описания. Как только это уяснено, начинается постмодернизм.
Ведущий Иначе говоря, любой истинный художник (разве что не
фотограф-документалист), который просто по определению занят
конструированием миров, а не их описанием, сегодня имеет шансы быть
причисленным критиками к постмодерну. Если ставить вопрос так, тогда
конечно, и Пелевин:
А по поводу того, что язык - не средство описания, но активно действующее
начало, строящее если и не миры, то само искусство, так это - не факт
постмодернизма, но факт искусства вообще.
Бродский Конечно же, человеку естественнее рассуждать о себе не как об
орудии культуры, но, наоборот, как об ее творце и хранителе. о если я
сегодня утверждаю противоположное, то это потому, что кто-кто, а поэт
всегда знает, что то, что в просторечии именуется голосом Музы, есть на
самом деле диктат языка; что не язык является его инструментом, а он -
средством языка к продолжению своего существования. Язык же - даже если
представить его как некое одушевленное существо (что было бы только
справедливым) - к этическому выбору не способен.
Александр Генис Пелевин не ломает, а строит. Пользуясь теми же обломками
советского мифа, что и Сорокин, он возводит из них фабульные и
концептуальные конструкции. Он сознательно деформирует изображение,
подчиняя его своим дидактическим целям
Ведущий Именно! Дидактика, несомненно, присутствует. Можно спорить,
хорошо это или плохо. Можно искать истоки этого явления в "советской
фантастике". о уж относить учебные сказки к постмодерну:
Сергей Кузнецов Анекдот, оказывающийся притчей - ключ к поэтике романа
Пелевина, в котором за байками и приколами проступает Послание:При желании
можно назвать это "двойным кодированием" и прописать по ведомству
постмодернизма, но лучше видеть в этом следование буддистской традиции:
Ведущий Согласен. А можно и еще проще - без всякой сакральности - просто:
"смеясь, расстается с прошлым" . Мы здесь уже всё осмеяли и пытаемся
кинуться в "Восток". А если и это осмеять?.. Останется искать что-то вообще
своё, и искать это - только в себе ("Совершенный человек всё ищет в себе,
несовершенный - в окружающем:") - если только хочется искать вообще.
Шут - вот фигура, соразмерная ушедшему королю-царю-богу-идее. Только шут
не любой, желательно - шекспировский. Ведь смеяться читателю предлагается
над святым, а ему это так нелегко дается:
"Pelevin" Это очень хороший процесс - потеря координат. Потому что в
конце концов человек приходит к тому, что единственная система координат -
это он сам.
Юнг Вся тяжесть авторитета, а вместе с тем и невиданная ранее религиозная
ответственность, была возложена на индивида: Запад, с его дурной привычкой
верить и развитым научным и философским критицизмом оказывается перед
настоящей дилеммой. Он либо попадает в ловушку веры и без малейшего
проблеска мысли заглатывает такие понятия, как прана, атман, чакра, самадхи
и т.п. Либо его научный критицизм разом отбрасывает их как "чистейшую
мистику"
Ведущий Кстати, вот и вся "модность" буддизма в наши дни: Юнг писал это в
начале века.: Да что там Юнг. Давайте-ка вспомним о "моде" в русской
литературе на "буддизм", каковая имела место за полвека (!) до Юнга.
Рискну в этой связи еще один раз предложить участникам игру: дадим слово
критику из другого времени, говорящему о другом писателе. Совсем о другом!
Посмотрим, до какой степени сказанное относимо к Виктору Пелевину. И - не
только к нему:
Вогюэ Под соединенным влиянием старинного арийского духа в народе и
уроков Шопенгауэра в образованных классах, мы видим в России настоящее
воскресение буддизма, - я не могу назвать иначе это направление.
:Мы узнаем здесь старое индусское противоречие между нигилизмом или
пантеистической метафизикой и слишком высоко поднятыми требованиями
нравственного совершенства.
Ведущий Пусть сегодня критик произнесет последнюю фразу - по
отношению, сажем, к героям "Желтой стрелы". И пусть тот, кто это может
опровергнуть, первым бросит в него чем-нибудь твердым. Диском, например:
Вогюэ Этот буддистский дух, усиленно стремящийся расширить еще более
понятия евангельского милосердия, пропитал народную литературу какой-то
растерянной нежностью к природе, к самому смиренному созданию, к страдающим
и лишенным наследства.
Ведущий Последнее, конечно, не столь явно в Пелевине: какие уж нынче
нежности с природой, эта тема, перефразируя Жванецкого, пока что уже
мертва. ынче у нас мухи - отдельно (с комарами), а природа -
отдельно:Однако обвинения в холодности и унылом эгоцентризме - их мы тоже
отметаем как несостоятельные - наличие именно нежности, и именно
растерянной (ну куда вот, скажите, ее приткнуть иронику, не рядом же с этим
нашим любимым "ничего святого" ?) в пелевинской прозе должно быть очевидно
всякому непредвзятому и внимательному читателю. Другое дело, что такие
материи как жалость и некое со-чувствие к сараю, бройлеру или хотя бы к
бывшему обкомовцу, сменившему пол и промышляющему ныне валютной
проституцией - подобное нам не совсем привычно и не сразу может быть
понято. Да даже и более традиционное - милость к павшим, только, извините
уж, к павшим буквально: уже не живым, но еще не совсем сие осознавшим -
даже и такое больно смахивает по первости на черный юморок: о - не надо
спешить. е станем уподобляться некоторым, не способным нырнуть глубже самой
поверхности (или, если хотите, подняться выше сандалии). Лучше вспомним
слова Бродского о диктате языка, а заодно и школьное - о роли детали. Так
вот , у Пелевина - вообще едва ли не только детали. Даже и в романах, тем
паче - в рассказах . А сюжет : а что сюжет? Сюжет - он так, для сцепки.
Сборник анекдотов - ну, примерно, как "Евгений Онегин" - местами, конечно.
Ясное дело, что подобный стиль не может не раздражать серьезных господ от
критики: о серьезных вещах (подошва, подъем, голенище:) - и говорить надо
всерьез, простым и понятным языком.
Однако ни о роли языка, ни о роли "мелочей" мы не помним: мы разучились
читать внимательно.
(Так и слышу возмущенно-презрительное: подумаешь, бином ьютона, чего там
не понимать - хохмы и эпатаж:)
Вогюэ Он оставляет пошлости место, потому что та имеет место в жизни, а
он желает дать о жизни полный отчет; но так как художник не оказывает
особенного предпочтения сюжетам, в самом основании которых лежала бы
пошлость, то последняя, как и в жизненных явлениях, занимает у него, в
конце концов, очень незначительное место.
Ведущий :А разучившись внимательно читать , мы только и способны
различить, где "новаторство" - неформалка, чернуха, новояз, наконец,
постмодернизм - всеохватный и универсальный , - а где - "классика". ам уже
трудно видеть в языке не инструмент для экспериментального моделирования
("выращивания кактусов") и даже не вожатого (по Бродскому), а всего лишь
холст и кисть художника. Потому и остаются порой незамеченными главные,
узловые слова. Такие, например, как "снова" в первой же фразе "ики" или вот
то чапаевское "дальше полетел, надо полагать". А ведь без них то, что
скрыто под верхним слоем, заметить непросто. Да и желание перечитать может
не возникнуть: все понятно и так:Вот и остается невостребованной и
неразвитой наблюдательность - та самая, которая будучи направлена в
"полезное" русло, способна обычного шутника-балагура превратить в Мастера:
Вогюэ о такая болезненная наблюдательность, докучливая, пока прилагается
к мелочам, делается могучим оружием в применении к духовному миру, когда
она становится психологией.
Ведущий Да. И мы добровольно проходим мимо этой "странной" психологии,
отбрасывая "мишуру" и вообще незначительные детали: Может быть, мы слишком
"ушли в своем развитии" от культуры притчи. А уж о том, что уважающая себя
суфийская байка содержит минимум три смысловых слоя:
Вогюэ К несчастью, любознательность его не останавливается на этом, - он
хочет узнать общие отношения жизненных явлений, он стремится подняться до
законов, управляющих этими отношениями, возвыситься до недостижимых причин.
Тогда неустрашимый исследователь теряет почву, погружается в бездну
философских противоречий, и в самом себе, вокруг себя видит только мрак и
пустоту.
Ведущий Опять эта вездесущая пустота: о это - так , к слову. А вовторых
заметим, насколько точно перекликается характеристика, данная французским
критиком сто тридцать лет назад графу Толстому и то, что сегодня мы должны
поставить в упрек Виктору Пелевину: неспособность остановиться на
бесстрастном, пушкинском наблюдении, попытка объяснить, за которой -
неизбежно! - следует и стремление учить. Вплоть до самого ужасного: "что
делать". Толстой, правда, не останавливался и на этом, пройдя весь путь
целиком , то есть - до абсурда: и "кто виноват" , и , даже - совсем уж
школьное (яснополянское?..) - "что такое хорошо:"
Вогюэ Чтобы наполнить пустоту, осветить мрак, лица, которых он заставляет
говорить, предлагают бедные метафизические объяснения:
Ведущий Впрочем, объяснить все эти "совпадения" (Пушкин, Толстой, Блок,
Бродский:) немудрено: это, конечно, и общая история (не какая-то древняя,
архетипическая, а простая наша, с "духовностью", и общая структура
писательского становления: нигилизм, философские искания, мистицизм.
(Конечно, не совсем тот мистицизм, который позволяет стоять пьяным в
очереди за портвейном среди хрюсел - и думать, что ты принц.) Отсюда и
стихи Петра Пустоты, столь явственно напоминающие по стилю поэзию
Бродского. Как и его манера их читать:
"Pelevin" А вообще в русской литературе было очень много традиций, и куда
ни плюнь, обязательно какую-нибудь продолжишь.
Лев Толстой Я прожил тридцать пять последних лет нигилистом в прямом
значении этого слова, то есть не имея никакой веры.
Вогюэ Более чем даже природа, человек не терпит пустоты. Он не может
долго поддерживать равновесие над "ничем": :вдруг из-под видимого холода
проступает внезапное рыдание сердца, жадно ищущего вечности. аконец,
утомленный сомнениями, измученный поисками, он убеждается, что все расчеты
разума приводят только к постыдному банкротству, и очарованный мистицизмом,
давно подстерегавшим беспокойную душу, нигилист внезапно падает к подножию
Божества.
Толстой
(Князь Андрей смотрит в Аустерлицкое небо - цитата из "Войны и Мира")
Пелевин "Все вокруг было таких чистых и ярких цветов, что
Шестипалый, чтобы не сойти с ума, стал смотреть вверх."
Ведущий Эта конфетка - еще из тех времен , когда Пелевин не
опускался
до пояснений (типа "какая глубина символа" или "я понял метафору") -
оставаясь в лагере, объединенном девизом "Умный не скажет:"
Но - о мистицизме. То, что Вогюэ говорит о Толстом - об очарованности
мистицизмом - как раз это-то к Пелевину нельзя отнести никаким образом. И
если кто-то, не различающий писателя и его героя, или полагающий, будто все
метафоры - из личного бытового опыта (то есть, проще говоря, - обыватель,
искренне уверенный, что , скажем, Высоцкий был скалолаз и подводник) - если
такой читатель полагает Пелевина мистиком, то разубеждать его вряд ли
стоит. Тем не менее - для очистки совести:
Интернетовская конференция. Вопрос:
Не возникало ли у вас когда-нибудь ощущения, что вы тоже один из таких
ящиков, которому лишь кажется, что он человек?.. И вообще я в последнее
время не уверен, существую ли я вообще
"Pelevin" Если возникают сомнения в том, существуешь ли ты реально, можно
провести несколько простых экспериментов. апример, сесть на гвоздь или на
горячую конфорку плиты.
Толстой и одним философским направлением я не увлекался так, как
скептицизмом, который одно время довел меня до состояния близкого к
сумасшествию. Я воображал, что кроме меня никого и ничего не существует
во всем мире, что предметы - не предметы, а образы: и коль скоро я
перестаю думать о них, образы эти тотчас же исчезают.
Были минуты, что я , под влиянием этой постоянной идеи, доходил то такой
