небесная радость озаряет мне душу. Леонард, которого я до сих
пор не замечал, казалось, уловил происшедшую у меня в душе
перемену и кротко промолвил:
-- Сын мой, ты победил Врага! Это последнее тяжкое
испытание, какое предназначал тебе Господь!
Обет был произнесен; во время пения антифонов, в котором
принимали участие монахини двух орденов, Аврелию собирались
облечь в иноческие одежды. Вот уже вынули розы и мирты у нее из
волос, вот поднесли ножницы к ее ниспадающим волнами локонам,
как вдруг в церкви началось смятение... я увидал, что люди
сбились в кучи, а некоторые падали на пол... Все ближе и
явственней становился шум... Бешено размахивая кулаками, бросая
вокруг приводившие в трепет взгляды, сбивая всех с ног на своем
пути, остервенело рвался сквозь толпу полунагой человек, -- с
тела у него свисала клочьями сутана капуцина. Я узнал в нем
моего омерзительного двойника, но в тот самый миг, когда я,
почуяв недоброе, рванулся ему наперерез, безумное чудовище
перепрыгнуло низкую решетку перед иконостасом. Монахини,
завопив, бросились врассыпную, аббатиса крепко обхватила
Аврелию.
-- Ха-ха-ха! -- пронзительно закричал безумец. -- Вам
вздумалось похитить у меня принцессу?.. Ха-ха-ха!.. Принцесса
-- моя невеста, моя невеста...
С этими словами он рывком приподнял Аврелию, взмахнул
ножом и по самую рукоятку вонзил ей в грудь, -- струя крови
фонтаном брызнула вверх!
-- Ура!.. ура... я таки не упустил мою невесту... мою
принцессу!..
С этими словами безумец кинулся к заалтарной решетчатой
двери и помчался по монастырским переходам и галереям. Монахини
в ужасе вопили.
-- Кровь!.. Кровь! Убийство!.. Убийство у алтаря Господня!
--кричал народ, и люди ринулись к главному алтарю.
-- Преградите ему выход из монастыря, не дайте убийце
выскользнуть! -- громко крикнул Леонард, и люди хлынули из
церкви, а монахи помоложе, схватив стоявшие в углу древки от
хоругвей, устремились в монастырские коридоры вслед за
чудовищем. Все произошло в одну минуту; я опустился на колени
возле Аврелии, монахини перевязали ей, как сумели, рану белыми
платками и суетились возле потерявшей сознание аббатисы. Но вот
чей-то могучий голос произнес возле меня:
-- Sancta Rosalia, ora pro nobis / Святая Розалия, молись
за нас (лет.)/.
Все, кто еще оставался в церкви, кричали:
-- Какое чудо... чудо, да, она мученица!.. Sancta Rosalia,
ora pro nobis.
Я поднял голову... Подле меня стоял старый Художник, и
взгляд у него был строг и нежен, как в тот раз, когда он явился
мне в темнице... Я не испытывал ни земной скорби о кончине
Аврелии, ни ужаса перед явлением Художника, ибо в душе у меня
забрезжило предчувствие, что вскоре разрешатся таинственные
узы, уготованные мне на земле сумрачной силой.
-- Чудо, какое чудо! -- кричал без умолку народ. -- Видите
старца в фиолетовом плаще?.. Он сошел с образа на главном
иконостасе... я это видел... И я тоже... И я... -- восклицали,
перебивая друг друга, разные голоса, и все в церкви разом
бросились на колени, и тотчас же прекратился нестройный шум,
перейдя в молитвенный шепот, прерываемый плачем и громкими
рыданиями. Аббатиса очнулась от обморока и сказала
душераздирающим, полным глубокого, невыразимого сокрушения
голосом:
-- Аврелия!.. дитя мое... благочестивая дочь моя!.. О
Предвечный, неисповедимы судьбы твои.
Принесли носилки, устланные подушками и покрывалами. Когда
Аврелию поднимали, она глубоко вздохнула и открыла глаза. У
изголовья ее стоял Художник, положив руку ей на чело. Он
казался воплощением святости, и все, даже сама аббатиса, как
видно, испытывали перед ним какое-то дивное, исполненное
робости благоговение.
Я преклонил колена почти у самых носилок. Взгляд Аврелии
упал на меня, и сердце мое отозвалось на него глубокой скорбью
о страдальческом ее конце. Не в силах произнести ни слова, я
издал только глухой вопль. И тогда Аврелия кротко и еле слышно
промолвила:
-- Зачем ты скорбишь о той, которую Предвечный удостоил
разлуки с землей в минуту, когда она познала тщету всего
земного и когда сердце ее преисполнено безграничным томлением
по миру вечной радости и блаженства?
Я встал и, подойдя поближе к носилкам, произнес:
-- Аврелия, святая дева! Брось на меня хоть мимолетный
взгляд из горних высей, чтобы мне не впасть в погибельные,
раздирающие душу сомнения... Аврелия! Скажи, ты презираешь
грешника, который, подобно духу зла, ворвался в твою жизнь?..
Ах, глубоко раскаялся он, но ведомо ему, что никакое покаяние
не в силах уменьшить меру его грехов... Аврелия! Ты примирилась
с ним в свой смертный час?..
Аврелия улыбнулась, словно осененная ангельским крылом, и
закрыла очи.
-- О спаситель мира, Иисус Христос!.. пресвятая дева
Мария... Так я покинут, покинут, безутешный, ввергнут в пучину
отчаяния. Спасите... Спасите меня от адской погибели! -- горячо
взмолился я.
Аврелия, еще раз открыв глаза, промолвила:
-- Ты поддался силе зла, Медард! Но разве я сама была
чиста от греха, когда, полюбив преступной любовью, возжаждала
земного счастья?.. По особому определению Предвечного, мы с
тобою предназначены были искупить тяжкие злодеяния нашего
преступного рода, и вот нас соединили узы той любви, которая
царит лишь в надзвездных высях и чужда земных упоений. Но
лукавому Врагу удалось скрыть от нас истинное значение нашей
любви и так ужасно нас обмануть, что небесное мы понимали
только на земной лад... Ах, разве я сама на исповеди не
призналась тебе в моей любви? И разве вместо того, чтобы
возжечь в тебе светильник вечной любви, не разожгла в тебе
огонь адских вожделений? -- он угрожал тебя испепелить, и ты
вздумал его угашать злодейством!.. Мужайся, Медард! А тот
злосчастный безумец, что происками зла возомнил, будто он --
это ты и будто ему предназначено начатое тобой, был лишь
орудием, какое избрало небо, дабы свершилось, наконец, его
святое определение... Мужайся, Медард, скоро, скоро...
Аврелия, промолвившая последние слова уже с закрытыми
глазами и с видимым напряжением, впала в забытье, но смерть,
как видно, еще не овладела ею.
-- Она исповедалась вам, ваше преподобие?..
Исповедалась?.. -- с любопытством спрашивали меня монахини.
-- О нет, -- возразил я. -- Это она небесным утешением
укрепила мне душу.
-- Благо тебе, Медард, ибо скоро минует пора твоих
испытаний... благо будет и мне!
Это промолвил Художник. Я подошел к нему со словами:
-- Не покидай меня, дивный муж!
Я хотел было еще что-то добавить, но, сам не знаю почему,
чувства мои как-то странно затуманились, я перестал различать,
где сон, где явь, а вывели меня из этого состояния громкие
возгласы и крики.
Художника возле меня уже не было. Крестьяне... горожане...
солдаты толпились в церкви и настойчиво требовали позволения
обыскать весь монастырь, дабы найти убийцу Аврелии, ибо он не
мог ускользнуть. Аббатиса, не без оснований страшась
беспорядков, наотрез отказалась, но, как ее ни почитали, она не
в силах была успокоить разгоряченные умы. Ее упрекали, что она
из малодушия укрывает убийцу, ибо он монах, и народ до того
разбушевался, что готов был приступом взять монастырь. Тогда на
кафедру поднялся Леонард и объяснил толпе в кратких
внушительных словах, что кощунство так вести себя в монастыре;
убийца вовсе не монах, а умалишенный, которого он сам приютил в
монастыре и после его мнимой смерти велел одеть в орденское
одеяние и вынести в покойницкую, где тот, как видно, очнулся и
бежал. Если он спрятался где-то в монастыре, ему не ускользнуть
отсюда, ибо все выходы и входы строго охраняются. Народ
успокоился и только потребовал, чтобы Аврелию отнесли в
монастырь не по коридорам и галереям, а в открытой
торжественной процессии по двору. Так и поступили.
Оробевшие монахини подняли носилки, украшенные венками
роз. Аврелию снова забросали розами и миртами. Позади носилок,
над которыми монахини держали балдахин, шла аббатиса,
поддерживаемая двумя сестрами, остальные бернардинки шествовали
вместе с клариссинками, потом шли братья всех орденов, а следом
за ними двинулся из церкви народ. Монахиня-органистка заранее
отправилась на хоры; и, когда шествие достигло середины церкви,
сверху понеслись торжественно и грозно раскаты органа. Но --
что это? -- Аврелия медленно приподнимается, молитвенно
протягивает руки к небу, и вся толпа падает на колени,
восклицая:
-- Sancta Rosalia, ora pro nobis!
Вот и исполнилось то, что некогда я, преступный лицемер, в
сатанинском ослеплении возвестил, впервые увидев Аврелию.
Когда монахини спустились в нижнюю залу монастыря и
поставили там носилки, когда сестры и братья, творя молитвы,
окружили одр с возлежавшей на нем Аврелией, она, глубоко
вздохнув, склонилась на руки стоявшей возле нее на коленях
аббатисы.
Она преставилась.
А народ все еще не отходил от монастырских ворот, и, когда
колокол возвестил о кончине благочестивой девы, толпа
разразилась рыданиями и воплями.
Многие по обету остались в деревне до похорон Аврелии и
только после них разъехались по домам, все эти дни соблюдая
строжайший пост. Слух о чудовищном злодеянии и мученическом
венце Христовой невесты быстро разнесся вокруг, и вышло так,
что похороны Аврелии, состоявшиеся спустя четыре дня,
напоминали скорее торжественный праздник прославления святой.
Ибо уже за день до них луг возле монастыря, как бывало в день
святого Бернарда, был полон людьми, почивавшими на земле в
ожидании утра. Но только вместо радостного говора слышались
благочестивые вздохи и невнятный шепот.
Рассказ о жестоком злодеянии, совершенном у главного
алтаря, передавался из уст в уста, и если временами слышался
громкий возглас, то это было проклятие бесследно исчезнувшему
убийце.
Эти четыре дня, которые я одиноко и безотлучно провел в
часовенке монастырского парка, более содействовали спасению
души моей, чем длительное и суровое покаяние в капуцинском
монастыре неподалеку от Рима. Прощальные слова Аврелии
прояснили мне тайну моих грехов, и мне открылось, что хоть я и
был во всеоружии добродетели и благочестия, но, как малодушный
трус, не смог противостоять сатане, который стремился сохранить
на земле наш преступный род, с тем чтобы он все более и более
разрастался Слаб еще был во мне зародыш греха, когда я
прельстился сестрою регента и когда меня обуяла преступная
гордыня, но сатана поймал меня на крючок, подсунув мне свой
эликсир, этот проклятый яд, вызвавший у меня в крови яростное
брожение. Мне были нипочем строгие увещания Художника, приора и
аббатисы... С появлением Аврелии в исповедальне я окончательно
стал преступником. Подобно телесной болезни во мне забурлил
грех, порожденный ядами этого эликсира. Как мог я, предавшийся
сатане монах, распознать узы, которыми силы небесные, как
символом вечной любви, соединили меня с Аврелией? А затем
сатана злорадно связал меня с нечестивцем, в сознание которого
проникло мое "я" и который в свою очередь стал духовно меня
порабощать. Я счел себя виновником его смерти, которая, быть
может, была лишь дьявольским наваждением. Событие это сделало
привычной для меня мысль об убийстве, которое и последовало за
сатанинским обманом. Так, мой зачатый в смертном грехе брат
оказался воплощением дьявольского начала, которое толкало меня
