доктора". Пристегнув шпагу, он накинул на себя плащ и вышел. Но
не прошло и минуты, как он возвратился со словами: "Ну вот, я
уже и сам врач и живо вылечу этого больного!" Юноша, как видно
подражавший походке и манере держаться старика врача, вошел,
семеня согнутыми в коленях ногами и до странности исказив свое
юное лицо, покрывшееся складками и морщинами; он и в самом деле
выглядел до того старым и безобразным, что молодые люди
расхохотались и воскликнули: "Поглядите, какие ученые рожи
умеет корчить наш лекарь!" А тот приблизился к больному и
насмешливо произнес хриплым голосом:
-- Эх, до чего же ты обессилел и как ты стал жалок,
бедняга, но я живо поставлю тебя на ноги! Несчастный, на тебе
лица нет, и едва ли ты придешься по сердцу Венере. Но зато
донна Розалия, пожалуй, не откажется завязать с тобой интрижку,
когда ты поправишься! Отведай, немощный горемыка, моего
чудодейственного снадобья. И раз уж ты задумал написать икону
святой, то напиток этот возвратит тебе силы, ведь это вино из
погреба святого Антония.
Мнимый лекарь вынул из-под плаща бутылку и тотчас же ее
откупорил. Из нее поднялся какой-то странный аромат, до того
опьянивший молодых шалопаев, что они, сомкнув глаза, сидя
засыпали один за другим. Но Франческо, разъярившись, что его
высмеивают, словно хилого больного, выхватил из рук доктора
бутылку и выпил залпом несколько глотков.
-- На здоровье, -- воскликнул тот, сразу приняв юный вид и
твердую, уверенную походку; затем он окликнул своих задремавших
было товарищей, и они, пошатываясь, спустились с ним по
лестнице к выходу.
Подобно тому, как гора Везувий во время извержения яростно
мечет во все стороны всепожирающее пламя, так в душе Франческо
забушевали неистовые потоки огня. Все языческие истории, на
темы которых он прежде писал, как живые встали перед его
глазами, и он громко воскликнул:
-- Явись мне, возлюбленная моя богиня, живи и будь моей, а
не то я посвящу себя подземным божествам!
Тут ему померещилась Венера, стоящая у самой картины и
приветливо манившая его к себе. Он мигом вскочил со своего ложа
и начал писать голову святой, ибо он решил как можно точнее
передать на полотне пленительный образ богини. Но Франческо
стало казаться, что рука плохо повинуется ему, ибо кисть его то
и дело соскальзывала с осеняющей голову святой Розалии дымки и
безотчетно дописывала головы окружавших ее варваров. А тем
временем все явственнее вырисовывался неземной лик святой, и
внезапно она взглянула на Франческо такими живыми лучезарными
очами, что он, будто сраженный громовым ударом, рухнул на пол.
Еще не совсем придя в себя, он с трудом поднялся, но не
отважился взглянуть на икону, которая навела на него ужас, а
проскользнул к столу, где стояла принесенная доктором бутылка с
вином, и отхлебнул из нее богатырский глоток. Он снова
почувствовал прилив сил, взглянул на икону и увидел, что она
закончена до последнего мазка, но с холста глядит на него не
святой лик Розалии, а улыбающееся лицо Венеры и его притягивает
ее исполненный сладострастия взор. В ту самую минуту Франческо
охватил пламень преступного, греховного вожделения. Он застонал
от порыва бешеного сладострастия, вспомнил языческого
скульптора Пигмалиона, историю которого он в свое время
изобразил на полотне, и, подобно этому греку, стал молить
богиню Венеру, чтобы она вдохнула жизнь в свое изображение.
Вскоре ему стало мерещиться, будто святая на иконе начинает
шевелиться, но, бросаясь к ней, чтобы заключить ее в свои
объятия, он убеждался, что перед ним безжизненный холст. Он
рвал на себе волосы, размахивал руками и метался по комнате
будто одержимый бесами.
Так Франческо неистовствовал два дня и две ночи; на третий
день, когда он, словно статуя, неподвижно стоял перед картиной,
дверь его комнаты отворилась, и ему почудился шелест женского
платья. Он обернулся и увидал женщину, как две капли воды
похожую на ту, что была изображена на его картине. Голова пошла
у него кругом, когда он увидел перед собой живую, словно
сошедшую с холста, непостижимо-прекрасную женщину, образ
которой он создал, вдохновленный мраморной статуей, и им
овладел ужас, едва он взглянул на икону, показавшуюся ему
точным ее отражением. Он испытывал такое чувство, словно некий
дух чудесно явился перед ним, язык у него окостенел, и он молча
упал перед незнакомкой на колени, молитвенно протянув к ней
руки. Та, улыбаясь, подняла его и молвила, что еще в те дни,
когда он учился в школе живописи у престарелого Леонардо да
Винчи, она, девчонкой, нередко видела его и несказанно его
полюбила. А теперь, оставив родителей и родственников, одна
явилась в Рим, чтобы его отыскать, ибо внутренний голос твердил
ей, что и он ее крепко любит и, страстно томясь по ней, написал
необыкновенно похожий на нее портрет, а сейчас она убедилась,
что так оно и есть.
Тут Франческо догадался, что между ним и незнакомкой
существует таинственная гармония душ, чем и объяснялись
создание этой дивной картины и его безумная страсть к ней. Он
пылко обнял незнакомку и предложил ей тотчас же отправиться
вместе с ним в церковь, где священник навеки свяжет их
таинством брака. Но та, как видно, пришла от этого в ужас и
сказала:
-- Ах, Франческо, любимый мой, да разве такой славный
художник, как ты, нуждается в путах, налагаемых христианской
церковью? Разве ты не предан душой и сердцем вечно юной,
жизнерадостной античности и ее жизнелюбивым божествам? Какое
дело до нашего союза угрюмым священнослужителям, чьи скорбные
вопли раздаются под сумрачными сводами церквей?. Лучше мы
светло и радостно встретим праздник нашей любви.
Франческо соблазнился речами женщины, и вышло так, что они
в тот же вечер отпраздновали по обрядам язычников свою свадьбу
в обществе погрязших в грехах преступно-легкомысленных молодых
людей, называвших себя его друзьями. У женщины этой оказался
ларец с драгоценностями и цехинами, и Франческо долго жил с
нею, утопая в греховных наслаждениях и забросив искусство. Но
вот жена его почувствовала себя беременной, и с той поры ее
лучезарная красота становилась все блистательней, все
великолепней, женщина эта теперь казалась поистине живым
воплощением Венеры, и Франческо изнемогал от безудержных
плотских утех.
Но однажды ночью он проснулся от глухого, исполненного
тревоги стона; в испуге вскочил он с постели и, кинувшись с
зажженной свечой к жене, увидал, что она родила сына. Он
немедленно послал слугу за повивальной бабкой и врачом.
Франческо принял ребенка от материнского лона, но в это самое
мгновение жена его испустила ужасающий вопль и стала
извиваться, словно стараясь вырваться из чьих-то могучих рук.
Тем временем явилась повивальная бабка со своею служанкой,
вслед за ними вошел и врач; когда же они приблизились к
роженице, чтобы оказать ей помощь, то в ужасе отпрянули, увидев
ее уже мертвой, окоченевшей; шея и грудь у нее были
обезображены какими-то ужасными синими пятнами, а вместо
молодого прекрасного лица они увидели отвратительное,
изборожденное морщинами лицо с вылезшими из орбит глазами. На
крик, поднятый женщинами, сбежались соседи--среди них давно уже
ходили недобрые слухи о незнакомке; разгульный образ жизни,
какой она вела с Франческо, давно вызывал всеобщее омерзение, и
соседи уже сговорились донести духовному суду об их греховном
сожительстве. И вот теперь, увидев отвратительно обезображенную
покойницу, все уверились в том, что некогда она вступила в союз
с дьяволом, который теперь и завладел ею. Красота ее оказалась
лишь обманчивой видимостью, делом проклятого волшебства.
Пришедшие разбежались в страхе, и никто не посмел прикоснуться
к умершей. Только тогда Франческо понял, кто была его
сожительница, и невыразимый ужас обуял его. Все грехи его
встали перед его глазами, и суд Божий начался для него уже
здесь, на земле, ибо пламя преисподней забушевало у него в
груди.
Наутро явился полномочный инквизиции со стражей и хотел
было схватить Франческо и отвести его в тюрьму, но в художнике
проснулось его врожденное мужество и гордый дух, он выхватил из
ножен свою шпагу, проложил себе путь в толпе и бежал. На
значительном расстоянии от Рима увидел он пещеру и спрятался в
ней, выбившись из сил, вконец изнемогший.
Когда Франческо убегал, то, не сознавая, что он делает,
схватил новорожденного мальчика и унес его с собой под плащом.
В диком исступлении он хотел теперь размозжить о камень головку
ребенка, родившегося от женщины, которую подослал ему ад, но,
когда он вскинул дитя кверху, оно заплакало, да так жалобно и с
такой, казалось, мольбой, что он почувствовал к нему глубокое
сострадание, положил мальчика на мягкий мох и выжал ему соку из
апельсина, найденного им у себя в кармане. Франческо провел в
пещере несколько недель в молитвах и трудах покаяния;
отвратившись от греховной скверны, в которой он было погряз, он
усердно взывал к заступничеству святых. Но все настоятельнее
обращался он к оскорбленной им святой Розалии, умоляя быть за
него заступницей у престола всевышнего. Однажды вечером
Франческо на коленях молился в безлюдном месте и взирал на
солнце, садившееся в море, которое вздымало на западе свои
пламенно-алые волны. Когда пламя стало тускнеть в поднимавшемся
с земли сером тумане, Франческо увидел замерцавшее в воздухе
розовое сияние, -- мало-помалу оно принимало все более
определенные очертания. Наконец перед взором Франческо ясно
проступила окруженная ангелами и преклонившая колени на облаке
святая Розалия, и ему послышались в поднявшемся вокруг шелесте
и ропоте слова: "Господи, прости этому человеку, который по
слабости и немощи не мог воспротивиться искушениям сатаны". В
ответ молния сверкнула сквозь розоватое сияние, и в
прокатившихся по небосводу раскатах грома грозно пророкотало:
-- Какой грешник может сравниться с ним в преступлениях?
Не будет ему милости и не познает он покоя в могиле, доколе
порожденный его преступлениями род будет умножать свои
злодеяния и грехи!
Франческо пал лицом во прах, ибо он знал теперь, что
приговор над ним окончательно произнесен и отныне ему суждено
скитаться по земле, не ведая мира и утешения. Он бежал из тех
мест, даже не вспомнив о мальчике, брошенном им в пещере, и жил
в глубокой, безысходной нужде, ибо был не в силах заниматься
живописью. Иногда ему приходило на ум, что долг его -- писать
прекрасные иконы к вящей славе Христовой веры, и он замышлял
удивительные по рисунку и колориту полотна из жизни Богоматери
и святой Розалии; но как он мог приступить к делу, не имея ни
одного скудо для покупки красок и холста и поддерживая свою
мучительную жизнь жалкой милостыней, какую ему подавали на
паперти?
Однажды в церкви, когда он пристально вглядывался в голую
стену и мысленно расписывал ее, к нему подошли две закутанные в
покрывала женщины, и одна из них молвила нежным ангельским
голосом:
-- В далекой Пруссии, там, где ангелы Божии повесили на
липе образ приснодевы Марии, воздвигнута церковь, не украшенная
и поныне живописью. Ступай туда, твой труд художника зачтется
тебе в послушание, и утешение свыше утолит истерзанную душу
твою.
Когда Франческо поднял на женщин глаза, то увидел, что они
расплываются в нежном сиянии, а по церкви пронесся аромат лилий
и роз. Тогда-то он догадался, что за женщины это были, и наутро
