Александре Павловне, - оставь нас.
- Да почему же? - начала она.
- Я знаю, - перебил он с запальчивостью, - я прошу тебя.
Вошел Рудин. Волынцев холодно поклонился ему, стоя посреди комнаты, и
не протянул ему руки.
- Вы меня не ждали, признайтесь, - начал Рудин и поставил шляпу на
окно.
Губы его слегка подергивало. Ему было неловко; но он старался скрыть
свое замешательство.
- Я вас не ждал, точно, - возразил Волынцев, - я скорее, после вче-
рашнего дня, мог ждать кого-нибудь - с поручением от вас.
- Я понимаю, что вы хотите сказать, - промолвил Рудин, садясь, - и
очень рад вашей откровенности. Этак гораздо лучше. Я сам приехал к вам
как к благородному человеку.
- Нельзя ли без комплиментов? - заметил Волынцев.
- Я желаю объяснить вам, зачем я приехал.
- Мы с вами знакомы: почему же вам и не приехать ко мне? Притом же вы
не в первый раз удостоиваете меня своим посещением.
- Я приехал к вам как благородный человек к благородному человеку, -
повторил Рудин, - и хочу теперь сослаться на собственный ваш суд... Я
доверяю вам вполне.
- Да в чем дело? - проговорил Волынцев, который все еще стоял в преж-
нем положении и сумрачно глядел на Рудина, изредка подергивая концы
усов.
- Позвольте... я приехал затем, чтобы объясниться, конечно; но
все-таки это нельзя разом.
- Отчего же нельзя?
- Здесь замешано третье лицо...
- Какое третье лицо?
- Сергей Павлыч, вы меня понимаете.
- Дмитрий Николаич, я вас нисколько не понимаю.
- Вам угодно...
- Мне угодно, чтобы вы говорили без обиняков! - подхватил Волынцев.
Он начинал сердиться не на шутку.
Рудин нахмурился.
- Извольте... мы одни... Я должен вам сказать - впрочем, вы, вероят-
но, уже догадываетесь (Волынцев нетерпеливо пожал плечами), - я должен
вам сказать, что я люблю Наталью Алексеевну и имею право предполагать,
что и она меня любит.
Волынцев побледнел, но ничего не ответил, отошел к окну и отвернулся.
- Вы понимаете, Сергей Павлыч, - продолжал Рудин, - что если бы я не
был уверен...
- Помилуйте!- поспешно перебил Волынцев, - я нисколько не сомнева-
юсь... Что ж! на здоровье! Только, я удивляюсь, с какого дьявола вам
вздумалось ко мне с этим известием пожаловать... Я-то тут что? Что мне
за дело, кого вы любите и кто вас любит? Я просто не могу понять.
Волынцев продолжал глядеть в окно. Голос его звучал глухо.
Рудин встал.
- Я вам скажу, Сергей Павлыч, почему я решился приехать к вам, почему
я не почел себя даже вправе скрыть от вас нашу... наше взаимное располо-
жение. Я слишком глубоко уважаю вас - вот почему я приехал; я не хо-
тел... мы оба не хотели разыгрывать перед вами комедию. Чувство ваше к
Наталье Алексеевне было мне известно... Поверьте, я знаю себе цену: я
знаю, как мало достоин я того, чтобы заменить вас в ее сердце; но если
уж этому суждено было случиться, неужели же лучше хитрить, обманывать,
притворяться? Неужели лучше подвергаться недоразумениям или даже возмож-
ности такой сцены, какая произошла вчера за обедом? Сергей Павлыч, ска-
жите сами.
Волынцев скрестил руки на груди, как бы усиливаясь укротить самого
себя.
- Сергей Павлыч! - продолжал Рудин, - я огорчил вас, я это
чувствую... но поймите нас... поймите, что мы не имели другого средства
доказать вам наше уважение, доказать, что мы умеем ценить ваше прямодуш-
ное благородство. Откровенность, полная откровенность со всяким другим
была бы неуместна, но с вами она становится обязанностью. Нам приятно
думать, что наша тайна в ваших руках...
Волынцев принужденно захохотал.
- Спасибо за доверенность!- воскликнул он, - хотя, прошу заметить, я
не желал ни знать вашей тайны, ни своей вам выдать, а вы ею распоряжае-
тесь, как своим добром. Но, позвольте, вы говорите как бы от общего ли-
ца. Стало быть, я могу предполагать, что Наталье Алексеевне известно ва-
ше посещение и цель этого посещения?
Рудин немного смутился.
- Нет, я не сообщил Наталье Алексеевне моего намерения; но, я знаю,
она разделяет мой образ мыслей.
- Все это прекрасно, - заговорил, помолчав немного, Волынцев и заба-
рабанил пальцами по стеклу, - хотя, признаться, было бы гораздо лучше,
если бы вы поменьше меня уважали. Мне, по правде сказать, ваше уважение
ни к черту не нужно; но что же вы теперь хотите от меня?
- Я ничего не хочу... или нет! я хочу одного: я хочу, чтобы вы не
считали меня коварным и хитрым человеком, чтобы вы поняли меня... Я на-
деюсь, что вы теперь уже не можете сомневаться в моей искренности... Я
хочу, Сергей Павлыч, чтобы мы расстались друзьями... чтобы вы по-прежне-
му притянули мне руку...
И Рудин приблизился к Волынцеву.
- Извините меня, милостивый государь, - промолвил Волынцев, обернув-
шись и отступив шаг назад, - я готов отдать полную справедливость вашим
намерениям, все это прекрасно, положим, даже возвышенно, но мы люди
простые, едим пряники неписаные, мы не в состоянии следить за полетом
таких великих умов, каков ваш... Что вам кажется искренним, нам кажется
навязчивым и нескромным... Что для вас просто и ясно, для нас запутанно
и темно... Вы хвастаетесь тем, что мы скрываем: где же нам понять вас!
Извините меня: ни другом я вас считать не могу, ни руки я вам не подам
... Это, может быть, мелко; да ведь я сам мелок.
Рудин взял шляпу с окна.
- Сергей Павлыч! - проговорил он печально, - прощайте; я обманулся в
своих ожиданиях. Посещение мое действительно довольно странно; но я на-
деялся, что вы (Волынцев сделал нетерпеливое движение)... Извините, я
больше говорить об этом не стану. Сообразив все, я вижу, точно: вы правы
и иначе поступить не могли. Прощайте и позвольте по крайней мере еще
раз, в последний раз, уверить вас в чистоте моих намерений... В вашей
скромности я убежден...
- Это уже слишком! - воскликнул Волынцев и затрясся от гнева, - я
нисколько не напрашивался на ваше доверие, а потому рассчитывать на мою
скромность вы не имеете никакого права!
Рудин хотел что-то сказать, но только руками развел, поклонился и вы-
шел, а Волынцев бросился на диван и повернулся лицом к стене.
- Можно войти к тебе? - послышался у двери голос Александры Павловны.
Волынцев не тотчас отвечал и украдкой провел рукой по лицу.
- Нет, Саша, - проговорил он слегка изменившимся голосом, - погоди
еще немножко.
Полчаса спустя Александра Павловна опять подошла к двери.
- Михайло Михайлыч приехал, - сказала она, - хочешь ты его видеть?
- Хочу, - ответил Волынцев, - пошли его сюда.
Лежнев вошел.
- Что - ты нездоров? - спросил он, усаживаясь на кресла возле дивана.
Волынцев приподнялся, оперся на локоть, долго, долго посмотрел своему
приятелю в лицо и тут же передал ему весь свой разговор с Рудиным, от
слова до слова. Он никогда до тех пор и не намекал Лежневу о своих
чувствах к Наталье, хотя и догадывался, что они для него не были скрыты.
- Ну, брат, удивил ты меня, - проговорил Лежнев, как только Волынцев
кончил свой рассказ. - Много странностей ожидал я от него, но уж это...
Впрочем, узнаю его и тут.
- Помилуй!- говорил взволнованный Волынцев, - ведь это просто наг-
лость! Ведь я чуть-чуть его за окно не выбросил. Похвастаться, что ли,
он хотел передо мной или струсил? Да с какой стати? Как решиться ехать к
человеку...
Волынцев закинул руки за голову и умолк.
- Нет, брат, это не то, - спокойно возразил Лежнев. - Ты вот мне не
поверишь, а ведь он это сделал из хорошего побуждения. Право... Оно,
вишь ты, и благородно и откровенно, ну, да и поговорить представляется
случай, красноречие в ход пустить; а ведь нам вот чего нужно, вот без
чего мы жить не в состоянии... Ох, язык его - враг его... Ну, зато же он
и слуга ему.
- С какой торжественностью он вошел и говорил, ты себе представить не
можешь!..
- Ну, да без этого уж нельзя. Он сюртук застегивает, словно священный
долг исполняет. Я бы посадил его на необитаемый остров и посмотрел бы
из-за угла, как бы он там распоряжаться стал. А все толкует о простоте!
- Да скажи мне, брат, ради бога, - спросил Волынцев, - что это такое,
философия, что ли?
- Как тебе сказать? с одной стороны, пожалуй, это точно философия - а
с другой, уж это совсем не то. На философию всякий вздор сваливать тоже
не приходится.
Волынцев взглянул на него.
- А не солгал ли он, как ты думаешь?
- Нет, сын мой, не солгал. А впрочем, знаешь ли что? Довольно рассуж-
дать об этом. Давай-ка, братец, закурим трубки да попросим сюда Алек-
сандру Павловну... При ней и говорится лучше и молчится легче. Она нас
чаем напоит.
- Пожалуй, - возразил Волынцев. - Саша, войди! - крикнул он.
Александра Павловна вошла. Он схватил ее руку и крепко прижал ее к
своим губам.
-------------
Рудин вернулся домой в состоянии духа смутном и странном. Он досадо-
вал на себя, упрекал себя в непростительной опрометчивости, в мальчи-
шестве. Недаром сказал кто-то: нет ничего тягостнее сознания только что
сделанной глупости.
Раскаяние грызло Рудина.
"Черт меня дернул, - шептал он сквозь зубы, - съездить к этому поме-
щику! Вот пришла мысль! Только на дерзости напрашиваться!.."
А в доме Дарьи Михайловны происходило что-то необыкновенное. Сама хо-
зяйка целое утро не показывалась и к обеду не вышла: у ней, по уверению
Пандалевского, единственного допущенного до ней лица, голова болела. На-
талью Рудин также почти не видал: она сидела в своей комнате с m-lle
Boncourt... Встретясь с ним в столовой, она так печально на него посмот-
рела, что у него сердце дрогнуло. Ее лицо изменилось, словно несчастье
обрушилось на нее со вчерашнего дня. Тоска неопределенных предчувствий
начала томить Рудина. Чтобы как-нибудь развлечься, он занялся с Басисто-
вым, много с ним разговаривал и нашел в нем горячего, живого малого, с
восторженными надеждами и нетронутой еще верой. К вечеру Дарья Михайлов-
на появилась часа на два в гостиной. Она была любезна с Рудиным, но дер-
жалась как-то отдаленно и то посмеивалась, то хмурилась, говорила в нос
и все больше намеками... Так от нее придворной дамой и веяло. В послед-
нее время она как будто охладела немного к Рудину. "Что за загадка?" -
думал он, глядя сбоку на ее закинутую головку.
Он недолго дожидался разрешения этой загадки. Возвращаясь, часу в
двенадцатом ночи, в свою комнату, шел он по темному коридору. Вдруг
кто-то сунул ему в руку записку. Он оглянулся: от него удалялась девуш-
ка, как ему показалось, Натальина горничная. Он пришел к себе, услал че-
ловека, развернул записку и прочел следующие строки, начертанные рукою
Натальи:
"Приходите завтра в седьмом часу утра, не позже, к Авдюхину пруду, за
дубовым лесом. Всякое другое время невозможно. Это будет наше последнее
свидание, и все будет кончено, если... Приходите. Надо будет решиться...
Р. S. Если я не приду, значит, мы не увидимся больше: тогда я вам дам
знать..."
Рудин задумался, повертел записку в руках, положил ее под подушку,
разделся, лег, но заснул не скоро, спал чутким сном, и не было еще пяти
часов, когда он проснулся.
IX
Авдюхин пруд, возле которого Наталья назначила свидание Рудину, давно
перестал быть прудом. Лет тридцать тому назад его прорвало, и с тех пор
его забросили. Только по ровному и плоскому дну оврага, некогда затяну-
тому жирным илом, да по остаткам плотины можно было догадаться, что
здесь был пруд. Тут же существовала усадьба. Она давным-давно исчезла.
Две огромные сосны напоминали о ней; ветер вечно шумел и угрюмо гудел в
