ком идет речь. Ему и в голову не приходило, что существуют люди, способные
называть доблестного командора миссии как-то иначе, нежели по фамилии.
- Давайте сведем ваши келоиды, - предложил Хаим. - И забудем о них,
как о тяжелом сне после неумеренного ужина. Нет, я серьезно. Я же здесь не
только ксенолог, но и медик. Это моя вторая профессия, унаследованная от
предков. Все Элулы спокон веку целители и врачеватели. Один из нас взошел
на костер за чертознайство - имел глупость излечить царствующую особу от
дурной болезни. Другой тоже прослыл отравителем и снискал свою Голгофу в
сибирских лесах... У вас, как я слышал от доктора Нанука, пирофобия? Можно
попытаться потеснить и ее, у меня здесь неплохая ментоскопическая
аппаратура. Полного избавления не сулю, все в руце Божьей, да мы и не на
Земле. А вот хвост ей подрезать обещаю, чтобы не выставляла напоказ.
Кратов незаметно для себя примостился на диванчике - при каждом
движении тот жалобно постанывал под ним.
- Вообще-то Кодекс плоддерской чести не поощряет... - пробормотал он
в сильном смущении.
- Подите вы с вашими играми, - страдальчески поморщился Элул. -
Кодекс, честь, отчуждение... Взрослые люди, а помешались на средневековой
атрибутике! Чего вы хотите больше - чести вашей несуразной или душевного
здоровья? Будет здоровье, будет и честь.
- Но обстоятельства таковы...
- И давайте стараться, чтобы от обстоятельств ничего не зависело,
опять-таки ни честь, ни здоровье.
- Стараться! - усмехнулся Кратов. - Что мне остается, кроме моей
чести? Только что ксенологический совет консенсуально произвел меня в
трепачи. И я ничего не могу выставить в свое оправдание.
- Допустим, консенсуса не было и не будет. Навигаторы вам верят, хотя
главным образом из цеховой солидарности. Дилайт желает вам верить. Господь
ему судья - для него звездоходское прошлое тоже много значит.
- А что же вы?
- А я циник, верящий только своим глазам. Хотя при этом я не кричу о
своем цинизме на каждом углу, как некоторые. На Уэркаф я прибыл в третий
раз, и глаза говорят мне: Хаим, тут нечисто. Милый, честный парень Слава
Горяев сочиняет беллетристику о каких-то могильниках. Графии с образцами,
что он привез, можно трактовать и так и сяк, здесь Биссонет прав. Но из
тьмы отчуждения возникает демоническая фигура плоддера Кратова и вещает
одними с Горяевым словами... Не могут же все звездоходы страдать общими
галлюцинациями! И я желаю выяснить для себя окончательно, что отражает
этот феномен. Был ли мальчик, то бишь дольмен, или нет. Для этого я соберу
свору отличных охотничьих собак и дам им понюхать след. А потом спущу их с
поводков.
- Жаль, следы уже не свежие.
- Но и у меня непростые борзые... Чем кататься на "туатаре" от
камешка до камешка, скорчась в три погибели и не имея возможности даже
откашляться в полный голос, так лучше бросить на разведку сотню юрких и
умных зондов. Они сделают ту же работу за пару суток. А наше дело, дело
взрослых людей, затем в спокойной обстановке, без перебранок, изучить ту
информацию, что вызовет у машин обостренный интерес. Что вы ежитесь,
Кратов? У вас режутся крылья?
- Меня никак не оставляет ощущение, - признался тот, - что я здесь не
был.
- Забавное ощущение, - хохотнул ксенолог. - Может быть, мы по
оплошности прихватили вас не на ту планету? Вы же были на Уэркаф сразу
после пожара. А теперь пепелище заросло, вот вы и не узнаете местности.
- Ничего не могу с собой поделать, - Кратов виновато вздохнул.
- Бросьте! Я вам больше скажу. Если зонды вернутся ни с чем и
никакого дольмена в этих местах не сыщется, я подумаю лишь одно: Хаим, тут
и в самом деле нечисто... Сегодня на совете, когда Биссонет объявил вас
лжецом, вы промолчали. Мне это понравилось. Это по-мужски.
- Зато мне это не понравилось, - проворчал Кратов.
- И эта ваша самооценка мне тоже нравится. Вообще вы мне симпатичны,
Кратов. Будь вы еврей, я выдал бы за вас свою третью дочь, а нет лучше
жены, чем еврейская девушка. Хотите чаю? Вы, наверное, шесть лет не пили
приличного чая из розовых лепестков. Сейчас мы с вами опрокинем по паре
чашечек. А после я сведу вас в медицинский отсек и решу, как поступить с
вашими рубцами. На теле и на душе.
- Нет, - сказал Кратов.
Элул откинулся и скрестил руки на груди, лицо его жалобно скривилось,
что, вероятно, являлось у него выражением крайнего изумления.
- Нет, благодарю, - повторил Кратов. - От чая из розовых лепестков я,
к моему стыду, отказаться не в силах. Что же касается остального...
- Ах, этот несносный Кодекс чести, - с иронией заметил ксенолог.
- Не только.
- В старину имели обычай метить преступников особыми клеймами. И вы,
я вижу, со своим клеймом расстаться не торопитесь? Господь вам судья,
пусть все ограничится чайной церемонией. Одного только непременного
атрибута чаепития нам будет чрезвычайно недоставать. - Элул понизил голос.
- И я опасаюсь, это унизит весь ритуал. - Он поманил Кратова пальцем и
шепнул ему на ухо: - Красивой японской гейши в кимоно. Только, когда
будете у меня в гостях, в Хайфе, не проболтайтесь о моих сожалениях
госпоже Элул, все же у нас пятеро детей!
5
К вечеру, когда сошла за горизонт печальная луна странного мира, Джед
Торонуолу вырастил из эмбрионов сорок восемь зондов.
- Ты обещал мне сотню, - уныло напомнил ему Элул, на что Джед
взревел, будто раненый тигр.
Теперь каждая из полутораметровых металлокерамических блох, укутанных
в мимикрирующие шкуры, несла в своей крохотной головке единственную
программу: сыскать "Кратовский дольмен", "Горяевский могильник" и вообще
все, что не похоже на скальные обнажения естественной природы. Одетый в
легкий скафандр модели "конхобар", Джед ворочался в тесном для него
тамбуре: напоследок осматривал зонды и чуть ли не оглаживал их по бокам.
Зонды копошились вокруг, тычась ему в колени нервно шевелящимися усиками и
нетерпеливо перебирая суставчатыми лапами.
- Полифем, - хихикнул Аксютин и покосился на Кратова. - Ищет, не
прицепился ли к его овечкам какой-нибудь Улисс...
Они наблюдали за Джедом по видеалу, между тем как первый навигатор
где шлепком, где пинком выпроваживал зонды в кромешную тьму.
- Неосмотрительно, - проворчал Кратов.
- Что именно? - встрепенулся Аксютин.
- Такими делами нужно заниматься при полной освещенности. Да и
незачем вообще лезть в тамбур. Зонды и без присмотра прекрасно разойдутся
по своим секторам. А в темноте, возле распахнутого люка Джед только
подставляется. Здесь могут обитать какие-нибудь ночные хищники, не
страдающие предрассудками. Или недоброжелатели...
- Серебряные Змеи, - со вкусом произнес Аксютин. - Это правда, людей
они невзлюбили. И кабы не высочайшее покровительство Осязающих Мрак...
- Не нужно беспокоиться, Кон-стан-тин, - сказал Татор. - Я
внимательно наблюдаю за окрестностями. Ни один движущийся объект крупнее
мыши не находится вне контроля. Разумеется, и речи быть не может о
Серебряных Змеях.
- И что же вы контролируете? - полюбопытствовал Аксютин.
Татор постучал ногтем по экрану, указывая на сиреневую звездочку,
медленно ползущую по серебристому фону:
- Большой неторопливый зверь, похожий на комодосского варана, в
шестистах метрах от корабля. Идет по своим делам курсом на юго-восток.
- Между прочим, у него шесть лап, - со значением сказал Дилайт.
- Все это шестилапие местной фауны не дает мне покоя, - откликнулся
Вилга.
- Что, что тебе не нравится? - сварливо осведомился Биссонет, и они
вполголоса затеяли спор.
- Еще одна массивная тварь размытых очертаний неотступно крадется за
нашим вараном, - продолжал Татор. - Мне кажется, сейчас она станет его
есть. Тоже шестилапая.
- Вот дьявольщина, - сказал Аксютин.
- Зонды веером расходятся от люка. В общем, все спокойно.
- А нельзя ли, чтобы один из зондов смотался к зверушкам и передал
сюда их портреты? - с надеждой спросил Аксютин.
- В другой раз, - ответил Дилайт. - Тебя устроит, если мы сначала
решим принципиальный вопрос?
Аксютин недовольно фыркнул и замолчал, погрузившись в размышления.
Тем временем Джед отправил в странствие последний зонд.
- Теперь до утра, - сказал он. - И пусть всем снятся добрые сны.
Завтра мы откроем глаза и обнаружим, что в этом мире не осталось тайн.
- Размечтался! - усмехнулся Аксютин.
...Этой ночью Кратов не видел ни единого сна - ни доброго, ни злого.
Он вообще ни на минуту не сомкнул глаз. Лежал не раздеваясь при тусклом
свете ночника, прислушивался к безмятежно ровному дыханию Аксютина, и
таращился в низкий потолок. Пытался расслабиться, отключиться - он умел
это делать. Но сейчас никакое умение не помогало.
Раскрыл наугад неразлучный сборник старояпонской поэзии. Глаза
скользили по строчкам не разбирая букв.
Мысли блуждали кругами возле одного и того же.
Что там творится в ночи? Что видят глаза зондов,
бесшумно-стремительно прорезающих густой мрак? Встретится ли им хоть
что-то заслуживающее самой мимолетной задержки в их чутком пробеге? Или же
каждый обрыщет свой сектор, ни на миг не приостановившись, ни разу не
присев на толчковые задние лапы, не отозвавшись на сторожкий сигнал вдруг
сработавшей программы?..
"Ничего здесь нет, - думал Кратов. - Никаких тебе дольменов. Равно
как и могильников, кенотафов и курганов. Я уже убежден в этом... Но
почему? Откуда это? Ведь я же видел этот проклятый каменный ящик, был в
нем, едва не дотронулся до работающей на последнем издыхании сепульки. Вот
этой самой рукой! - Он поднес к лицу распяленные пальцы и пошевелил ими,
словно удостовериваясь, что хотя бы они существуют в реальности, а не
пригрезились ему. - Верно: видел, едва не дотронулся. Кабы знал, чем
обернется - дотронулся бы. За милую душу! Сграбастал бы не размышляя и
задал такого деру на "корморан", что Серебряные Змеи поразевали бы свои
пасти от изумления. Вывалив раздвоенные языки... И все же зонды вернутся
пустые. Тут ничего не исправить. Я вернулся пустой - и они тоже. Или это я
так успокаиваю себя, чтобы утаить надежду на счастливый исход? Скажем, на
добрых два часа... или хотя бы сорок минут... аудиовизуальной информации о
поросшем травой и кактусами, сильно обгорелом, хотя и не лишенном прежних
характерных очертаний так называемом "Кратовском дольмене". Стоит,
голубчик, где стоял, никуда не делся, по всем законам физики ни за какой
терминатор не укатил. Придите и осязайте... И все поочередно, пряча взоры,
посещают меня, чтобы пожать руку и молвить прочувствованное слово.
Биссонет со слезами раскаяния падает мне на грудь. Благо на ней вполне
достанет места всем кающимся".
Кратов хихикнул, вообразив картинку, и виновато покосился на спящего
Аксютина.
"Черта лысого... Нет во мне никакой надежды. Чудес не бывает.
О да, я знаю, это по мне
Колокол вечерний звонит,
Но в тишине прохладой дышу.
[Исса. Пер. с яп. В.Марковой]
И зонды не помогут, как бы того ни желали все, кто еще мне верит.
Сам-то я, во всяком случае, себе уже не верю ни на грош. - Он зажмурился
до боли в веках. - Но куда, куда он пропал, этот дерьмовый дольмен?! Ведь
он же был!"
Кратов сел. Обхватил голову руками. Он почувствовал, что если в самое
ближайшее время не поймет, куда и отчего сгинул дольмен, то никогда, ни за
что не уйдет из плоддеров.
