беспокоиться и делать ей знаки.
- Вы трусите, а не я! - крикнул Рудин вслед Наталье.
Она уже не обращала на него внимания и спешила через поле домой. Она
благополучно возвратилась к себе в спальню; но только лишь переступила
порог, силы ей изменили, и она без чувств упала на руки Маше.
А Рудин долго еще стоял на плотине. Наконец он встрепенулся, медлен-
ными шагами добрался до дорожки и тихо пошел по ней. Он был очень прис-
тыжен... и огорчен. "Какова?- думал он. - В восемнадцать лету... Нет, я
ее не знал... Она замечательная девушка. Какая сила воли... Она права;
она стоит не такой любви, какую я к ней чувствовал... Чувствовал?.. -
спросил он самого себя. - Разве я уже больше не чувствую любви? Так вот
как это все должно было кончиться! Как я был жалок и ничтожен перед
ней!"
Легкий стук беговых дрожек заставил Рудина поднять глаза. К нему
навстречу, на неизменном своем рысачке, ехал Лежнев. Рудин молча с ним
раскланялся и, как пораженный внезапной мыслью, свернул с дороги и быст-
ро пошел по направлению к дому Дарьи Михайловны.
Лежнев дал ему отойти, посмотрел вслед за ним и, подумав немного, то-
же поворотил назад свою лошадь - и поехал обратно к Волынцеву, у которо-
го провел ночь. Он застал его спящим, не велел будить его и, в ожидании
чая, сел на балкон и закурил трубку.
X
Волынцев встал часу в десятом и, узнав, что Лежнев сидит у него на
балконе, очень удивился и велел его попросить к себе.
- Что случилось? - спросил он его. - Ведь ты хотел к себе поехать.
- Да, хотел, да встретил Рудина... Один шагает по полю, и лицо такое
расстроенное. Я взял да и вернулся.
- Ты вернулся оттого, что встретил Рудина?
- То есть, правду сказать, я сам не знаю, почему я вернулся; вероят-
но, потому, что о тебе вспомнил: хотелось с тобой посидеть, а к себе я
еще успею.
Волынцев горько усмехнулся.
- Да, о Рудине нельзя теперь подумать, не подумав также и обо мне...
Человек! - крикнул он громко, - дай нам чаю.
Приятели начали пить чай. Лежнев заговорил было о хозяйстве, о новом
способе крыть амбары бумагой...
Вдруг Волынцев вскочил с кресел и с такой силой ударил по столу, что
чашки и блюдечки зазвенели.
- Нет! - воскликнул он, - я этого дольше выносить не в силах! Я вызо-
ву этого умника, и пусть он меня застрелит, либо уж я постараюсь влепить
пулю в его ученый лоб.
- Что ты, что ты, помилуй! - пробормотал Лежнев, - как можно так кри-
чать! я чубук уронил... Что с тобой?
- А то, что я слышать равнодушно имени его не могу: вся кровь у меня
так и заходит.
- Полно, брат, полно! как тебе не стыдно! - возразил Лежнев, поднимая
с полу трубку. - Брось! - Ну его!..
- Он меня оскорбил, - продолжал Волынцев, расхаживая по комнате... -
да! он оскорбил меня. Ты сам должен с этим согласиться. На первых порах
я не нашелся: он озадачил меня; да и кто мог ожидать этого? Но я ему до-
кажу, что шутить со мной нельзя... Я его, проклятого философа, как куро-
патку застрелю.
- Много ты этим выиграешь, как же! Я уж о сестре твоей не говорю. Из-
вестно, ты обуреваем страстью... где тебе о сестре думать! Да в отноше-
нии к другой особе, - что ты думаешь, убивши философа, ты дела свои поп-
равишь?
Волынцев бросился в кресла.
- Так уеду я куда-нибудь! А то здесь тоска мне просто сердце отдави-
ла; просто места нигде найти не могу.
- Уедешь... вот это другое дело! Вот с этим я согласен. И знаешь ли,
что я тебе предлагаю? Поедем-ка вместе - на Кавказ или так просто в Ма-
лороссию, галушки есть. Славное, брат, дело!
- Да; а сестру-то с кем оставим?
- А почему же Александре Павловне не поехать с нами? Ей-богу, отлично
выйдет. Ухаживать за ней, уж за это я берусь! Ни в чем недостатка иметь
не будет; коли захочет, каждый вечер серенаду под окном устрою; ямщиков
одеколоном надушу, цветы по дорогам натыкаю. А уж мы, брат, с тобой
просто переродимся; так наслаждаться будем, брюханами такими назад прие-
дем, что никакая любовь нас уже не проймет!
- Ты все шутишь, Миша!
- Вовсе не шучу. Это тебе блестящая мысль в голову пришла.
- Нет! вздор! - вскрикнул опять Волынцев, - я драться, драться с ним
хочу!..
- Опять! Экой ты, брат, сегодня с колером!..
Человек вошел с письмом в руке.
- От кого? - спросил Лежнев.
- От Рудина, Дмитрия Николаевича. Ласунских человек привез.
- От Рудина? - повторил Волынцев. - К кому?
- К вам-с.
- Ко мне... подай.
Волынцев схватил письмо, быстро распечатал его, стал читать. Лежнев
внимательно глядел на него: странное, почти радостное изумление изобра-
жалось на лице Волынцева; он опустил руки.
- Что такое? - спросил Лежнев.
- Прочти, - проговорил Волынцев вполголоса и протянул ему письмо.
Лежнев начал читать. Вот что писал Рудин:
"Милостивый государь, Сергей Павлович!
Я сегодня уезжаю из дома Дарьи Михайловны, и уезжаю навсегда. Это
вас, вероятно, удивит, особенно после того, что произошло вчера. Я не
могу объяснить вам, что именно заставляет меня поступить так; но мне по-
чему-то кажется, что я должен известить вас о моем отъезде. Вы меня не
любите и даже считаете меня за дурного человека. Я не намерен оправды-
ваться: меня оправдает время. По-моему, и недостойно мужчины, и беспо-
лезно доказывать предубежденному человеку несправедливость его предубеж-
дений. Кто захочет меня понять, тот извинит меня, а кто понять не хочет
или не может - обвинения того меня не трогают. Я ошибся в вас. В глазах
моих вы по-прежнему остаетесь благородным и честным человеком; но я по-
лагал, вы сумеете стать выше той среды, в которой развились... Я ошибся.
Что делать?! Не в первый и не в последний раз. Повторяю вам: я уезжаю.
Желаю вам счастия. Согласитесь, что это желание совершенно бескорыстно,
и надеюсь, что вы теперь будете счастливы. Может быть, вы со временем
измените свое мнение обо мне. Увидимся ли мы когда-нибудь, не знаю, но
во всяком случае остаюсь искренно вас уважающий
Д. Р.".
"Р. S. Должные мною вам двести рублей я вышлю, как только приеду к
себе в деревню, в Т...ую губернию. Также прошу вас не говорить при Дарье
Михайловне об этом письме".
"Р. Р.S. Еще одна последняя, но важная просьба: так как я теперь уез-
жаю, то, я надеюсь, вы не будете упоминать перед Натальей Алексеевной о
моем посещении у вас..."
- Ну, что ты скажешь? - спросил Волынцев, как только Лежнев окончил
письмо.
- Что тут сказать!- возразил Лежнев, - воскликнуть по-восточному:
"Аллах! Аллах!" - и положить в рот палец изумления - вот все, что можно
сделать. Он уезжает... Ну! дорога скатертью. Но вот что любопытно: ведь
и это письмо он почел за долг написать, и являлся он к тебе по чувству
долга... У этих господ на каждом шагу долг, и все долг - да долги, -
прибавил Лежнев, с усмешкой указывая на post-scriptum.
- А каковы он фразы отпускает!- воскликнул Волынцев. - Он ошибся во
мне: он ожидал, что я стану выше какой-то среды... Что за ахинея, госпо-
ди! хуже стихов!
Лежнев ничего не ответил; одни глаза его улыбнулись. Волынцев встал.
- Я хочу съездить к Дарье Михайловне, - промолвил он, - я хочу уз-
нать, что все это значит...
- Погоди, брат: дай ему убраться. К чему тебе опять с ним сталки-
ваться? Ведь он исчезает - чего тебе еще? Лучше поди-ка ляг да усни;
ведь ты, чай, всю ночь с боку на бок проворочался. А теперь дела твои
поправляются...
- Из чего ты это заключаешь?
- Да так мне кажется. Право, усни, а я пойду к твоей сестре - посижу
с ней.
- Я вовсе спать не хочу. С какой стати мне спать!.. Я лучше поеду по-
ля осмотрю, - сказал Волынцев, одергивая полы пальто.
- И то добре. Поезжай, брат, поезжай, осмотри поля.
И Лежнев отправился на половину Александры Павловны. Он застал ее в
гостиной. Она ласково его приветствовала. Она всегда радовалась его при-
ходу; но лицо ее осталось печально. Ее беспокоило вчерашнее посещение
Рудина.
- Вы от брата? - спросила она Лежнева, - каков он сегодня?
- Ничего, поехал поля осматривать.
Александра Павловна помолчала.
- Скажите, пожалуйста, - начала она, внимательно рассматривая кайму
носового платка, - вы не знаете, зачем...
- Приезжал Рудин? - подхватил Лежнев. - Знаю: он приезжал проститься.
Александра Павловна подняла голову.
- Как - проститься?
- Да. Разве вы не слыхали? Он уезжает от Дарьи Михайловны.
- Уезжает?
- Навсегда; по крайней мере он так говорит.
- Да помилуйте, как же это понять, после всего того...
- А это другое дело! Понять этого нельзя, но оно так. Должно быть,
что-нибудь там у них произошло. Струну слишком натянул - она и лопнула.
- Михайло Михайлыч! - начала Александра Павловна, - я ничего не пони-
маю; вы, мне кажется, смеетесь надо мной...
- Да ей-богу же нет... Говорят вам, он уезжает и даже письменно изве-
щает об этом своих знакомых. Оно, если хотите, с некоторой точки зрения,
недурно; но отъезд его помешал осуществиться одному удивительнейшему
предприятию, о котором мы начали было толковать с вашим братом.
- Что такое? какое предприятие?
- А вот какое. Я предлагал вашему брату поехать для развлечения путе-
шествовать и взять вас с собой. Ухаживать, собственно, за вами брался
я...
- Вот прекрасно! - воскликнула Александра Павловна, - воображаю себе,
как бы вы за мною ухаживали. Да вы бы меня с голоду уморили.
- Вы это потому так говорите, Александра Павловна, что не знаете ме-
ня. Вы думаете, что я чурбан, чурбан совершенный, деревяшка какая-то; а
известно ли вам, что я способен таять, как сахар, дни простаивать на ко-
ленях?
- Вот это бы я, признаюсь, посмотрела!
Лежнев вдруг поднялся.
- Да выдьте за меня замуж, Александра Павловна, вы все это и увидите.
Александра Павловна покраснела до ушей.
- Что вы это такое сказали, Михайло Михайлыч? - повторила она с сму-
щением.
- А то я сказал, - ответил Лежнев, - что уже давным-давно и тысячу
раз у меня на языке было. Я проговорился, наконец, и вы можете посту-
пить, как знаете. А чтобы не стеснять вас, я теперь выйду. Если вы хоти-
те быть моей женою... Удаляюсь. Если вам не противно, вы только велите
меня позвать: я уже пойму...
Александра Павловна хотела было удержать Лежнева, но он проворно
ушел, без шапки отправился в сад, оперся на калитку и начал глядеть ку-
да-то.
- Михайло Михайлыч! - раздался за ним голос горничной, - пожалуйте к
барыне. Они вас велели позвать.
Михайло Михайлыч обернулся, взял горничную, к великому ее изумлению,
обеими руками за голову, поцеловал ее в лоб и пошел к Александре Павлов-
не.
XI
Вернувшись домой, тотчас после встречи с Лежневым, Рудин заперся в
своей комнате и написал два письма: одно - к Волынцеву (оно уже известно
читателям) и другое - к Наталье. Он очень долго сидел над этим вторым
письмом, многое в нем перемарывал и переделывал и, тщательно списав его
на тонком листе почтовой бумаги, сложил его как можно мельче и положил в
карман. С грустью на лице прошелся он несколько раз взад и вперед по
комнате, сел на кресло перед окном, подперся рукою; слеза тихо выступила
на его ресницы... Он встал, застегнулся на все пуговицы, позвал человека
и велел спросить у Дарьи Михайловны, может ли он ее видеть.
Человек скоро вернулся и доложил, что Дарья Михайловна приказала его
просить. Рудин пошел к ней.
Она приняла его в кабинете, как в первый раз, два месяца тому назад.
Но теперь она не была одна: у ней сидел Пандалевский, скромный, свежий,
чистый и умиленный, как всегда.
Дарья Михайловна любезно встретила Рудина, и Рудин любезно ей покло-
