смиряться, надлежит с верой и упованием, каясь и сокрушаясь,
терпеть нескончаемые муки, которые мне определены, дабы я мог
искупить свои злодеяния. Я отпугнул было принца и Франца от
Джачинты, но сатана готовит Францу погибель, от которой ему не
уйти.
Франц прибыл вместе с принцем во владения графа Пьетро,
жившего там со своей супругой и дочерью Аврелией, которой
только что исполнилось пятнадцать лет. И подобно тому как его
преступный отец Паоло Франческо воспылал при виде Анджолы
яростной страстью, так и в сыне вспыхнул пламень запретного
вожделения, едва он увидел пленительное дитя Аврелию. Благодаря
дьявольскому искусству обольщения, которое было ему присуще, он
так опутал благочестивую, едва расцветавшую Аврелию, что она
всем сердцем полюбила его и совершила грех прежде даже, чем
мысль о грехе закралась ей в душу. Когда совершившееся уже
нельзя было дальше утаивать, он в притворном отчаянии от своего
поступка бросился к ногам ее матери и сознался во всем. Граф
Пьетро, хотя и сам погряз в грехах и злодеяниях, несомненно,
убил бы Франца и Аврелию. А мать лишь дала почувствовать Францу
свой справедливый гнев и, угрожая открыть графу Пьетро это
окаянное злодеяние, навсегда прогнала его со своих глаз и с
глаз соблазненной им дочери. Графине удалось скрыть дочь от
отца, и та родила в отдаленном краю девочку. Но Франц не хотел
упускать Аврелию, ему удалось выведать, где она живет, он
устремился к ней и проник в ее покой в тот самый миг, когда
графиня, отославшая слуг, сидела у постели дочери и держала на
руках внучку, которой исполнилась всего лишь неделя. В гневе и
ужасе вскочила графиня при неожиданном появлении злодея и
тотчас велела ему выйти вон.
-- Прочь... прочь, тебе несдобровать. Граф Пьетро знает,
что ты натворил, окаянный! -- так вскричала она, стараясь
выгнать Франца и тесня его к двери, а Францем вдруг овладело
сатанинское бешенство, он вырвал ребенка у графини из рук,
ударил графиню под сердце кулаком, да так, что она рухнула
навзничь, и кинулся бежать. Когда Аврелия после глубокого
обморока пришла в себя, матери ее уже не было в живых, ибо,
ударившись об окованный железом ларь, она разбила себе голову.
Франц вздумал убить младенца, он завернул его в пеленки и в
сумерках благополучно сбежал по лестнице вниз; он уже готов был
выскользнуть из дому, как ему послышался чей-то плач, глухо
доносившийся из комнаты на первом этаже. Он невольно
остановился, прислушался и наконец подкрался поближе к комнате.
В эту минуту оттуда с плачем вышла женщина, в которой он
признал няньку баронессы С., в доме которой жил. Франц спросил,
отчего она так убивается.
-- Ах, сударь,--ответила женщина,--мне не миновать беды:
маленькая Евфимия сию вот минуту сидела у меня на коленях и так
смеялась, так улыбалась, но вдруг поникла головкой и умерла...
У нее на лбу синяки, и меня обвинят, что я ее уронила!..
Франц вошел в комнату и, взглянув на мертвое дитя, понял,
что судьбе было угодно сохранить его ребенка, ибо девочка его
была удивительно похожа на мертвую Евфимию. Нянька, быть может
и повинная в смерти ребенка, хотя она это отрицала, притом
подкупленная богатым подарком Франца, охотно согласилась на
обмен; Франц завернул мертвое дитя в пеленки и бросил его в
реку. Дочь Аврелии выросла под именем Евфимии как дочь
баронессы фон С., и тайна ее рождения осталась нераскрытой.
Злосчастная не была таинством крещения принята в лоно церкви,
ибо ребенок, благодаря смерти которого она осталась жива, уже
был крещен. Спустя несколько лет Аврелия вышла замуж за барона
Ф.; двое детей, Гермоген и Аврелия, были плодом этого
супружества.
* * *
Когда принц вместе с Франческо (так называл он Франца на
итальянский лад) задумал отправиться в резиденцию своего
брата-герцога, предвечною силою небес дано мне было
присоединиться к ним и прибыть туда. Я вознамерился могучей
рукой удержать колеблющегося Франческо, когда он слишком близко
подойдет к краю пропасти, что разверзалась перед ним.
Сумасбродное желание бессильного грешника, не взысканного еще
милостью у престола всевышнего!
Франческо зарезал брата, злодейски надругавшись над
Джачинтой! Сын Франческо--это злополучный мальчик, которого
герцог воспитывает под именем графа Викторина. Франческо-убийца
замыслил жениться на благочестивой сестре герцогини, но я
воспрепятствовал этому преступлению как раз в ту минуту, когда
оно готово было совершиться пред алтарем.
* * *
После того как Франц бежал, терзаемый мыслями о
совершенном им грехе, ему пришлось еще пройти через крайнюю
нужду, чтобы помыслы его обратились, наконец, к покаянию.
Сломленный горем и недугами, скитаясь по свету, зашел он
однажды к жившему в большом достатке земледельцу, и тот радушно
принял его. Дочь хозяина, благочестивая кроткая девушка,
преисполнилась чудной любовью к незнакомцу и заботливо
выхаживала его, когда он хворал. И случилось так, что,
выздоровев, Франческо ответил взаимностью на ее любовь, и
священное таинство брака соединило их. Благодаря своим
познаниям и уму Францу удалось поднять и значительно
приумножить и без того немалое имущество, оставленное тестем,
так что супруги вкусили полную меру земных благ. Но шатко и
тленно счастье не примирившегося с небом грешника. Франц вновь
впал в тягчайшую нужду, и она оказалась на этот раз
убийственной, ибо он почувствовал, что болезненная дряхлость
снедает его тело и дух. Наконец небо послало ему луч надежды.
Ему было свыше указано отправиться паломником к Святой
Липе, и там рождение сына будет для него предвестием милости
Божией.
* * *
В лесу, что окружает обитель Святой Липы, я подошел к
убитой горем матери, плакавшей над новорожденным и уже
осиротевшим мальчиком, и укреплял ее дух, призывая к упованию
на Бога.
Дивно сказывается милость Божия к этому дитяти,
родившемуся в благословенном святилище приснодевы! Нередко
случается, что младенец Иисус зримо навещает его, дабы заронить
ему в душу искру небесной любви...
Мать мальчика нарекла его во святом крещении именем отца,
Франц!
Суждено ли тебе, рожденный во святой обители Франциск,
ступив на стезю благочестия, искупить грехи твоего
злокозненного предка и снискать ему покой в могиле? Вдали от
света и его коварных искушений мальчик всецело обратится к
горнему миру. Он станет служителем господним. Так поведал его
матери святой муж, дивным утешением озаривший и мою душу; и не
есть ли это--обетование милости, которая уже сказывается на мне
дивным ясновидением, вызывая в душе моей живые образы
грядущего?
Вижу, вижу юношу в смертельной схватке с силами тьмы,
надвигающимися на него с грозным оружием!
Он падает, но святая простирает над его головой венец
победителя! Сама святая Розалия спасает его! С соизволения
Предвечного, я буду бодрствовать близ него, отрока, юноши,
зрелого мужа, буду его защищать в меру дарованных мне сил. Он
станет, подобно...
Примечание издателя
Здесь, благосклонный читатель, выцветшая от времени
рукопись маститого Художника становится столь неразборчивой,
что ничего более прочесть в ней нельзя. Обратимся же вновь к
манускрипту достопамятного капуцина Медарда.
Глава третья. ВОЗВРАЩЕНИЕ В МОНАСТЫРЬ
Уже до того дошло, что на улицах Рима, повсюду, где бы я
ни появлялся, прохожие останавливались, а некоторые из них,
смиренно склонясь, подходили ко мне и просили у меня
благословения. Как видно, мои строгие и неустанные подвиги
покаяния привлекли к себе внимание, и во всяком случае
появление чужого и не совсем обыкновенного человека неизбежно
должно было породить легенду у пылких римлян с их богатым
воображением; ничего не подозревая, я стал у них героем
какой-то благочестивой небылицы. Робкие вздохи и шепот молитв
часто нарушали состояние глубокого молитвенного экстаза, в
который я погружался, лежа на ступенях алтаря, и я замечал
тогда, что вокруг меня стояли на коленях верующие и, казалось,
испрашивали моего предстательства за них. А позади я слышал,
как это было уже в монастыре капуцинов, возглас "Il santo"/
Святой (ит.)/, и словно удары кинжала пронзали мне грудь! Я
хотел было покинуть Рим, но как же я испугался, когда
настоятель монастыря, где я пребывал, возвестил, что папа
повелевает мне явиться к нему. Мрачные предчувствия овладели
мной, опасения, уж не пытается ли злой дух снова опутать меня
своими вражескими сетями, но, пересилив себя, я к назначенному
часу отправился в Ватикан.
Папа, широко образованный человек в расцвете сил, принял
меня, сидя в богато изукрашенном кресле. Два дивной красоты
мальчика в церковных одеяниях подавали ему воду со льдом и
помахивали огромными опахалами из перьев цапли, навевая
прохладу, ибо день был очень жаркий. Я смиренно подошел к нему
и, как положено, преклонил колена. Он зорко всмотрелся в меня,
но во взгляде его светилось благодушие, и не было обычной
строгости в выражении лица, озаренного на этот раз кроткой
улыбкой. Он спросил меня, откуда я и что меня привело в Рим...
словом, задавал самые обыкновенные вопросы о моей жизни, а
затем встал и промолвил:
-- Я просил вызвать вас по той причине, что мне рассказали
о вашем редкостном благочестии... Почему ты, инок Медард,
избрал местом своих покаянных деяний и молитв самые посещаемые
церкви?.. Уж не хочешь ли ты сойти за святого, дабы суеверная
чернь молилась на тебя? Загляни-ка в свое сердце и сам
разберись в том глубоко затаившемся умысле, какому ты, может
быть безотчетно, следуешь, так поступая... И если ты не чист
перед господом Богом и передо мною, его наместником на земле,
то скоро, скоро ты дождешься постыдного конца, инок Медард!
Слова эти папа произнес голосом громким и проникновенным,
глаза его метали молнии. Впервые после долгого времени я
почувствовал себя невиновным в грехе, в котором меня обвиняли;
вот почему я не только не потерял присутствия духа, но,
поддерживаемый сознанием, что покаяние мое -- это плод искренне
сокрушенного сердца, с воодушевлением заговорил:
-- Вам, святейший наместник Христа, свойствен, разумеется,
дар, который позволяет вам видеть насквозь мою душу; и вам
нетрудно будет убедиться в том, что невообразимое бремя моих
грехов придавило меня к земле; но ясно вам станет и то, сколь
правдиво мое раскаяние. Далека от меня и отвратительна мне
мысль о лицемерии, далеко от меня честолюбивое намерение
нечестивыми путями обманывать народ... Но да будет позволено
мне, окаянному иноку, в немногих словах открыть вашему
святейшеству как свою злодейскую жизнь, так и то, что совершено
мною в глубочайшем покаянии, с истерзанным сердцем...
Начав таким образом, я поведал, не называя имен и как
можно более сжато, о своем жизненном пути. Все внимательней и
внимательней слушал меня папа. Он уселся в кресло, склонил
голову на руки и сидел, потупив глаза, а затем вдруг вскочил;
скрестив руки на груди, он выставил вперед правую ногу,
устремил на меня горящие глаза и, казалось, готов был броситься
на меня. Когда я окончил, он снова сел.
-- История вашей жизни, инок Медард, -- промолвил он, --
самая удивительная из всех, какие мне когда-либо приходилось
слышать... Верите ли вы в открытое, зримое действие той злой
силы, которую церковь называет дьяволом?
