Дата: 17 июля 1999 г. 23:04
Леонид Филиппов z@tf.ru
ЧТО-ТО ВРОДЕ ЛЮБВИ
Критическая статья по Пелевину
- Ты опять все подменяешь, -
отвечал Затворник. - Это
только поиски свободы.
В.Пелевин "Затворник и Шестипалый"
ВВЕДЕНИЕ
Пытаясь написать нечто цельное о творчестве Виктора Пелевина, я
столкнулся с непреодолимым противоречием. Есть Пелевин-писатель с его
книгами, - сам по себе. И есть реакция социума на эти явления - очень
разная: от одного полюса до другого; но - во всех случаях - с эмоциями. И
реакция эта - тоже сама по себе. Порой эти две области настолько мало
соотносимы, что совместить их в одном пространстве попросту немыслимо:
Так получились две почти независимые части. В первой - разговор по
большей части о творчестве. При этом я (вообще говоря, не имея на то
никаких прав) позволил себе прибегнуть к помощи одного из величайших
специалистов по этой части - Андрея Синявского - использовав его "Прогулки
с Пушкиным" как основной мотив.
Тема же части второй - не только и не даже столько сам писатель, сколько
поднятые им волны. Ибо на сегодня это веселое имя - Пелевин - едва ли не
лакмусовая бумажка при определении реакции того или иного комментатора
литературного процесса. Так что тем, кто интересуется прежде всего
отношениями советую обратиться сразу туда. у а любящим пелевинскую прозу
как таковую, надеюсь, интересно будет заглянуть и в начало.
Gaudeamus:
-----------------------
Публиковалось в журнале "Звезда" 5/99
1. ПОЛЕТЫ С ЗАТВОРИКОМ
Вариации на заданную тему
Он не знает запретов и готов
ради пикантности покуситься
на небеса.
Абрам Терц
При несомненном ажиотаже вокруг имени Пелевина - как за , так и против -
нам как-то затруднительно выразить, в чем именно его выделенность и почему
именно ему, Пелевину, досталось в последние годы столько восторгов и
ругани. Помимо авторитета солидной премии и явной популярности, за которой
его личность несколько расплывается, - трудность заключается в его
абсолютной доступности и непроницаемости одновременно. Провозглашаемые им
истины не содержат, кажется, ничего такого особенно незнакомого.
Позволительно спросить, усомниться (и ох как многие усомнились): да так ли
уж талантлив ваш Пелевин и чем, в самом деле, он привлекает внимание за
вычетом десяткадругого ладно скроенных новелл, про которые и сказать-то
нечего, кроме того, что они крепко сшиты?
Кто же читатель Пелевина? Да едва ли не первый встречный из скольконибудь
читающих вообще. "у как же, читал, знаю, дело известное". А уж среди
"учащейся молодежи" - и подавно. Модно даже - это при том, что общая
озабоченность чтением литературы за последние годы никак не возросла. Куда
там! А вот Пелевин - это просто, это - дело известное.
Что же имеется в том, настоящем Пелевине такое, что располагает к
всеобщему панибратству, к упрощению до лубочной, площадной "понятности"?
Легкость - да. Во всяком случае - чисто внешняя. О корнях этого свойства и
поговорим.
Итак, первое. Он ни в грош не ставит так называемое искусство и
демонстративно нарушает все и всяческие правила, отдавая предпочтение
сиюминутному настроению, порой - шуточно-балаганному, порой -
философски-рассудочному. о в любом варианте - никаких "высоких целей".
"Плоды веселого досуга не для бессмертья рождены". Это и от скромности,
конечно, - в начале. о главное все же - всегда и в любых проявлениях этого
писателя - абсолютная неспособность хоть в чем-то быть зависимым,
несвободным. Связанным. Отсюда и поза - "ленивое положенье". Какие, дескать
претензии - никто на глубину и не претендовал. Ах, вы там что-то такое
находите? у так эти проблемы вам и решать. А мы расставаться с репутацией
ленивого шутника не намерены - себе же дороже: отвечай потом за каждое
слово - вот еще. Отсюда и уход от "тщательности" - во всем: и в языке, и в
сюжетах. А то, что периодически (то часто, а то совсем редко) встречаешь,
читая Пелевина, отточенные и завершенные фразы, фрагменты и целые новеллы -
так это от лукавого, каковой и водил пером писателя, воспользовавшись его
леностью и расслабленным положеньем. е вносить же ляпы специально, это было
бы не просто нелепо, это бы связало точно так же, как и тщательная
редактура изначально несерьезного текста. Лень-с... Будем делать вид, что
бездельничаем; способ проверенный, да и многое позволяет. Так сказать, жить
играючи. А если на этом фоне кого-то вдруг поразит обилие мыслей (Пелевин-
мыслитель! Можно ли ожидать? Ха.), так этот кто-то, видать - редкое
исключение среди читателей. Ибо тут уж одно из двух: или вы читаете по
форме - и тогда вас непременно начнет раздражать и самая эта форма, и
многие мелочи вокруг нее. Или же - форма вас не смущает никаким образом
(скорее уж напротив) - и тогда наличие глубины удивить не должно. Да и есть
уже читатели, с самого начала приученные к тому, что Пелевин - философ. Их
предупредили. Опять же - лауреат и все такое. Они-то, конечно, удивятся на
господ критиков, не приметивших очевидных глубин.
Естественно, подобный стиль общения с миром не мог обойтись без
басенно-анекдотического оформления. Да и не станешь же в самом деле
напрямую говорить о таких вещах, как смерть и любовь! Кто подобное нынче
читать станет - экая тоска. Да и вспахано там всё до дюйма - в прошлые века
еще. А при анекдоте молодой прозаик - в наше время эстрадности и
короткоживущих форм - вроде как и при деле, в струе, так сказать. Зверюшки,
насекомые - всё как-то вроде и не всерьез, ни к чему особенно не обязывает:
Басня - она басня и есть: скользя по поверхности, касаться самых глубинных
тем. Сквозь смех - часто до слез - проговориться о чем-то весьма несмешном.
(а игре слов, например - вроде вот такого: ":Завтра улечу / В солнечное
лето, / Будду делать все что захочу") Так, что читатели (слушатели,
зрители) только рот разинут от восторга: ах, почему я не стрекоза! Ах,
почему я не Пелевин!
На виртуальных крылышках цыпленка впорхнул Пелевин в большую литературу и
произвел переполох. При этом - в игривом стиле - он описал свой собственный
опыт, свои похождения как в мире социума, так и вне его. И здесь то же - в
наше странное время всерьез такое не напишешь - засмеют!
* * *
Как у юного Пушкина едва ли не все темы замыкаются на эрос, а у
зрелого - на вольность (поэзия - любовь - свобода - покой и воля), так у
Пелевина - первооснова - освобождение, уход от связанности. Освобождение от
социума ("Затворник и Шестипалый", "Омон Ра", "Чапаев и Пустота"...), от
правил игры ("Принц Госплана", "Миттельшпитль"), от внешней своей оболочки
вместе с ролью ("Жизнь и приключения сарая омер XII","Проблема верволка в
средней полосе", "Жизнь насекомых"), и, наконец, от предметности любви
("ика") и самой жизни ("Вести из епала", "Желтая стрела", снова "Чапаев и
Пустота":) И даже к любви - к истинной любви - через освобождение. (Вот -
почти девиз - слова Бродского: "Как хорошо, что ты никем не связан:")
Смерть и вообще - как у Пушкина - всюду: то самое "упоение: бездны
мрачной на краю". Вот здесь - здесь у них просто совпадение. а этой
границе, на краю и есть чувство свободы, читай - покоя и воли.
Свобода - и у Пушкина, и у Пелевина - часто синоним и символ сразу
множества понятий.
("И он, видать,
здесь ждал того, чего нельзя не ждать
от жизни: воли. Эту благодать,
волнам доступную, бог русских нив
сокрыл от нас, всем прочим осенив,
зане - ревнив."
Иосиф Бродский "Перед памятником Пушкину в Одессе")
Но пушкинская вольность (пусть даже и "смиренная вольность детей") - не
то, что свобода , скажем, у Киплинга. И тем более - у Пелевина (и, если уж
на то пошло, - у Бродского). Однако и общее - налицо. Жить так, чтобы быть
свободным от страха перед судьбой - значит быть свободным и по Пушкину, и
по Пелевину. у, у Пелевина чуть иначе - свободным от страха вообще - не
только перед судьбой (точнее, извините, кармой). И не только от страха - от
всего:
А чтобы избавиться от чего-то, сперва все же следует с этим как-то
разобраться. Отсюда и постоянное возвращение к теме судьбы. (Эта тема -
вслед - и вперехлест - пушкинской - у Лермонтова. В Печорине - особенно.)
Про многие вещи Пелевина трудно даже сказать: зачем они? и о чем? -
настолько они ни о чем и ни к чему, кроме как к плавности интриги, но
только не сюжета, а - кармы этой пресловутой. Автору вроде как и неудобно:
о таких заезженных вещах - и в произведении искусства. Он как-то все
подсмеивается, и мнется и - остается при своем интересе. Круги литературы и
всех этих "восточных" учений на сегодня ведь не совпадают. Так, пошутить
разве что.
А в шутку - о, в шутку многое дозволено сказать. И, подобно тому, как
Пушкин вытащил из идеи пародии на Шекспира - целого "Графа улина",
Пелевин, говоря буквально словами Синявского, "рекомендует анекдот на пост
философии, в универсальное орудие мысли и видения". В обоих случаях, при
этом, высмеивается всё. ичего святого!
Пелевин не развивает и не продолжает, а дразнит традицию, то и дело
оступаясь в пародию. Он идет не вперед, а вбок. А что еще прикажете делать
на фоне тотальной девальвации всех возможных столбовых направлений? Ведь от
этого ихнего "великого" до по-настоящему смешного уже и шага-то делать не
надо - достаточно чуть сменить ракурс. у, и обладать от природы легким и
веселым умом. Пушкинского склада. Форма-то начала распадаться давно. о
лавинообразный обвал (словами Бориса Парамонова - конец формы) виден всё же
именно сейчас. Пусть не в первый раз в истории. о эпоха диктует: сегодня
это так. И кроме анекдота исчезновению формы противопоставить в самом деле
нечего. Один лишь он способен в этой среде распада оставаться благородным,
внести в опостылевшую и ставшую самопародией историю соль.
Ну кто еще таким дуриком входил в литературу? Теперь, после Терца, мы
знаем - кто. Так что путь проверенный, хотя и чреватый. Зато - по стопам
несомненного единомышленника, брата по цеху задорному. У того рифмовались,
шли как синонимы "воля" и "доля". Что ж, под таким равенством подписывается
и этот: освобождение через то самое "у-вэй", недеяние, которое единственно
позволяет идти по земной жизни спокойно - ни за что не держась. Это -
по-пушкински. Это - тот самый пресловутый "буддизм", который впервые
приметил в русской литературной традиции еще Мелькиор де Вогюэ, и который
упорно шьют Пелевину нынешние господа критики.
* * *
В пелевинской прозе царит та самая атмосфера благосклонности, которую
порождает ровная любовь ко всему, о чем пишешь. Он вселенски доброжелателен
- в лучших традициях пушкинского пофигизма. ет более нелепого и
бессмысленного обвинения, чем обвинение Пелевина в унылости, боязни и
неприятии мира и прочем же подобном, - а ведь именно в этом критики
пытаются его уличить! ет уж - именно приветливость автора к изображаемому -
причина того, что пишет он едва ли не обо всем - и обо всем легко и точно.
о - именно легко! И - именно легкая приветливость, скольжение, но не
привязанность. Пустота. То самое качество, которое ужаснуло в юном Пушкине
проницательного Энгельгардта и за констатацию которого Абрам Терц был
громогласно и всенародно заклеймен русофобом и пушкиноненавистником.
Однако, чтобы любить всё, следует уметь любить не в частности, не
предметно, а вообще. То самое, о чем у Пелевина сказано: "Любовь, в
сущности, возникает в одиночестве." И - у него же : " - Чья любовь? -
Просто любовь. Ты, когда ее ощущаешь, уж не думаешь, чья она, зачем,
почему:" При этом полностью в силе пушкинское "ет истины, где нет любви" -
