась улыбка.
Вдали над океаном показался узенький краешек солнца, и
стали видны корабли. А солнце выкатывалось из-за горизонта все
выше и выше, и я взял Джулию за руку и повел по кругу вдоль
ограды. И как только мы перешли на другую сторону площадки,
Джулия замерла не дыша; оцепенело смотрела она через бухту на
сонмище небоскребов, толпящихся на южной оконечности острова
Манхэттен, устремляющихся ввысь, пламенеющих в лучах восхода
десятками тысяч окон.
21
Мы сели на первый же экскурсионный катер, возвращавшийся на
Манхэттен. Небольшая кучка туристов, которых он привез, с
любопытством воззрилась на одежду Джулии - на мое пальто и
круглую меховую шапку они не обратили никакого внимания. Это
был единственный за день катер, возвращавшийся в Нью-Йорк без
пассажиров - не считая нас, конечно. Следующий доставит новых
туристов и заберет прибывших первым рейсом, и так целый день.
Я порадовался, что на борту безлюдно: на нас определенно
глазели бы. Правда, контролер попался въедливый и принялся
допытываться, откуда мы взялись. Я объяснил, что мы вчера
опоздали на последний катер и нам пришлось провести на острове
всю ночь. Секунду-другую он размышлял, как отнестись к моему
рассказу, затем сально осклабился и пропустил нас на борт;
одежда наша, по-видимому не произвела на него ни малейшего
впечатления.
Мы поднялись на открытую верхнюю палубу. Катер осторожно
выбрался на фарватер и, разрезая волну, двинулся к Манхэттену,
а Джулия замерла подле меня и смотрела завороженно, как
небоскребы увеличиваются в размерах, поднимаются до
непостижимой высоты. С палубы открывался прекрасный вид на
нижний Манхэттен, а также на Нью-Джерси, южную часть Бруклина,
Стейтен-Айленд и на бухту вплоть до моста Верразано; минут
десять Джулия просто смотрела во все глаза, не в силах
вымолвить ни слова. Потом склонилась ко мне и, не отрывая
взгляда от громадин, теснящихся на кончике острова, - солнце
взошло, и в его лучах здания казались действительно красивыми,
- шепнула:
- Как же они не падают?..
Я принялся объяснять ей что-то про стальные каркасы, но
примолк, не докончив фразы. Она меня не слушала, она не
слышала ни слова. Она смотрела и смотрела - и вдруг, просияв,
схватила меня за руку:
- Новый мост!.. - воскликнула она и показала на Бруклинский
мост над Ист-Ривер.
Навстречу нам в открытое море направлялся торговый корабль;
казалось, он не приближается, а просто увеличивается в
размерах. Когда, наконец, он прошел совсем близко от нас и его
стальной борт навис над нами бесконечной громадой, Джулия при-
льнула ко мне, испуганно жмурясь и шепча:
- Оно не опрокинется? Не перевернется?..
Я заверил ее, что это совершенно исключено, но вместе с нею
смерил взглядом гигантский черный утес, глухо урчащий винтами,
и без труда догадался, каково ей. Ведь даже мне самому
представлялось невероятным, что такое чудовище может держаться
на плаву. Интересно, что сказала бы Джулия, если бы мимо нас
проплыл, к примеру, новый лайнер "Куин Элизабет"?..
Но тут в сером небе над нами появился самолет, обыкновенный
четырехмоторный винтовой самолет и не слишком высоко - не
более трех тысяч метров. Я обрадовался возможности показать
нечто, воистину способное выступить в роли символа века.
- Смотрите, Джулия! - Она и сама услышала гул мотора, но не
могла понять, откуда он идет, пока я не ткнул пальцем вверх. -
Это называется самолет. Или, иначе, аэроплан...
Я ожидал - боюсь, не без оттенка самодовольства - увидеть,
как она потрясена. Однако Джулия секунд десять следила за
самолетом, следила с любопытством, но без особого удивления, и
кивнула:
- Я читала про аэро-планы у Жюля Верна. Конечно, вы их уже
построили. Я хотела бы, пожалуй, прокатиться на аэро-плане. Их
много?..
И она опять повернулась к тому, что действительно потрясло
ее: к испещренным окнами скалам Манхэттена.
- Порядочно, - ответил я, рассмеявшись про себя: так мне и
надо.
Сойдя с катера, мы пересекли маленький парк Бэттери и
очутились на улице - и Джулия внезапно застыла, прижав руку к
груди. Сперва мне подумалось, что она ошеломлена близостью
домов-башен, видом узкой улицы, забитой пешеходами и машинами,
ревом уличного движения, к которому добавлялся еще и
оглушающий стрекот отбойных молотков. Но нет, Джулию
околдовали вовсе не здания и не машины, а люди, обыкновенные
люди, спешащие мимо. Пристально всмотревшись, я понял, что
поразила ее не одежда, - я вспомнил трепетное чувство,
охватившее меня при первом столкновении с живыми, из плоти и
крови, людьми 1882 года, и мне померещилось, что на лице
Джулии я вижу такое же до головокружения острое изумление. На
острове у подножия статуи Свободы она была еще слишком занята
собственными переживаниями, и пассажиры с катера показались ей
скорее всего ненастоящими. А теперь она, как я некогда,
заметила людей вокруг себя - а они не замечали ее, они бежали
по своим делам, переговаривались между собой, живые люди,
отделенные от ее эпохи без малого целым столетием... Она опять
побледнела, слова замерли у нее на губах - ей было страшно.
Мы прошли короткий квартал вверх по Бродвею.
- Вы знаете, где мы сейчас находимся? - спросил я.
Вопрос смутил ее, будто речь шла о каком-то городе за
границей, где она в жизни не бывала. Она старалась догадаться,
вертела головой туда и сюда, потом обернулась ко мне, все еще
не оправившись от испуга, но уже улыбаясь:
- Нет, не знаю.
- В начале Бродвея.
- Быть не может! - вырвалось у нее. Она посмотрела еще раз
в одну сторону, в другую, и улыбка исчезла с ее губ. - Но,
Сай, тут же нет ничего знакомого. Ничего, к чему я...
- Погодите, - прервал я, взял ее под руку и провел еще два
квартала. И вдруг Джулия сама замедлила шаги, в изумлении
поднесла руку ко рту, уставившись на противоположную сторону
улицы. Еще пятьдесят метров, и мы остановились у края
тротуара, лицом к малюсенькой церкви Троицы, почти
затерявшейся на дне ущелья из стекла и бетона. Джулия медленно
запрокинула голову, поднимая взгляд все выше, выше, к вершинам
башен, которые попросту задавили здание, когда-то самое
высокое на всем Манхэттене - Манхэттене, каким она его знала.
- Мне не нравится, Сай! - наконец сказала она. - Не
нравится видеть Троицу такой... такой убогой. - Она бросила
еще один взгляд на далекое небо над крышами домов-гигантов.
Когда она опять обернулась ко мне, на губах у нее вновь играла
улыбка. - Но я хотела бы подняться на самый верх какого-нибудь
из этих зданий. - Зажмурившись на мгновение, она притворилась,
что замирает от высоты. - По крайней мере Бродвей все такой же
шумный... Чудно-то как: нигде ни одной лошади... - И только
тут она заметила очевидное. - Сай, что это? Все почему-то едут
в одну сторону!..
На углу мы сели в такси, и, пока ехали на восток к
Нассау-стрит, я попытался объяснить ей принцип одностороннего
движения. Джулия с любопытством осматривалась в машине, а я,
понизив голос, чтобы шофер не расслышал, сказал:
- Вот это и есть автомобиль.
