есмотря на то, что все , кто нес - никто не донес (по словам
Кормильцева).
адежда же и их, и нынешних их преемников - в том, что души людские не
столь различны по устройству своему, чтобы не суметь уловить отблеск живой
картины, оригинала даже и в том самом бледном списке. Сапиенти сат, а
родственной душе - ей и намека довольно.
Марина Цветаева
е обольщусь и языком
Родным, его призывом млечным.
Мне безразлично - на каком
епонимаемой быть встречным
Бродский Подобное отношение к вещим неизбежно ведет к сужению
круга, что далеко не всегда означает повышение качества читателя.
Литератор, однако, - демократ по определению. И поэт всегда надеется а
некоторую параллельность процессов, происходящих в его творчестве и в
сознании читателя.
Ведущий В этой области, может быть, и ответ на вопрос,
почему столь
многие в истории самой что ни на есть чистопородной Литературы (да и
других
искусств тоже) позволяли себе порой - а кто и часто - подхалтурить, говоря
нынешним языком. И первый среди подобных "двурушников" - конечно же сам
Александр Сергеевич с его извечным соседством простонародного с идеальным,
строк величайшего уровня - с едва зарифмованными путевыми заметками:
При всем этом иного пути пытаться "нести", кроме как
воспользоваться
языком - у писателя нет. А язык- по афоризму Леонида Полевого - лишь
переходная стадия между мычанием и телепатией. о - что делать - какой
есть:
екто неназвавшийся (говорит на древнекитайском) Ловушкой
пользуются при ловле зайцев. Поймав же зайца, забывают про ловушку.
Словами пользуются для выражения мыли. Обретя же мысль , забывают про
слова. Где бы мне отыскать забывшего про слова человека, чтобы с ним
поговорить!
Бродский Кому охота, чтобы его прозрения были приписаны
причудам
языка, изобилующего флексиями? икому. Кроме, разве, тех, кто постоянно
спрашивает, на каком языке я думаю и вижу сны. Сны человеку снятся,
отвечаю
я, и мыслит он - мыслями. Язык становится реальностью, только когда
решаешь
этими вещами с кем-то поделиться.
"Pelevin" Язык - это способ оформления мысли, а сама мысль
существует вне языка. Во всяком случае, у меня. Когда Штирлиц ловил себя
на
том, что он мыслит по-русски, а во все остальное время - по-немецки, это
выдает полное незнание Юлиана Семенова предмета, о котором идет речь.
:Мне кажется, все зависит не от способа общения, а от того, кто
общается. Из истории известно, что даже перестукивание в тюремных
камерах может быть абсолютно полноценным способом общения.
Он же
": мысль неизреченная - тоже ложь, потому что в любой мысли уже
присутствует изреченность.
Это ты, Петька, хорошо изрек, - отозвался Чапаев"
Ведущий И все же , человек, сам вот это всё написавший, не
выдерживает
и пытается донести - очень уж ему нравится некая мысль. А ведь говорил
(списывая, как водится, на Будду): "Есть мысль - есть проблема, нет мысли
-
нет проблемы." Раздвоение:
И вот уже мысль начинает содержать элемент изреченности. Потом и
в
самом деле становится изреченной. Однако ее, как водится, никто не
понимает.
Даже и в той форме, в какой хотел изрекший и в какой она - всё равно уже
ложь. А он, бедняга, единожды встав на этот не просто наклонный, но все
более
крутой, затягивающий путь, уж не в силах остановиться - и принимается
пояснять. Он уже стремится! (Хотя , как известно все из того же
источника,
стремление связывает человека гораздо больше, чем осуществление
стремления.)
о, если и просто изреченная мысль есть ложь, что же тогда
сказать о
ней, когда она переходит в разряд мыслей разъясняемых: О безысходность!..
Так или иначе, а на этапе "Чапаева" Пелевин решил
подразъяснить
смысл своих учебных сказок. Подробно, доходчиво и на всех языках, точнее -
диалектах - которые есть нынче в русской речи. Чтоб все поняли: каждый - в
своей главе. у а чего? Обидно ж, что простых вещей почти никто не сечет,
болтают только языками - как колокольчики: дзен, дзен:А тут вам и про
дзен,
и про прочие учения, и про Грофа, и про дона Хуана, и про трансакции эти
берновские - не торопясь, на примерах, с иносказаниями, доступненько так:
Что ж, охота человеку побыть этаким учителем . Скрытым шейхом. Похвально.
Грустно только, что для такого дела пришлось учителю совсем уж до
банальных
примеров дойти, до простой нашей повседневки. Да еще и петушка с собой
таскать сахарного - привлекать внимание детишек Всё это - шаг вниз, на
землю - от "Затворника и Шестипалого", где , хоть и есть конкретика (хотя
бы
для привязки и контраста), но все же основное - "на четыре дюйма над". А
тут
- уж просто - утром в газете, вечером в куплете. Достали, ох достали,
видать,
наших писателей все эти доброхоты, объясняющие, как надо: как сделать идеи
общедоступными, общеполезными и прочее: А ведь, казалось бы - чего
проще: взять и раз и навсегда установить им планку. Строго по
классическому
рецепту великого и всюду поспевшего Пушкина. Помните: ":не выше сапога!"
(Ne, sutor, supra crepidam.) Стоит только вспомнить эту притчу о
сапожниках-
художниках, как становится заметно легче и спокойнее на душе, перестаешь
всерьез сердиться на критиков и рваться куда-то размахивать руками. Люди
делают свое дело, и делают его вполне профессионально - на уровне, в
полном
соответствии с заложенной программой. И выслушивать их мнение следует
спокойно и внимательно, замечания - учитывать, ошибки - исправлять. В
обуви.
Все это, однако, сплошной негатив. А кто же из
высококвалифицированных
читателей может претендовать на роль Шестипалого? - хотя бы и повторяя все
его глупости, всю суетливую болтливость и метания, но продвигаясь - с
помощью Затворника - если не по самому Пути, то хотя бы в сторону его:
(" - Куда? - прокричал он.
- а юг, - коротко ответил Затворник.
- А что это? - Спросил Шестипалый.
- е знаю, - ответил Затворник, - но это вон там.")
Прекрасно сознавая осмысленность рецептов в подобных случаях, рискну все
же предложить два теста.
Тест первый, эстетический: "Затворник и Шестипалый". Это - как
пропуск
в мир прозы Пелевина. ельзя начинать с "Чапаева и Пустоты" - как это, судя
по всему, сделали многие критики.. Тот, кто не получает удовольствия,
читая
"Затворника", не должен ни читать Пелевина более, ни , тем паче, судить о
его
творчестве, ибо читает он не на своем родном языке. Часто - даже не на
иностранном. Он видит и слышит только какой-то воляпюк, а сознаться в
этом
- не желает, ибо боится , что дело все-таки обстоит несколько сложнее:
Тест второй , архетипический : шутка в "Принце Госплана".
":по болезненному скрипу, с которым она работала, и по большим щелям
между гнутыми зубьями Саша догадался, что она не из его игры, а обычная
советская разрезалка пополам, плохая и старая, то ли забытая кем-то на
улице, то ли стоящая на положенном ей месте."
е обязательно считать это сверхостроумной шуткой (хотя лично я как
раз
считаю именно так и при первом и втором чтении смеялся долго и от души).
Однако если дело обстоит таким образом, что непонятно вообще, что тут
смешного и что , собственно, сказано - тогда вам тоже не стоит читать
Пелевина - экономьте драгоценное время. И - главное - экономьте желчь. Для
пищеварения она более пригодна. Ибо реакцию отторжения могу вам
гарантировать со стопроцентной точностью. Так что не надо. Читайте,
господа,
оды. И учебники. А, да, вот еще хорошее чтение: Владимир Владимирович
Маяковский :"Что такое хорошо и что такое плохо".
А Пелевина - не надо. у его, ей богу:
Басинский От одного поклонника прозы Пелевина... я услышал
признание, что Пелевин "пишет плохо" - ??? - Да! о он пишет о том, что
нас всех, новое поколение, волнует... И понеслось: Интернет, дзен-буддизм,
наркотики, самоидентификация... И я подумал: если вычесть из Пелевина все
это, что останется? Дурной, вызывающий несварение эстетического
организма язык, над которым недавно посмеялся в "ЛГ" Алексей Слаповский?
Смысловая невнятица, от которой болит голова, но болит не так, как от
тяжело разрешимых вопросов?
Ведущий Что-то очень уж детально уважаемый критик берется
объяснять физиологию своей неприязни! Мало того, что у его эстетического
организма несварение, так еще и головная боль. Какую именно головную боль
вызывает попытка решить смысловые проблемы в книгах Пелевина - вот,
оказывается, корень зла. Я-то лично не настолько медик - поставить
точный
диагноз не решусь, однако сдается мне, что головная боль, которая "не
такая,
как от тяжело разрешимых вопросов" в народе называется несколько короче.
Ага, вот именно... А что делать мне, если смысл написанного Пелевиным
кажется мне простым, ясным и однозначным? И, более того, если мне
представляется самоочевидны (как, кстати, и Петру Вайлю), что вовсе не
смысловые проблемы - суть пелевинской прозы. у непонятно критику, что
хотел сказать автор. Бывает. е его это. Откуда же столь мощная
уверенность,
что это - проблемы именно автора. А читать японские танка на языке
оригинала
критик не пробовал?..
И еще. Конечно же, среди (по)читателей Пелевина полно дураков (вся
Сеть
ими кишит) из модной тусовки, которых и привлекает именно и только вот это
самое, вычитаемое. Так и что? С Борхесом, например, дело обстоит иначе?!
Это ведь - только факты их, дураков, биографии. е судить же по ним о
качествах писателя!
Игорь Шнуренко Роман "Чапаев и Пустота" подводит философию под
поддельный преобразовательный пыл и всамделишный конформизм нашего
поколения. Все пустота: серьезен лишь стеб; важен лишь я сам, все
остальное не имееет значения.
:Что до философии романа, она с успехом уместилась бы на двух-трех
страницах - и назвать роман философским - значило бы оскорбить:
Ведущий Во-первых, хорошего же мнения данный выступающий о
"нашем поколении" - вся философия на двух-трех страницах: А во-вторых,
откуда такая уверенность, что ничего сверх замеченного им в романе и нет?!
Эдакие-то похвалы, конечно, не слишком помогают репутации писателя.
Послушает такое критик Басинский и решит, что и вправду ничего у Пелевина
за душой нет.
Вот вам и два полюса полного непонимания - от якобы сторонника до
якобы
оппонента. Языка-то не понимают оба:
Вспоминается по этому поводу Иван-дурак, великий хитрован русского
фольклора - эх, не попал он под горячее перо интеллектуала и серьезного
мужчины господина Басинского - уж тот бы ему задал - обозвал бы его
напыщенным глупцом - как Пелевина. А что, верно! Если ты - писатель,
изволь
всюду и везде говорить красиво, умно и на философские темы. А не то
критику
не о чем и поворчать будет, а это, между прочим, его хлеб:
* * *
При всем этом сам писатель Пелевин упорно не теряет
надежду найти
адекватные каждому читателю варианты "несения". И, для тех, кому
высказанное в "Затворнике и Шестипалом" (и других - параллельных - вещах)
о сути любви осталось непонятым, и до кого доходят не столько сентенции,
сколько, так сказать, иллюстрации - на примерах из жизни (или, если
хотите,
реализм пресловутый) - есть иной вариант учебы. Такая вот иллюстрация к
словам Затворника о любви: рассказ "ика".
В "Затворнике и Шестипалом" и в "ике" и прием общий: до
определенного (автором ) места читатель не догадываться , что герои - не
люди.
Тем ярче абсолютная разность этих рассказов. "Затворник и Шестипалый" -
притча, учебная сказка об учебных сказках. И , если на то пошло, чтО в
этом так
пугает и раздражает людей, выросших в христианской традиции - неясно.
Будто бы Раби не так излагал свои идеи! Чем это наши мудрецы хуже
суфийских? Мы что, притч не слыхали? Иносказания нам недоступны, а
