выбора вы сделать не могли. Он человек прекрасный; он сумеет оценить
вас; он не измят жизнью - он прост и ясен душою... он составит ваше
счастие.
- О ком говорите вы, Дмитрий Николаич?
- Будто вы не понимаете, о ком я говорю? Разумеется, о Волынцеве. Что
ж? разве это неправда?
Наталья отвернулась немного от Рудина. Она совершенно растерялась.
- Разве он не любит вас? Помилуйте! он не сводит с вас глаз, следит
за каждым вашим движением; да и, наконец, разве можно скрыть любовь? И
вы сами разве не благосклонны к нему? Сколько я мог заметить, и матушке
вашей он также нравится... Ваш выбор...
- Дмитрий Николаич!- перебила его Наталья, в смущении протягивая руку
к близ стоявшему кусту, - мне, право, так неловко говорить об этом; но я
вас уверяю ... вы ошибаетесь.
- Я ошибаюсь? - повторил Рудин. - Не думаю... Я с вами познакомился
недавно; но я уже хорошо вас знаю. Что же значит перемена, которую я ви-
жу в вас, вижу ясно? Разве вы такая, какою я застал вас шесть недель то-
му назад?.. Нет, Наталья Алексеевна, сердце ваше не спокойно.
- Может быть, - ответила Наталья едва внятно, - но вы все-таки ошиба-
етесь.
- Как это? - спросил Рудин.
- Оставьте меня, не спрашивайте меня! - возразила Наталья и быстрыми
шагами направилась к дому.
Ей самой стало страшно всего того, что она вдруг почувствовала в се-
бе.
Рудин догнал и остановил ее.
- Наталья Алексеевна!- заговорил он, - этот разговор не может так
кончиться: он слишком важен и для меня... Как мне понять вас?
- Оставьте меня! - повторила Наталья.
- Наталья Алексеевна, ради бога!
На лице Рудина изобразилось волнение. Он побледнел.
- Вы все понимаете, вы и меня должны понять! - сказала Наталья, выр-
вала у него руку и пошла не оглядываясь.
- Одно только слово! - крикнул ей вслед Рудин.
Она остановилась, но не обернулась.
- Вы меня спрашивали, что я хотел сказать вчерашним сравнением. Знай-
те же, я обманывать вас не хочу. Я говорил о себе, о своем прошедшем - и
о вас.
- Как? обо мне?
- Да, о вас; я, повторяю, не хочу вас обманывать... Вы теперь знаете,
о каком чувстве, о каком новом чувстве я говорил тогда... До нынешнего
дня я никогда бы не решился...
Наталья вдруг закрыла лицо руками и побежала к дому.
Она так была потрясена неожиданной развязкой разговора с Рудиным, что
и не заметила Волынцева, мимо которого пробежала. Он стоял неподвижно,
прислонясь спиною к дереву. Четверть часа тому назад он приехал к Дарье
Михайловне и застал ее в гостиной, сказал слова два, незаметно удалился
и отправился отыскивать Наталью. Руководимый чутьем, свойственным влюб-
ленным людям, он пошел прямо в сад и наткнулся на нее и на Рудина в то
самое мгновение, когда она вырвала у него руку. У Волынцева потемнело в
глазах. Проводив Наталью взором, он отделился от дерева и шагнул раза
два, сам не зная, куда и зачем. Рудин увидел его, поравнявшись с ним.
Оба посмотрели друг другу в глаза, поклонились и разошлись молча.
"Это так не кончится", - подумали оба.
Волынцев пошел на самый конец сада. Ему горько и тошно стало; а на
сердце залег свинец, и кровь по временам поднималась злобно. Дождик стал
опять накрапывать. Рудин вернулся к себе в комнату. И он не был спокоен:
вихрем кружились в нем мысли. Доверчивое, неожиданное прикосновение мо-
лодой, честной души смутит хоть кого.
За столом все шло как-то неладно. Наталья, вся бледная, едва держа-
лась на стуле и не поднимала глаз. Волынцев сидел, по обыкновению, возле
нее и время от времени принужденно заговаривал с нею. Случилось так, что
Пигасов в тот день обедал у Дарьи Михайловны. Он больше всех говорил за
столом. Между прочим он начал доказывать, что людей, как собак, можно
разделить на куцых и длиннохвостых. "Куцыми бывают люди, - говорил он, -
и от рождения и по собственной вине. Куцым плохо: им ничего не удается -
они не имеют самоуверенности. Но человек, у которого длинный пушистый
хвост, - счастливец. Он может быть и плоше и слабее куцего, да уверен в
себе; распустит хвост - все любуются. И ведь вот что достойно удивления:
ведь хвост- совершенно бесполезная часть тела, согласитесь; на что может
пригодиться хвост? а все судят о ваших достоинствах по хвосту".
- Я, - прибавил он со вздохом, - принадлежу к числу куцых, и, что до-
саднее всего, - я сам отрубил себе хвост.
- То есть вы хотите сказать, - заметил небрежно Рудин, - что, впро-
чем, уже давно до вас сказал Ларошфуко: будь уверен в себе, другие в те-
бя поверят. К чему тут было примешивать хвост, я не понимаю.
- Позвольте же каждому, - резко заговорил Волынцев, и глаза его заго-
релись, - позвольте каждому выражаться, как ему вздумается. Толкуют о
деспотизме ... По-моему, нет хуже деспотизма так называемых умных людей.
Черт бы их побрал!
Всех изумила выходка Волынцева, все притихли. Рудин посмотрел было на
него, но не выдержал его взора, отворотился, улыбнулся и рта не разинул.
"Эге! да и ты куц!" - подумал Пигасов; а у Натальи душа замерла от
страха. Дарья Михайловна долго, с недоумением, посмотрела на Волынцева
и, наконец, первая заговорила: начала рассказывать о какой-то необыкно-
венной собаке ее друга, министра NN...
Волынцев уехал скоро после обеда. Раскланиваясь с Натальей, он не вы-
терпел и сказал ей:
- Отчего вы так смущены, словно виноваты? Вы ни перед кем виноваты
быть не сможете!..
Наталья ничего не поняла и только посмотрела ему вслед. Перед чаем
Рудин подошел к ней и, нагнувшись над столом, как будто разбирая газеты,
шепнул:
- Все это как сон, не правда ли? Мне непременно нужно видеть вас нае-
дине... хотя минуту. - Он обратился к m-lle Boncourt. - Вот, - сказал он
ей, - тот фельетон, который вы искали, - и, снова наклонясь к Наталье,
прибавил шепотом: - постарайтесь быть около десяти часов возле террасы,
в сиреневой беседке: я буду ждать вас...
Героем вечера был Пигасов. Рудин уступил ему поле сражения. Он очень
смешил Дарью Михайловну; сперва он рассказывал об одном своем соседе,
который, состоя лет тридцать под башмаком жены, до того обабился, что,
переходя однажды, в присутствии Пигасова, мелкую лужицу, занес назад ру-
ку и отвел вбок фалды сюртука, как женщины это делают со своими юбками.
Потом он обратился к другому помещику, который сначала был масоном, по-
том меланхоликом, потом желал быть банкиром.
- Как же это вы были масоном, Филипп Степаныч? - спросил его Пигасов.
- Известно как: я носил длинный ноготь на пятом пальце.
Но больше всего смеялась Дарья Михайловна, когда Пигасов пустился
рассуждать о любви и уверять, что и о нем вздыхали, что одна пылкая нем-
ка называла его даже "аппетитным Африканчиком и хрипунчиком". Дарья Ми-
хайловна смеялась, а Пигасов не лгал: он действительно имел право хвас-
таться своими победами. Он утверждал, что ничего не может быть легче,
как влюбить в себя какую угодно женщину, стоит только повторять ей де-
сять дней сряду, что у ней в устах рай, а в очах блаженство и что ос-
тальные женщины перед ней простые тряпки, и на одиннадцатый день она са-
ма скажет, что у ней в устах рай и в очах блаженство, и полюбит вас. Все
на свете бывает. Почему знать? может быть, Пигасов и прав.
В половине десятого Рудин уже был в беседке. В далекой и бледной глу-
бине неба только что проступали звездочки; на западе еще алело - там и
небосклон казался ясней и чище; полукруг луны блестел золотом сквозь
черную сетку плакучей березы. Другие деревья либо стояли угрюмыми вели-
канами, с тысячью просветов, наподобие глаз, либо сливались в сплошные
мрачные громады. Ни один листок не шевелился; верхние ветки сиреней и
акаций как будто прислушивались к чему-то и вытягивались в теплом возду-
хе. Дом темнел вблизи; пятнами красноватого света рисовались на нем ос-
вещенные длинные окна. Кроток и тих был вечер; но сдержанный, страстный
вздох чудился в этой тишине.
Рудин стоял, скрестив руки на груди, и слушал с напряженным внимани-
ем. Сердце в нем билось сильно, и он невольно удерживал дыхание. Наконец
ему послышались легкие, торопливые шаги, и в беседку вошла Наталья.
Рудин бросился к ней, взял ее за руки. Они были холодны, как лед.
- Наталья Алексеевна!- заговорил он трепетным шепотом, - я хотел вас
видеть... я не мог дождаться завтрашнего дня. Я должен вам сказать, чего
я не подозревал, чего я не сознавал даже сегодня утром: я люблю вас.
Руки Натальи слабо дрогнули в его руках.
- Я люблю вас, - повторил он, - и как я мог так долго обманываться,
как я давно не догадался, что люблю вас!.. А вы?.. Наталья Алексеевна,
скажите, вы?..
Наталья едва переводила дух.
- Вы видите, я пришла сюда, - проговорила она наконец.
- Нет, скажите, вы любите меня?
- Мне кажется... да... - прошептала она.
Рудин еще крепче стиснул ее руки и хотел было привлечь ее к себе...
Наталья быстро оглянулась.
- Пустите меня, мне страшно - мне кажется, кто-то нас подслушивает...
Ради бога, будьте осторожны. Волынцев догадывается.
- Бог с ним! Вы видели, я и не отвечал ему сегодня... Ах, Наталья
Алексеевна, как я счастлив! Теперь уже ничто нас не разъединит!
Наталья взглянула ему в глаза.
- Пустите меня, - прошептала она, - мне пора.
- Одно мгновенье, - начал Рудин...
- Нет, пустите, пустите меня...
- Вы как будто меня боитесь?
- Нет; но мне пора...
- Так повторите по крайней мере еще раз...
- Вы говорите, вы счастливы? - спросила Наталья.
- Я? Нет человека в мире счастливее меня! Неужели вы сомневаетесь?
Наталья приподняла голову. Прекрасно было ее бледное лицо, благород-
ное, молодое и взволнованное - в таинственной тени беседки, при слабом
свете, падавшем с ночного неба.
- Знайте же, - сказала она, - я буду ваша.
- О, боже!- воскликнул Рудин.
Но Наталья уклонилась и ушла. Рудин постоял немного, потом вышел мед-
ленно из беседки. Луна ясно осветила его лицо; на губах его блуждала
улыбка.
- Я счастлив, - произнес он вполголоса. - Да, я счастлив, - повторил
он, как бы желая убедить самого себя.
Он выпрямил свой стан, встряхнул кудрями и пошел проворно в сад, ве-
село размахивая руками.
А между тем в сиреневой беседке тихонько раздвинулись кусты и пока-
зался Пандалевский. Он осторожно оглянулся, покачал головой, сжал губы,
произнес значительно: "Вот как-с. Это надобно будет довести до сведения
Дарьи Михайловны", - и скрылся.
VIII
Возвратясь домой, Волынцев был так уныл и мрачен, так неохотно отве-
чал своей сестре и так скоро заперся к себе в кабинет, что она решилась
послать гонца за Лежневым. Она прибегала к нему во всех затруднительных
случаях. Лежнев велел ей сказать, что приедет на следующий день.
Волынцев и к утру не повеселел. Он хотел было после чаю отправиться
на работы, но остался, лег на диван и принялся читать книгу, что с ним
случалось не часто. Волынцев к литературе влечения не чувствовал, а сти-
хов просто боялся. "Это непонятно, как стихи", - говаривал он и, в подт-
верждение слов своих, приводил следующие строки поэта Айбулата:
И до конца печальных дней
Ни гордый опыт, ни рассудок
Не изомнут рукой своей
Кровавых жизни незабудок.
Александра Павловна тревожно посматривала на своего брата, но не бес-
покоила его вопросами. Экипаж подъехал к крыльцу. "Ну, - подумала она, -
слава богу, Лежнев.." Слуга вошел и доложил о приезде Рудина.
Волынцев бросил книгу на пол и поднял голову.
- Кто приехал? - спросил он.
- Рудин, Дмитрий Николаич, - повторил слуга.
Волынцев встал.
- Проси, - промолвил он, - а ты, сестра, - прибавил он, обратясь к
