кипя и бурля, неслась по моим жилам.
Как часто являлся мне образ Аврелии, но и до чего же часто
в душе зарождались чувства, греховность которых я сознавал и
тщился подавить их всею силою моей воли. Только это сознание,
заставлявшее меня бдительно присматриваться к самому себе, а
также ощущение собственного бессилия, повелевавшее мне
уклоняться от борьбы, подтверждали, как мне казалось,
искренность моего покаяния, и я черпал утешение в том, что по
крайней мере дух гордыни, самонадеянно толкавший меня на
дерзкую схватку с темными силами, покинул меня.
Вскоре я очутился в горах, и однажды утром из тумана
расстилавшейся передо мной долины выплыл замок, который я,
подойдя ближе, сразу же узнал. Я находился в поместье барона Ф.
Парк одичал и запустел, аллеи заросли травой и бурьяном; перед
самым замком, на том месте, где прежде был такой прекрасный
газон, паслись в высокой траве коровы; в окнах замка местами
недоставало стекол, лестница обрушилась.
И кругом ни души.
Молча, неподвижно стоял я, переживая чувство полного,
навевающего ужас одиночества. Вдруг до меня донесся слабый стон
из рощицы перед замком -- за нею, как видно, еще присматривали,
-- и я увидел старика в белоснежной седине, он сидел в этой
рощице и, казалось, вовсе меня не замечал, хотя я и стоял
довольно близко от него. Подойдя к нему еще ближе, я разобрал
слова:
-- Умерли... умерли все, кого я так любил!.. Ах, Аврелия,
Аврелия... и ты!.. последняя!.. ты умерла... умерла для этого
мира!
Я узнал престарелого Райнхольда и на миг замер на месте.
--Аврелия умерла? Нет-нет, ты заблуждаешься, старик, ее
как раз и уберег Предвечный от ножа преступного убийцы...
Услыхав мой голос, старик вздрогнул, словно громом
пораженный, и громко воскликнул:
-- Кто это?.. Кто?.. Леопольд!.. Леопольд!
Прибежал мальчик. Он низко поклонился, заметив меня, и
произнес:
-- Laudetur Jesus Christus! / Слава Иисусу Христу! (лат.)
/
-- In omnia saecula saeculorum, / Во веки веков! (лат.)/--
ответил я.
Старик вскочил и спросил еще громче:
-- Кто тут?.. Кто?..
Только теперь я догадался, что он слеп.
-- Тут его преподобие, монах ордена капуцинов,-- объяснил
мальчик.
На старика напал такой страх, такой ужас, что он закричал:
-- Прочь... прочь... Мальчик, уведи меня прочь... Домой...
домой... запри двери... пусть Петер сторожит у входа... Скорей
отсюда, скорей!
Собрав все свои силы, старик пустился бежать от меня, как
от хищного зверя. Опешив от изумления, мальчик испуганно
смотрел то на меня, то на старика, а тот, не дожидаясь его
помощи, потащил подростка прочь; они исчезли в дверях, и до
меня донесся только лязг запоров.
Бежал и я прочь от поприща моих ужаснейших злодеяний,
которые с еще небывалой живостью встали передо мной во время
этой сцены, и вскоре я очутился в самой чаще леса. Измученный,
я сел под деревом на мху; неподалеку был насыпан холмик, а на
нем водружен крест. Усталость взяла свое, я уснул, а когда
открыл глаза, то увидел, что возле меня сидит старик
крестьянин; заметив, что я проснулся, он почтительно снял шапку
и промолвил сердечно и простодушно:
-- Эх, ваше преподобие, вы, как видно, пришли издалека и
очень, должно быть, устали, а не то вы не уснули бы таким
глубоким сном, да еще в таком жутком месте. Пожалуй, вы даже не
знаете, какая тут приключилась беда?
Я подтвердил, что и в самом деле ничего об этом не знаю,
ибо я паломник и возвращаюсь из чужой земли, Италии.
-- А ведь это, -- молвил крестьянин, -- касается близко и
вас и всех ваших братьев по ордену. По правде сказать, увидев,
как вы тут сладко спите, я сел возле, чтобы уберечь вас от
беды. Несколько лет назад здесь, говорят, зарезали капуцина. Во
всяком случае некий капуцин пришел однажды к нам в деревню и,
переночевав, отправился дальше в горы. В тот же самый день
сосед мой пошел в глубокую лощину, что немного в стороне от
Чертовой Скамьи, и вдруг услыхал пронзительный крик, чудно
пронесшийся в воздухе. Он будто бы даже видел, но это уж нимало
не похоже на правду, что некий человек сорвался вниз, в
пропасть. Как бы то ни было, все мы, деревенские, сами не зная
почему, подумали, уж не сбросил ли кто-нибудь в пропасть
капуцина, и вот некоторые из нас отправились на место
разыскивать тело бедняги и спускались как только можно было
ниже, стараясь, однако, не очень-то рисковать. Нам ничего не
удалось обнаружить, и мы посмеялись над соседом, когда он стал
нас уверять, будто лунной ночью шел он по той же лощине и чуть
не умер со страху, увидав нагого человека, что карабкался из
Чертовой пропасти наверх. Ясное дело, это ему привиделось. Но
потом до нас дошло, что тут, Бог весть почему, каким-то важным
лицом убит капуцин и его труп сброшен в пропасть. Убили его вот
на этом самом месте. Это я твердо знаю, и вот почему. Сидел я
как-то тут, ваше преподобие, задумавшись и почему-то уставился
вон на то дуплистое дерево. Как вдруг мне стало мерещиться, что
из дупла торчит клок бурого сукна. Я так и подпрыгнул, кинулся
туда и вытащил новехонькую капуцинскую рясу. На одном рукаве
запеклось несколько капель крови, а на подкладке внизу было
вышито имя "Медард". В простоте сердечной я решил продать рясу,
а деньги истратить на помин души покойника, ведь у бедняги
капуцина не было времени приготовиться к смерти и отдать отчет
Господу Богу. Но когда я пришел на городской рынок, ни один
старьевщик не брал рясы, и вблизи не было капуцинского
монастыря; но вот наконец пришел человек, судя по одежде,
лесник или охотник, и сказал, что ему как раз нужна ряса
капуцина, и он щедро заплатил мне за мою находку. Я заказал
почтенному нашему священнику отменную заупокойную обедню, а на
этом вот месте, в память злой погибели его преподобия, поставил
крест, не в пропасть же было его тащить. Смекаю, покойник этот
вовсе не был праведником, иначе призрак его не бродил бы тут по
временам; и вышло, что заупокойная обедня, которую отслужил наш
деревенский священник, не больно-то помогла. Поэтому прошу вас,
преподобный отец, как вернетесь вы в добром здравии с дороги,
так отслужите мессу за упокой души брата вашего по ордену,
Медарда. Обещайте мне это!..
-- Вы ошибаетесь, мой друг, -- возразил я, -- капуцин
Медард, несколько лет назад по дороге в Италию проходивший
через вашу деревню, вовсе не убит. И заупокойной обедни по нем
служить не надо, он жив и еще в состоянии потрудиться для
спасения своей души!.. Я сам и есть этот Медард!
С этими словами я распахнул свою сутану и показал вышитое
на подкладке имя "Медард". Но едва крестьянин взглянул на это
имя, как побледнел и вытаращил на меня полные ужаса глаза.
Затем он вскочил и опрометью, с истошным криком кинулся в лес.
Ясно было, что он принял меня за бродячий призрак зарезанного
Медарда, и тщетны были бы все мои усилия его разубедить.
Уединенность и тишина места, нарушаемая лишь глухим
ропотом пробегавшего невдалеке лесного ручья, волнуя
воображение, навевали исполненные ужаса картины; я думал о
своем отвратительном двойнике и, зараженный страхом, обуявшим
крестьянина, чувствовал, что внутренне содрогаюсь, и напряженно
ожидал, что двойник мой вот-вот выскочит не из этого, так вон
из того угрюмо черневшего куста.
Пересилив страх, я пошел дальше, и только когда избавился
от закравшейся в душу ужасной мысли, что я--лишь призрачная
тень Медарда, за которую меня и принял крестьянин, мне пришло в
голову, что наконец нашла объяснение загадка, каким образом
досталась безумному монаху моя сутана, подброшенная им
впоследствии мне и без колебаний признанная мною за свою.
Приютивший его лесничий, которого он попросил приобрести ему
новую одежду, купил сутану в городе у крестьянина. Глубоко
запало мне в душу, как удивительно исказила молва роковое
событие у Чертовой пропасти, ибо я теперь отлично видел, что
все обстоятельства соединились для того, чтобы, меня,
злополучного, все стали смешивать с Викторином. Большое
значение придавал я и таинственному видению трусливого соседа и
надеялся получить более определенные разъяснения всего
происшедшего со мной, не предчувствуя, однако, где и как все
это осуществится.
Но вот наконец, пространствовав без отдыха несколько
недель, я стал приближаться к родине; сердце забилось у меня
сильнее, когда я увидел возвышавшиеся передо мной башни
женского монастыря бернардинок. Я пришел на незастроенную
деревенскую площадь перед монастырским храмом. Издалека до меня
донеслись звуки мужских голосов, исполнявших церковные гимны.
Вот заколыхался крест... следом за ним шли монахи,
выступавшие попарно, как на процессии.
Ах, это были мои братья по обители, а во главе их
престарелый Леонард, которого вел молодой, незнакомый мне брат.
Не замечая меня, они с пением прошли мимо в открытые
ворота женского монастыря. Вскоре последовали также доминиканцы
и францисканцы из Б., и, наконец, в монастырский двор въехали в
наглухо закрытых каретах монахини ордена святой Клариссы из Б.
Все это навело меня на мысль, что в монастыре будет справляться
какое-то необыкновенное торжество.
Двери монастырской церкви были распахнуты настежь, я вошел
и заметил, что все было тщательно убрано и подметено. Гирлянды
цветов украшали главный алтарь и приделы, какой-то церковный
служка разглагольствовал о свежераспустившихся розах, которые
завтра поутру непременно должны быть доставлены сюда, ибо
госпожа аббатиса настойчиво приказывала, чтобы главный алтарь
был украшен именно розами.
Я решил скорее присоединиться к братьям и потому,
предварительно укрепив себя молитвой, вошел в монастырь и
попросил проводить меня к приору Леонарду; сестра-привратница
ввела меня в зал, где сидел в кресле окруженный братией
Леонард; рыдая, с сокрушенным сердцем, не в силах произнести ни
слова, я бросился к его ногам.
--Медард! --воскликнул он, глухой ропот побежал по рядам
братьев: -- "Медард... брат Медард наконец с нами!"..--Меня
подняли, братья обнимали меня.
-- Благословенны силы небес, вырвавшие тебя из сетей
коварного света... но рассказывай... рассказывай, брат
Медард!.. -- Кричали монахи наперебой.
Приор встал, и по его знаку я последовал за ним в ту
келью, которую обычно ему отводили, когда он посещал этот
монастырь.
--Медард,--начал он,--ты преступно нарушил свой обет, ты
позорно бежал, вместо того чтобы выполнить данное тебе
поручение, ты недостойно обманул монастырь... и, если поступать
по всей строгости устава, я вправе тебя замуровать!
-- Судите меня, высокочтимый отец мой, по всей строгости
устава. Ах, с какой радостью я сбросил бы с себя бремя этой
жалкой, мучительной жизни!.. Ведь я чувствую, что строжайшее
покаяние, которому я предавался, не дало мне ни малейшего
утешения здесь, на земле.
-- Мужайся, -- продолжал Леонард, -- приор высказался, а
сейчас заговорит друг и отец!.. Ты поистине чудесным образом
спасся от смерти, угрожавшей тебе в Риме... Жертвой пал один
Кирилл.
-- Так, значит, вы все знаете? -- спросил я, пораженный.
-- Все, -- ответил приор. -- Знаю, ты напутствовал
беднягу. Знаю, там искали и твоей смерти и, якобы для
подкрепления твоих сил, поднесли тебе отравленного вина. Как
видно, ты сумел его выплеснуть, хотя монахи следили за тобой
глазами Аргуса, ибо стоило тебе выпить одну-единственную каплю,
