Проси!
Дворецкий вышел.
- Такой чудак, приехал наконец, и то некстати: наш разговор перервал.
Рудин поднялся с места, но Дарья Михайловна его остановила.
- Куда же вы? Мы можем толковать и при вас. А я желаю, чтобы вы и его
определили, как Пигасова. Когда вы говорите, vous gravez comme avec un
burin19. Останьтесь. ----
19 вы точно резцом высекаете (франц.).
Рудин хотел было что-то сказать, но подумал и остался.
Михайло Михайлыч, уже знакомый читателю, вошел в кабинет. На нем было
то же серое пальто, и в загорелых руках он держал ту же старую фуражку.
Он спокойно поклонился Дарье Михайловне и подошел к чайному столу.
- Наконец-то вы пожаловали к нам, мосье Лежнев! - проговорила Дарья
Михайловна. - Прошу садиться. Вы, я слышала, знакомы, - продолжала она,
указывая на Рудина.
Лежнев взглянул на Рудина и как-то странно улыбнулся.
- Я знаю господина Рудина, - промолвил он с небольшим поклоном.
- Мы вместе были в университете, - заметил вполголоса Рудин и опустил
глаза.
- Мы и после встречались, - холодно проговорил Лежнев.
Дарья Михайловна посмотрела с некоторым изумлением на обоих и попро-
сила Лежнева сесть. Он сел.
- Вы желали меня видеть, - начал он, - насчет размежевания?
- Да, насчет размежевания, но я и так-таки желала вас видеть. Ведь мы
близкие соседи и чуть ли не сродни.
- Очень вам благодарен, - возразил Лежнев, - что же касается до раз-
межевания, то мы с вашим управляющим совершенно покончили это дело: я на
все его предложения согласен.
- Я это знала.
- Только он мне сказал, что без личного свидания с вами бумаги подпи-
сать нельзя.
- Да; это у меня уж так заведено. Кстати, позвольте спросить, ведь у
вас, кажется, все мужики на оброке?
- Точно так.
- И вы сами хлопочете о размежевании? Это похвально.
Лежнев помолчал.
- Вот я и явился для личного свидания, - проговорил он.
Дарья Михайловна усмехнулась.
- Вижу, что явились. Вы говорите это таким тоном... Вам, должно быть,
очень не хотелось ко мне ехать.
- Я никуда не езжу, - возразил флегматически Лежнев.
- Никуда? А к Александре Павловне вы ездите?
- Я с ее братом давно знаком.
- С ее братом! Впрочем, я никого не принуждаю... Но, извините меня,
Михайло Михайлыч, я старше вас годами и могу вас пожурить: что вам за
охота жить этаким бирюком? Или собственно мой дом вам не нравится? я вам
не нравлюсь?
- Я вас не знаю, Дарья Михайловна, и потому вы мне не нравиться не
можете. Дом у вас прекрасный; но, признаюсь вам откровенно, я не люблю
стеснять себя. У меня и фрака порядочного нет, перчаток нет; да я и не
принадлежу к вашему кругу.
- По рождению, по воспитанию вы принадлежите к нему, Михайло Михай-
лыч! vous etes de notres.20 ----
20 вы нашего круга (франц.).
- Рождение и воспитание в сторону, Дарья Михайловна! Дело не в том...
- Человек должен жить с людьми, Михайло Михайлыч! Что за охота си-
деть, как Диоген в бочке?
- Во-первых, ему там было очень хорошо; а во-вторых, почему вы знае-
те, что я не с людьми живу?
Дарья Михайловна закусила губы.
- Это другое дело! Мне остается только сожалеть о том, что я не удос-
тоилась попасть в число людей, с которыми вы знаетесь.
- Мосье Лежнев, - вмешался Рудин, - кажется, преувеличивает весьма
похвальное чувство - любовь к свободе.
Лежнев ничего не ответил и только взглянул на Рудина. Наступило не-
большое молчание.
- Итак-с, - начал Лежнев, поднимаясь, - я могу считать наше дело по-
конченным и сказать вашему управляющему, чтобы он прислал ко мне бумаги.
- Можете... хотя, признаться, вы так нелюбезны... мне бы следовало
отказать вам.
- Да ведь это размежевание гораздо выгоднее для вас, чем для меня.
Дарья Михайловна пожала плечами.
- Вы не хотите даже позавтракать у меня? - спросила она.
- Покорно вас благодарю: я никогда не завтракаю, да и тороплюсь до-
мой.
Дарья Михайловна встала.
- Я вас не удерживаю, - промолвила она, подходя к окну, - не смею вас
удерживать.
Лежнев начал раскланиваться.
- Прощайте, мосье Лежнев! Извините, что обеспокоила вас.
- Ничего, помилуйте, - возразил Лежнев и вышел.
- Каков? - спросила Дарья Михайловна у Рудина. - Я слыхала про него,
что он чудак; но ведь уж это из рук вон!
- Он страдает той же болезнью, как и Пигасов, - проговорил Рудин, -
желаньем быть оригинальным. Тот прикидывается Мефистофелем, этот - цини-
ком. Во всем этом много эгоизма, много самолюбия и мало истины, мало
любви. Ведь это тоже своего рода расчет: надел на себя человек маску
равнодушия и лени, авось, мол, кто-нибудь подумает: вот человек, сколько
талантов в себе погубил! А поглядеть попристальнее - и талантов-то в нем
никаких нет.
- Et de deux!21 - промолвила Дарья Михайловна. - Вы ужасный человек
на определения. От вас не скроешься. ----
21 Вот и второй! (франц.).
- Вы думаете? - промолвил Рудин... - Впрочем, - продолжал он, -
по-настоящему, мне бы не следовало говорить о Лежневе; я его любил, лю-
бил, как друга... но потом, вследствие различных недоразумений ...
- Вы рассорились?
- Нет. Но мы расстались, и расстались, кажется, навсегда.
- То-то я заметила, вы во все время его посещения были как будто не
по себе... Однако я весьма вам благодарна за сегодняшнее утро. Я чрезвы-
чайно приятно провела время. Но надо же и честь знать. Отпускаю вас до
завтрака, а сама иду заниматься делами. Мой секретарь, вы его видели -
Constantin, c'est lui qui est mon secretaire,22 - должно быть, уже ждет
меня. Рекомендую его вам: он прекрасный, преуслужливый молодой человек и
в совершенном восторге от вас. До свидания, cher Дмитрий Николаич! Как я
благодарна барону за то, что он познакомил меня с вами! ----
22 Константин - это и есть мой секретарь (франц.).
И Дарья Михайловна протянула Рудину руку. Он сперва пожал ее, потом
поднес к губам и вышел в залу, а из залы на террасу. На террасе он
встретил Наталью.
V
Дочь Дарьи Михайловны, Наталья Алексеевна, с первого взгляда могла не
понравиться. Она еще не успела развиться, была худа, смугла, держалась
немного сутуловато. Но черты ее лица были красивы и правильны, хотя
слишком велики для семнадцатилетней девушки. Особенно хорош был ее чис-
тый и ровный лоб над тонкими, как бы надломленными посередине бровями.
Она говорила мало, слушала и глядела внимательно, почти пристально, -
точно она себе во всем хотела дать отчет. Она часто оставалась неподвиж-
ной, опускала руки и задумывалась; на лице ее выражалась тогда внутрен-
няя работа мыслей... Едва заметная улыбка появится вдруг на губах и
скроется; большие темные глаза тихо подымутся... "Qu'avez-vous?"23 -
спросит ее m-lle Boncourt и начнет бранить ее, говоря, что молодой деви-
це неприлично задумываться и принимать рассеянный вид. Но Наталья не бы-
ла рассеянна: напротив, она училась прилежно, читала и работала охотно.
Она чувствовала глубоко и сильно, но тайно; она и в детстве редко плака-
ла, а теперь даже вздыхала редко и только бледнела слегка, когда что-ни-
будь ее огорчало. Мать ее считала добронравной, благоразумной девушкой,
называла ее в шутку: mon honnete homme de fille24, но не была слишком
высокого мнения об ее умственных способностях. "Наташа у меня, к
счастью, холодна, - говаривала она, - не в меня... тем лучше. Она будет
счастлива". Дарья Михайловна ошибалась. Впрочем, редкая мать понимает
дочь свою. ----
23 "Что с вами?" (франц.)
24 моя дочь - честный малый (франц.).
Наталья любила Дарью Михайловну и не вполне ей доверяла.
- Тебе нечего от меня скрывать, - сказала ей однажды Дарья Михайлов-
на, - а то бы ты скрытничала: ты-таки себе на уме...
Наталья поглядела матери в лицо и подумала: "Для чего же не быть себе
на уме?"
Когда Рудин встретил ее на террасе, она вместе с m-lle Boncourt шла в
комнату, чтобы надеть шляпку и отправиться в сад. Утренние ее занятия
уже кончились. Наталью перестали держать, как девочку, m-lle Boncourt
давно уже не давала ей уроков из мифологии и географии, но Наталья долж-
на была каждое утро читать исторические книги, путешествия и другие на-
зидательные сочинения - при ней. Выбирала их Дарья Михайловна, будто бы
придерживаясь особой, своей системы. На самом деле она просто передавала
Наталье все, что ей присылал француз-книгопродавец из Петербурга, исклю-
чая, разумеется, романов Дюма-фиса25 и комп. Эти романы Дарья Михайловна
читала сама. M-lle Boncourt особенно строго и кисло посматривала через
очки своим, когда Наталья читала исторические книги: по понятиям старой
француженки, вся история была наполнена непозволительными вещами, хотя
она сама из великих мужей древности знала почему-то только одного Камби-
за, а из новейших времен - Людовика XIV и Наполеона, которого терпеть не
могла. Но Наталья читала и такие книги, существования которых m-lle
Boncourt не подозревала: она знала наизусть всего Пушкина... ----
25 Дюма-сына (Dumas-fils) (франц.).
Наталья слегка покраснела при встрече с Рудиным.
- Вы идете гулять? - спросил он ее.
- Да. Мы идем в сад.
- Можно идти с вами?
Наталья взглянула на m-lle Boncourt.
- Mais certainement, monsieur, avec plaisir,26 - поспешно проговорила
старая дева. ----
26 Ну, конечно, сударь, с удовольствием (франц.).
Рудин взял шляпу и пошел вместе с ними.
Наталье было сперва неловко идти рядом с Рудиным по одной дорожке;
потом ей немного легче стало. Он начал расспрашивать ее о ее занятиях, о
том, как ей нравится деревня. Она отвечала не без робости, но без той
торопливой застенчивости, которую так часто и выдают и принимают за
стыдливость. Сердце у ней билось.
- Вы не скучаете в деревне? - спросил Рудин, окидывая ее боковым взо-
ром.
- Как можно скучать в деревне? Я очень рада, что мы здесь. Я здесь
очень счастлива.
- Вы счастливы... Это великое слово. Впрочем, это понятно: вы молоды.
Рудин произнес это последнее слово как-то странно: не то он завидовал
Наталье, не то он сожалел о ней.
- Да! молодость! - прибавил он. - Вся цель науки - дойти сознательно
до того, что молодости дается даром.
Наталья внимательно посмотрела на Рудина: она не поняла его.
- Я сегодня целое утро разговаривал с вашей матушкой, - продолжал он,
- она необыкновенная женщина. Я понимаю, почему все наши поэты дорожили
ее дружбой. А вы любите стихи? - прибавил он, помолчав немного.
"Он меня экзаменует", - подумала Наталья и промолвила:
- Да, очень люблю.
- Поэзия - язык богов. Я сам люблю стихи. Но не в одних стихах поэ-
зия: она разлита везде, она вокруг нас... Взгляните на эти деревья, на
это небо - отовсюду веет красотою и жизнью; а где красота и жизнь, там и
поэзия.
- Сядемте здесь, на скамью, - продолжал он. - Вот так. Мне почему-то
кажется, что когда вы попривыкнете ко мне (и он с улыбкой посмотрел ей в
лицо), мы будем приятели с вами. Как вы полагаете?
" Он обращается со мной, как с девочкой", - подумала опять Наталья и,
не зная, что сказать, спросила его, долго ли он намерен остаться в де-
ревне.
- Все лето, осень, а может быть, и зиму. Я, вы знаете, человек очень
небогатый; дела мои расстроены, да и притом мне уже наскучило таскаться
с места на место. Пора отдохнуть.
Наталья изумилась.
- Неужели вы находите, что вам пора отдыхать? - спросила она робко.
Рудин повернулся лицом к Наталье.
- Что вы хотите этим сказать?
- Я хочу сказать, - возразила она с некоторым смущеньем, - что отды-
хать могут другие; а вы... вы должны трудиться, стараться быть полезным.
