выпустил бразды, возможно, он не совладал бы с собой и повернул прочь.
Он смертельно боялся открытого огня.
"...Ничего удивительного, - сказала ему замечательная, добрейшая
доктор Ида Израилевна Славина, "плоддерская бабушка" из Швейцеровской
миссии, к которой он явился после одного из самых жутких своих сновидений,
мокрый от пота, трясущийся как осиновый лист и пристыженный. - Ты здоров,
Костик. И ты по-прежнему ничего на свете не боишься. Но ты сильно горел на
Магме-10. И теперь ко всем твоим достоинствам и недостаткам добавилась
одна крохотная фобия. Пирофобия, боязнь открытого огня. На Земле я бы
мигом вышибла из тебя эту хворь, а здесь... Может быть, полетишь со мной
на Землю, домой?" "Нет, - сказал Кратов упрямо. - Рано еще". "Да не рано,
- возразила доктор Славина, укоризненно качая аккуратной седой головкой. -
Я же все о тебе знаю. Ты сам себя замкнул в Плоддерский Круг. Но шесть лет
- это очень долго". "Нет", - повторил Кратов. К нему возвращалось обычное
самообладание, пережитый кошмар понемногу отступал, размывался, таял среди
реальных ощущений. "Я сам отвечаю за свои ошибки... А можно как-нибудь
бороться с этой пирофобией?" "Подсознание - тонкая вещица, хрупкая, -
сказала "плоддерская бабушка". - Как ты собираешься чинить ее? Топором или
кувалдой?" "Клином", - ответил Кратов...
...В первый же вечер, когда он и его новый напарник Грант Сатунц
приступили к обслуживанию Галактического маяка на Снежной Королеве,
холодной, завьюженной планетке, Кратов предложил развести костерок.
"Блажь, дурнина", - ворчал Грант, бродя по колено в снегу и выдирая
примороженные ветки. Потом плеснул на кучу валежника немного пирогеля из
банки с нарисованным красным петушком и поднес зажигалку. Со вздохом
взметнулись, заплясали языки пламени, разгоняя серую мглу и отбрасывая
ломаные тени стоящих возле костра людей на борт корабля. С писком
шарахнулись любопытные твари, вроде крупных мохнатых белок, что весь день
безбоязненно шныряли за плоддерами след в след. "Баранинки бы сюда, на
шампурах, - сказал Грант. - Бочонок молодого вина. И компанию, чтобы песни
петь. Ты умеешь петь песни в компании, чтобы на голоса?" Кратов не
ответил. Он зажмурился и прикусил губы, чтобы не то что не запеть - не
завопить от первобытного, обезьяньего ужаса...
"Корморан" стоял посреди фантастического мертвого леса, глубоко
увязнув раскинутыми опорами в одеяле пепла. Впрочем, вряд ли то был
настоящий лес. Съеженные, оплывшие свечи густо торчали повсюду,
нацелившись в серое низкое небо, словно пальцы в лохмотьях отставшей
плоти, которые тянул к свету чудовищный мертвец из глубины своей могилы.
Здесь уже нечему было гореть. Лишь кое-где вскидывались случайные, будто
позабытые, клочья пламени, да светились красным остывающие верхушки
"пальцев". Зато на горизонте во всю его ширь и высь вставала сплошная, без
малейшего просвета, занавесь огня, увенчанная гребнем черного с сединой
дыма.
Кратов погасил экраны. Он сидел в кресле скорчившись, закованный в
путы спазматически сведенных мышц, и сражался с собственным перепуганным
до смерти телом. В таком состоянии ни черта он не способен был
предпринять, ни на что не годился. Вспоминая и тут же адресуя себе самые
черные ругательства, какие только довелось ему когда-либо слышать, он как
умел отвоевывал у страха его плацдармы.
Сигнал еще звучал, но паузы становились все продолжительнее,
безысходнее.
"Засранец", - пробормотал Кратов уже вслух и выполз из кресла. Весь в
испарине, слабый как ребенок. На подгибающихся ногах двинулся в тамбур. С
трудом облачился в скафандр, прихватил фогратор. Перед тем, как покинуть
спасительный, уютный борт "корморана", надвинул на прозрачное забрало
шлема самый плотный светофильтр, какой только был.
От каждого шага слой пепла взрывался и подолгу не оседал,
закручиваясь в тугие струи вокруг ног. Далекая огненная стена виделась
Кратову зеленоватым маревом, никак не способным пробудить в его
подсознании спящих чудовищ. И все кругом виделось ему неживым,
нарисованным одними лишь холодными красками. Сердце угомонилось, поверило
обману. Лишь эхо отступившего ужаса еще звучало в напряженных мышцах.
Высоченные "мертвые пальцы", прораставшие из горелого грунта, вблизи
оказались чем-то вроде ссохшихся от сатанинского жара кактусов. Трудно
было оценить по достоинству упорство этих растений - если только это и
вправду были растения, - которые не рассыпались в прах, даже не согнулись
после огненного шквала. Кто знал, может быть, они и не погибли вовсе, а
просто приходили в чувство, выжидали, копили силы, чтобы потом воспрянуть
и зажить обычной своей жизнью. Проходя мимо, Кратов бережно коснулся
ладонью в перчатке обугленного ствола одного из кактусов. Он явственно
ощутил упругий поток воздуха, исходивший от растения.
"Мы с тобой похожи, - подумал он. - Я тоже был головешкой в шелухе
черной омертвелой кожи, как и ты. Наверное, ты привык не бояться огня,
живя в огне. А то и не замечаешь его. Когда-нибудь и я смогу так".
Земля под ногами вздыхала. Где-то в самом сердце планеты клокотало
сдавленное каменными жерновами пламя, кипела и рвалась на волю лава, грозя
взорвать весь этот мир изнутри.
Он брел уже не меньше получаса, порядочно удалившись от "корморана".
Сигнал, что транслировался ему от бортового пеленгатора, звучал задушенно
и прерывисто. Казалось, еще поворот, еще шаг, еще обойти один-другой
кактус, и он увидит покореженный, запрокинутый корпус чужого корабля, весь
в копоти и пятнах перекала.
Вместо этого он увидел дольмен.
Это слово пришло ему в голову первым. Возможно, оно не было самым
удачным. Но никак иначе в тот момент Кратов назвать сооружение из
огромных, наваленных друг на дружку каменных глыб не сумел.
Одно ему было совершенно ясно: природа здесь ни при чем. Глыбы носили
отчетливые следы обработки. К тому же, когда-то они были плотно,
старательно сложены в аккуратную коробку с просторным зазором, позволяющим
проникнуть внутрь. Но после отбушевавшего огненного смерча грунт под
стенами просел, и часть колоссальных плит, употребленных на своды,
обрушилась. Камень, из какого был устроен дольмен, даже издали казался
ноздреватым, словно пемза, и жирно блестел.
- ...И в самом деле, не слишком точное обозначение, - не удержался
Аксютин. - Хотя нечто подобное просто вертится на языке. И Горяев, должно
быть, испытывал нечто похожее.
- Отнюдь нет, - сказал Дилайт. - Могильник есть могильник.
Концентрическая кладка, вроде колодца. Без крыши, разумеется. И груда
костей внутри.
- И веет мертвечиной от самого слова, - сказал Аксютин. - Нет,
дольмен мне нравится больше...
Сигнал шел из дольмена.
Что бы это ни было, но там, между каменных глыб, находился
сигнал-пульсатор, работавший на волне Плоддерского Круга.
И хотя интуиция, обострившаяся за годы отчуждения до предела,
подсказывала Кратову, что ни плоддерами, ни вообще людьми тут и не пахнет,
хотя его шестое чувство, всегда нацеленное на эмоциональный фон,
безмятежно дремало, умом он сознавал: здесь он не один. Есть еще кто-то
помимо него. И этот "кто-то" - не человек.
Кратов привел фогратор в боевое положение. Хотя и понимал, что
воспользуется им лишь в самой безвыходной крайности и что ему вообще
неведомы пока причины, способные побудить его пустить оружие в ход.
Поскольку он ничего, кроме огня, не боялся, а огня поблизости не
наблюдалось, да и светофильтр старательно навевал успокоительные иллюзии
его ущербному подсознанию, то мыслил и действовал Кратов собранно и
хладнокровно.
Не забывая проверяться, то есть периодически совершать внимательный
круговой осмотр, он приблизился в перекошенному входу в дольмен. Выждал,
пока выровняется дыхание. Включил нагрудный фонарь. Кинжальный световой
луч вонзился в смоляную темноту, в нем плясали невесомые хлопья пепла.
Тишина. Недвижность. Только редкие, ослабевшие вскрики в наушниках.
Кратов сделал первый шаг, второй...
Ничего не происходило.
Он уже достаточно углубился внутрь дольмена, когда жуткая
ирреальность обстановки понемногу начала пробирать его до печенок. Это
было изрядно подзабытое ощущение: давно уже он отвык холодеть перед
неизвестностью. Но чувства звездохода и плоддера, настроенные на волну
опасности, молчали. Значит, опасности не было. А все остальное - химеры,
порожденные разгулявшимся воображением.
Луч фонаря обшарил грубо отесанные стены, уперся в плиту свода, косо
вдавшуюся в грунт. С нее переполз на середину дольмена.
Круглое каменное блюдо. Или чаша с утонувшей в слое пепла ножкой. А
может быть, некое подобие стола в местном вкусе. Иными словами,
трехметровый гранитный диск с углублением в центре. И в этом углублении
находился источник сигнала.
- ...Прошу меня простить, - вмешался Дилайт. - Так это был
сигнал-пульсатор? Я имею в виду - из тех, что применяются в Галактическом
Братстве?
- Нет, - сказал Кратов. - Сепульку... сигнал-пульсатор я узнал бы
сразу. Нагляделся их досыта, всех типов и модификаций. И наших и чужих...
Конструктивные особенности никогда не скрывают общих принципов. Вы
понимаете, о чем я говорю: какого-то стандарта не существует, но прототип
сигнал-пульсатора для всего Галактического Братства был единым.
Сигнал-пульсаторы пришли к нам с Сигмы Октанта, и базовая компоновка
генераторов и эмиттера практически не меняется. А здесь все было не так,
как у нас. Иная схема...
Несмотря на то, что внутри дольмена пожар похозяйничал недолго,
обломав свой гнев о толстые стены и отыгравшись на потолке, прибор был
изувечен. Собранный из белого, а теперь почерневшего тугоплавкого металла
и жаропрочной керамики, местами он оплавился и покоробился. Возможно,
прежде он был заключен в корпус из пластика или дерева, потому что с него
свисали какие-то свернувшиеся ошметки, а сам прибор стоял в серебристой
луже расплава. При всем том он еще как-то продолжал действовать.
Больше в дольмене ничего не было.
Кратов опустил фогратор и шагнул к столу - забрать отсюда диковинный
артефакт, унести на "корморан", чтобы затем переправить ксенологам в виде
приятного сюрприза.
Ему померещилось движение в глубине дольмена, по ту сторону
обрушенного свода. И одновременно, пусть и с неприятным запозданием, ожили
все его дополнительные чувства: "Тревога! Опасность!"
Кратов отпрянул. Чиркнул лучом по сгустившимся лоскутьям тьмы.
Озираясь, попятился к выходу. Фогратор снова был в его руках, ствол
сторожко покачивался на локтевом сгибе.
Белые бесплотные фигуры. Плоские, будто клочки атласной бумаги на
черном бархате. На какое-то мгновение они возникли из мрака, выхваченные
светом, и тут же сгинули.
Стены каменного ящика медленно сложились, как страницы книги. И с
грохотом обвалились остатки свода. Прямо на стол с еще работавшим
прибором.
Сигнал умер.
Кратов прыжком одолел последние метры до выхода. Перекатился через
себя и на четвереньках, полубегом, полуползком, устремился подальше от
проваливавшегося внутрь себя дольмена.
Укрывшись за стволом обугленного кактуса, он дождался, когда это
странное саморазрушение окончилось и осел взбаламученный пепел. Он
надеялся, что белые призраки явятся снова, и тогда уж он разглядит их в
подробностях. И убедится, что они ему не померещились. Хотя особой нужды в
