нился, но при первом взгляде на улыбавшиеся лица обоих всякий хотя нес-
колько опытный человек понял бы, что между ними если и не высказалось,
то произошло что-то неладное. Рудин знал, что Дарья Михайловна на него
сердится. Дарья Михайловна подозревала, что ему уже все известно.
Донесение Пандалевского очень ее расстроило. Светская спесь в ней за-
шевелилась. Рудин, бедный, нечиновный и пока неизвестный человек, дерзал
назначить свидание ее дочери - дочери Дарьи Михайловны Ласунской!!
- Положим, он умен, он гений! - говорила она, - да что же это доказы-
вает? После этого всякий может надеяться быть моим зятем?
- Я долго глазам своим не верил, - подхватил Пандалевский. - Как это
не знать своего места, удивляюсь!
Дарья Михайловна очень волновалась, и Наталье досталось от нее.
Она попросила Рудина сесть. Он сел, но уже не как прежний Рудин, поч-
ти хозяин в доме, даже не как хороший знакомый, а как гость, и не как
близкий гость. Все это сделалось в одно мгновение... Так вода внезапно
превращается в твердый лед.
- Я пришел к вам, Дарья Михайловна, - начал Рудин, - поблагодарить
вас за ваше гостеприимство. Я получил сегодня известие из моей дере-
веньки и должен непременно сегодня же ехать туда.
Дарья Михайловна пристально посмотрела на Рудина.
"Он предупредил меня, должно быть догадывается, - подумала она. - Он
избавляет меня от тягостного объяснения, тем лучше. Да здравствуют умные
люди!"
- Неужели? - промолвила она громко. - Ах, как это неприятно! Ну, что
делать! Надеюсь увидеть вас нынешней зимой в Москве. Мы сами скоро отсю-
да едем.
- Я не знаю, Дарья Михайловна, удастся ли мне быть в Москве; но если
соберусь со средствами, за долг почту явиться к вам.
"Ага, брат! - подумал в свою очередь Пандалевский, - давно ли ты
здесь распоряжался барином, а теперь вот как пришлось выражаться!"
- Вы, стало быть, неудовлетворительные известия из вашей деревни по-
лучили? - произнес он с обычной расстановкой.
- Да, - сухо возразил Рудин.
- Неурожай, может быть?
- Нет... другое... Поверьте, Дарья Михайловна, - прибавил Рудин, - я
никогда не забуду времени, проведенного мною в вашем доме.
- И я, Дмитрий Николаич, всегда с удовольствием буду вспоминать наше
знакомство с вами... Когда вы едете?
- Сегодня, после обеда.
- Так скоро!.. Ну, желаю вам счастливого пути. Впрочем, если ваши де-
ла не задержат вас, может быть вы еще нас застанете здесь.
- Я едва ли успею, - возразил Рудин и встал. - Извините меня, - при-
бавил он, - я не могу тотчас выплатить мой долг вам; но как только прие-
ду в деревню...
- Полноте, Дмитрий Николаич! - перебила его Дарья Михайловна, - как
вам не стыдно!.. Но который-то час? - спросила она.
Пандалевский достал из кармана жилета золотые часики с эмалью и пос-
мотрел на них, осторожно налегая розовой щекой на твердый и белый ворот-
ничок.
- Два часа и тридцать три минуты, - промолвил он.
- Пора одеваться, - заметила Дарья Михайловна. - До свиданья, Дмитрий
Николаич!
Рудин встал. Весь разговор между ним и Дарьей Михайловной носил осо-
бый отпечаток. Актеры так репетируют свои роли, дипломаты так на конфе-
ренциях меняются заранее условленными фразами...
Рудин вышел. Он теперь знал по опыту, как светские люди даже не бро-
сают, а просто роняют человека, ставшего им ненужным: как перчатку после
бала, как бумажку с конфетки, как невыигравший билет лотереи-томболы.
Он наскоро уложился и с нетерпением начал ожидать мгновения отъезда.
Все в доме очень удивились, узнав об его намерении; даже люди глядели на
него с недоумением. Басистов не скрывал своей горести. Наталья явно из-
бегала Рудина. Она старалась не встречаться с ним взорами; однако он ус-
пел всунуть ей в руку свое письмо. За обедом Дарья Михайловна еще раз
повторила, что надеется увидеть его перед отъездом в Москву, но Рудин
ничего не отвечал ей. Пандалевский чаще всех с ним заговаривал. Рудина
не раз подмывало броситься на него и поколотить его цветущее и румяное
лицо. M-lle Boncourt частенько посматривала на Рудина с лукавым и стран-
ным выражением в глазах: у старых, очень умных легавых собак можно иног-
да заметить такое выражение... "Эге! - казалось, говорила она про себя,
- вот как тебя!"
Наконец пробило шесть часов и подали тарантас Родина. Он стал тороп-
ливо прощаться со всеми. На душе у него было очень скверно. Не ожидал
он, что так выедет из этого дома: его как будто выгоняли... "Как это все
сделалось! и к чему было спешить? А впрочем, один конец", - вот что ду-
мал он, раскланиваясь на все стороны с принужденной улыбкой. В последний
раз взглянул он на Наталью, и сердце его шевельнулось: глаза ее были
устремлены на него с печальным, прощальным упреком.
Он проворно сбежал с лестницы, вскочил в тарантас. Басистов вызвался
проводить его до первой станции и сел вместе с ним.
- Помните ли вы, - начал Рудин, как только тарантас выехал со двора
на широкую дорогу, обсаженную елками, - помните вы, что говорит Дон-Ки-
хот своему оруженосцу, когда выезжает из дворца герцогини ? "Свобода, -
говорит он, - друг мой Санчо, одно из самых драгоценных достояний чело-
века, и счастлив тот, кому небо даровало кусок хлеба, кому не нужно быть
за него обязанным другому!" Что Дон-Кихот чувствовал тогда, я чувствую
теперь... Дай бог и вам, добрый мой Басистов, испытать когда-нибудь это
чувство!
Батистов стиснул руку Рудину, и сердце честного юноши забилось сильно
в его растроганной груди. До самой станции говорил Рудин о достоинстве
человека, о значении истинной свободы, - говорил горячо, благородно и
правдиво, - и когда наступило мгновение разлуки, Басистов не выдержал,
бросился ему на шею и зарыдал. У самого Рудина полились слезы; но он
плакал не о том, что расставался с Басистовым, и слезы его были самолю-
бивые слезы.
-------------
Наталья ушла к себе и прочла письмо Рудина.
"Любезная Наталья Алексеевна, - писал он ей, - я решился уехать. Мне
другого выхода нет. Я решился уехать, пока мне не сказали ясно, чтобы я
удалился. Отъездом моим прекращаются все недоразумения; а сожалеть обо
мне едва ли кто-нибудь будет. Чего же ждать?.. Все так; но для чего же
писать к вам?
Я расстаюсь с вами, вероятно, навсегда, и оставить вам о себе память
еще хуже той, которую я заслуживаю, было бы слишком горько. Вот для чего
я пишу к вам. Я не хочу ни оправдываться, ни обвинять кого бы то ни бы-
ло, кроме самого себя: я хочу, по мере возможности, объясниться... Про-
исшествия последних дней были так неожиданны, так внезапны...
Сегодняшнее свидание послужит мне памятным уроком. Да, вы правы: я
вас не знал, а я думал, что знал вас! В течение моей жизни я имел дело с
людьми всякого рода, я сближался со многими женщинами и девушками; но,
встретясь с вами, я в первый раз встретился с душой совершенно честной и
прямой. Мне это было не в привычку, и я не сумел оценить вас. Я по-
чувствовал влечение к вам с первого дня нашего знакомства - вы это могли
заметить. Я проводил с вами часы за часами, и я не узнал вас; я едва ли
даже старался узнать вас... и я мог вообразить, что полюбил вас!! За
этот грех я теперь наказан.
Я и прежде любил одну женщину, и она меня любила... Чувство мое к ней
было сложно, как и ее ко мне; но так как она сама не была проста, оно и
пришлось кстати. Истина мне тогда не сказалась: я не узнал ее и теперь,
когда она предстала передо мною... Я ее узнал, наконец, да слишком позд-
но... Прошедшего не воротишь... Наши жизни могли бы слиться - и не
сольются никогда. Как доказать вам, что я мог бы полюбить вас настоящей
любовью - любовью сердца, не воображения, - когда я сам не знаю, спосо-
бен ли я на такую любовь!
Мне природа дала много - я это знаю и из ложного стыда не стану
скромничать перед вами, особенно теперь, в такие горькие, в такие пос-
тыдные для меня мгновения... Да, природа мне много дала; но я умру, не
сделав ничего достойного сил моих, не оставив за собою никакого благот-
ворного следа. Все мое богатство пропадет даром: я не увижу плодов от
семян своих. Мне недостает... я сам не могу сказать, чего именно недос-
тает мне... Мне недостает, вероятно, того, без чего так же нельзя дви-
гать сердцами людей, как и овладеть женским сердцем; а господство над
одними умами и непрочно и бесполезно. Странная, почти комическая моя
судьба: я отдаюсь весь, с жадностью, вполне - и не могу отдаться. Я кон-
чу тем, что пожертвую собой за какой-нибудь вздор, в который даже верить
не буду... Боже мой! в тридцать пять лет все еще собираться что-нибудь
сделать!..
Я еще ни перед кем так не высказывался - это моя исповедь.
Но довольно обо мне. Мне хочется говорить о вас, дать вам несколько
советов: больше я ни на что не годен ... Вы еще молоды; но, сколько бы
вы ни жили, следуйте всегда внушениям вашего сердца, не подчиняйтесь ни
своему, ни чужому уму. Поверьте, чем проще, чем теснее круг, по которому
пробегает жизнь, тем лучше; не в том дело, чтобы отыскивать в ней новые
стороны, но в том, чтобы все переходы ее совершались своевременно. "Бла-
жен, кто смолоду был молод..." Но я замечаю, что эти советы относятся
гораздо более ко мне, чем к вам.
Признаюсь вам, Наталья Алексеевна, мне очень тяжело. Я никогда не об-
манывал себя в свойстве того чувства, которое я внушал Дарье Михайловне;
но я надеялся, что нашел хотя временную пристань... Теперь опять придет-
ся мыкаться по свету. Что мне заменит ваш разговор, ваше присутствие,
ваш внимательный и умный взгляд?.. Я сам виноват; но согласитесь, что
судьба как бы нарочно подсмеялась над нами. Неделю тому назад я сам едва
догадывался, что люблю вас. Третьего дня, вечером, в саду, я в первый
раз услыхал от вас... но к чему напоминать вам то, что вы тогда сказали
- и вот уже я уезжаю сегодня, уезжаю с позором, после жестокого объясне-
ния с вами, не унося с собой никакой надежды... И вы еще не знаете, до
какой степени я виноват перед вами... Во мне есть какая-то глупая откро-
венность, какая-то болтливость... Но к чему говорить об этом! Я уезжаю
навсегда.
(Здесь Рудин рассказал было Наталье свое посещение у Волынцева, но
подумал и вымарал все это место, а в письме к Волынцеву прибавил второй
post-scriptum.)
Я остаюсь одинок на земле для того, чтобы предаться, как вы сказали
мне сегодня поутру с жестокой усмешкой, другим, более свойственным мне
занятиям. Увы! если б я мог действительно предаться этим занятиям, побе-
дить, наконец, свою лень... Но нет! я останусь тем же неоконченным су-
ществом, каким был до сих пор... Первое препятствие - и я весь рассыпал-
ся; происшествие с вами мне это доказало. Если б я по крайней мене при-
нес мою любовь в жертву моему будущему делу, моему призванию; но я прос-
то испугался ответственности, которая на меня падала, и потому я точно
недостоин вас. Я не стою того, чтобы вы для меня отторглись от вашей
сферы... А впрочем, все это, может быть, к лучшему. Из этого испытания
я, может быть, выйду чище и сильней.
Желаю вам полного счастия. Прощайте! Иногда вспоминайте обо мне. На-
деюсь, что вы еще услышите обо мне.
Рудин".
Наталья опустила письмо Рудина к себе на колени и долго сидела непод-
вижно, устремив глаза на пол. Письмо это, яснее всех возможных доводов,
доказало ей, как она была права, когда поутру, расставаясь с Рудиным,
она невольно воскликнула, что он ее не любит! Но от этого ей не было
легче. Она сидела не шевелясь; ей казалось, что какие-то темные волны
без плеска сомкнулись над ее головой и она шла ко дну, застывая и немея.
Всякому тяжело первое разочарование; но для души искренней, не желавшей
