- Однако как вы дурно спорите, Африкан Семеныч! - заметила Дарья Ми-
хайловна, внутренно весьма довольная спокойствием и изящной учтивостью
нового своего знакомца. - "C'est un homme comme il faut9, - подумала
она, с доброжелательным вниманием взглянув в лицо Рудину. - Надо его
приласкать". Эти последние слова она мысленно произнесла по-русски. ----
9 Это светский человек (франц.).
- Образованность я защищать не стану, - продолжал, помолчав немного,
Рудин, - она не нуждается в моей защите. Вы ее не любите... у всякого
свой вкус. Притом это завело бы нас слишком далеко. Позвольте вам только
напомнить старинную поговорку: "Юпитер, ты сердишься: стало быть, ты ви-
новат". Я хотел сказать, что все эти нападения на системы, на общие рас-
суждения и так далее потому особенно огорчительны, что вместе с система-
ми люди отрицают вообще знание, науку и веру в нее, стало быть и веру в
самих себя, в свои силы. А людям нужна эта вера: им нельзя жить одними
впечатлениями, им грешно бояться мысли и не доверять ей. Скептицизм
всегда отличался бесплодностью и бессилием...
- Это все слова! - пробормотал Пигасов.
- Может быть. Но позвольте вам заметить, что, говоря: "Это все сло-
ва!" - мы часто сами желаем от делаться от необходимости сказать что-ни-
будь подельнее одних слов.
- Чего-с? - спросил Пигасов и прищурил глаза.
- Вы поняли, что я хотел сказать вам, - возразил с невольным, но тот-
час сдержанным нетерпением Рудин. - Повторяю, если у человека нет креп-
кого начала, в которое он верит, нет почвы, на которой он стоит твердо,
как может он дать себе отчет в потребностях, в значении, в будущности
своего народа? как может он знать, что он должен сам делать, если...
- Честь и место! - отрывисто проговорил Пигасов, поклонился и отошел
в сторону, ни на кого не глядя.
Рудин посмотрел на него, усмехнулся слегка и умолк.
- Ага! обратился в бегство! - заговорила Дарья Михайловна. - Не бес-
покойтесь, Дмитрий... Извините, - прибавила она с приветливой улыбкой, -
как вас по батюшке?
- Николаич.
- Не беспокойтесь, любезный Дмитрий Николаич! Он никого из нас не об-
манул. Он желает показать вид, что не хочет больше спорить... Он
чувствует, что не может спорить с вами. А вы лучше подсядьте-ка к нам
поближе, да поболтаемте.
Рудин пододвинул свое кресло.
- Как это мы до сих пор не познакомились? - продолжала Дарья Михай-
ловна. - Это меня удивляет... Читали ли вы эту книгу? C'est de
Tocqueville, vous savez?10 ----
10 Это Токвиля, вы знаете? (франц.).
И Дарья Михайловна протянула Рудину французскую брошюру.
Рудин взял тоненькую книжонку в руки, перевернул в ней несколько
страниц и, положив ее обратно на стол, отвечал, что собственно этого со-
чинения г. Токвиля он не читал, но часто размышлял о затронутом им воп-
росе. Разговор завязался. Рудин сперва как будто колебался, не решался
высказаться, не находил слов, но, наконец, разгорелся и заговорил. Через
четверть часа один его голос раздавался в комнате. Все столпились в кру-
жок около него.
Один Пигасов оставался в отдалении, в углу, подле камина. Рудин гово-
рил умно, горячо, дельно; выказал много знания, много начитанности. Ник-
то не ожидал найти в нем человека замечательного... Он был так пос-
редственно одет, о нем так мало ходило слухов. Всем непонятно казалось и
странно, каким это образом вдруг, в деревне, мог проявиться такой умни-
ца. Тем более удивил он и, можно сказать, очаровал всех, начиная с Дарьи
Михайловны... Она гордилась своей находкой и уже заранее думала о том,
как она выведет Рудина в свет. В первых ее впечатлениях было много почти
детского, несмотря на ее года. Александра Павловна, правду сказать, по-
няла мало изо всего, что говорил Рудин, но была очень удивлена и обрадо-
вана; брат ее тоже дивился; Пандалевский наблюдал за Дарьей Михайловной
и завидовал; Пигасов думал: "Дам пятьсот рублей - еще лучше соловья дос-
тану!"... Но больше всех были поражены Басистов и Наталья. У Басистова
чуть дыханье не захватило; он сидел все время с раскрытым ртом и выпу-
ченными глазами - и слушал, слушал, как отроду не слушал никого, а у На-
тальи лицо покрылось алой краской, и взор ее, неподвижно устремленный на
Рудина, и потемнел и заблистал... P>
- Какие у него славные глаза! - шепнул ей Волынцев.
- Да, хороши.
- Жаль только, что руки велики и красны.
Наталья ничего не отвечала.
Подали чай. Разговор стал более общим, но уже по одной внезапности, с
которой все замолкали, лишь только Рудин раскрывал рот, можно было су-
дить о силе произведенного им впечатления. Дарье Михайловне вдруг захо-
телось подразнить Пигасова. Она подошла к нему и вполголоса проговорила:
"Что же вы молчите и только улыбаетесь язвительно? Попытайтесь-ка, схва-
титесь с ним опять", - и, не дождавшись его ответа, подозвала рукою Ру-
дина.
- Вы про него еще одной вещи не знаете, - сказала она ему, указывая
на Пигасова, - он ужасный ненавистник женщин, беспрестанно нападает на
них; пожалуйста, обратите его на путь истины.
Рудин посмотрел на Пигасова... поневоле свысока: он был выше его дву-
мя головами. Пигасова чуть не покоробило со злости, и желчное лицо его
побледнело.
- Дарья Михайловна ошибается, - начал он неверным голосом, - я не на
одних женщин нападаю: я до всего человеческого рода не большой охотник.
- Что же вам могло дать такое дурное мнение о нем? - спросил Рудин.
Пигасов глянул ему прямо в глаза.
- Вероятно, изучение собственного сердца, в котором я с каждым днем
открываю все более и более дряни. Я сужу о других по себе. Может быть,
это и несправедливо, и я гораздо хуже других; но что прикажете делать?
привычка!
- Я вас понимаю и сочувствую вам, - возразил Рудин. - Какая благород-
ная душа не испытала жажды самоуничижения? Но не следует останавливаться
на этом безвыходном положении.
- Покорно благодарю за выдачу моей душе аттестата в благородстве, -
возразил Пигасов, - а положение мое - ничего, недурно, так что если даже
есть из него выход, то бог с ним! я его искать не стану.
- Но это значит - извините за выражение - предпочитать удовлетворение
своего самолюбия желанию быть и жить в истине...
- Да еще бы!- воскликнул Пигасов, - самолюбие - это и я понимаю, и
вы, надеюсь, понимаете, и всякий понимает; а истина - что такое истина?
Где она, эта истина?
- Вы повторяетесь, предупреждаю вас, - заметила Дарья Михайловна.
Пигасов поднял плечи.
- Так что ж за беда? Я спрашиваю: где истина? Даже философы не знают,
что она такое. Кант говорит: вот она, мол, что; а Гегель - нет, врешь,
она вот что.
- А вы знаете, что говорит о ней Гегель? - спросил, не возвышая голо-
са, Рудин.
- Я повторяю, - продолжал разгорячившийся Пигасов, - что я не могу
понять, что такое истина. По-моему, ее вовсе и нет на свете, то есть
слово-то есть, да самой вещи нету.
- Фи! фи! - воскликнула Дарья Михайловна, - как вам не стыдно это го-
ворить, старый вы грешник! Истины нет? Для чего же жить после этого на
свете?
- Да уж я думаю, Дарья Михайловна, - возразил с досадой Пигасов, -
что вам во всяком случае легче было бы жить без истины, чем без вашего
повара Степана, который такой мастер варить бульоны! И на что вам исти-
на, скажите на милость? ведь чепчика из нее сшить нельзя!
- Шутка не возражение, - заметила Дарья Михайловна, - особенно, когда
сбивается на клевету...
- Не знаю, как истина, а правда, видно, глаза колет, - пробормотал
Пигасов и с сердцем отошел в сторону.
А Рудин заговорил о самолюбии, и очень дельно заговорил. Он доказы-
вал, что человек без самолюбия ничтожен, что самолюбие - архимедов ры-
чаг, которым землю с места можно сдвинуть, но что в то же время тот
только заслуживает название человека, кто умеет овладеть своим самолюби-
ем, как всадник конем, кто свою личность приносит в жертву общему бла-
гу...
- Себялюбие, - так заключил он, - самоубийство. Себялюбивый человек
засыхает словно одинокое, бесплодное дерево; но самолюбие, как дея-
тельное стремление к совершенству, есть источник всего великого ... Да!
человеку надо надломить упорный эгоизм своей личности, чтобы дать ей
право себя высказывать!
- Не можете ли вы одолжить мне карандашика? - обратился Пигасов к Ба-
систову.
Басистов не тотчас понял, что у него спрашивал Пигасов.
- Зачем вам карандаш? - проговорил он наконец.
- Хочу записать вот эту последнюю фразу господина Рудина. Не записав,
позабудешь, чего доброго! А согласитесь сами, такая фраза все равно, что
большой шлем в ералаши.
- Есть вещи, над которыми смеяться и трунить грешно, Африкан Семеныч!
- с жаром проговорил Басистов и отвернулся от Пигасова.
Между тем Рудин подошел к Наталье. Она встала: лицо ее выразило заме-
шательство.
Волынцев, сидевший подле нее, тоже встал.
- Я вижу фортепьяно, - начал Рудин мягко и ласково, как путешествую-
щий принц, - не вы ли играете на нем?
- Да, я играю, - проговорила Наталья, - но не очень хорошо. Вот Конс-
тантин Диомидыч гораздо лучше меня играет.
Пандалевский выставил свое лицо и оскалил зубы.
- Напрасно вы это говорите, Наталья Алексеевна: вы играете нисколько
не хуже меня.
- Знаете ли вы "Erlkonig"11 Шуберта? - спросил Рудин. ----
11 "Лесной царь" (нем.).
- Знает, знает! - подхватила Дарья Михайловна. - Садитесь,
Constantin... А вы любите музыку, Дмитрий Николаич?
Рудин только наклонил слегка голову и провел рукой по волосам, как бы
готовясь слушать... Пандалевский заиграл.
Наталья встала возле фортепьяно, прямо напротив Рудина. С первым зву-
ком лицо его приняло прекрасное выражение. Его темно-синие глаза медлен-
но блуждали, изредка останавливаясь на Наталье. Пандалевский кончил.
Рудин ничего не сказал и подошел к раскрытому окну. Душистая мгла ле-
жала мягкой пеленою над садом; дремотной свежестью дышали близкие де-
ревья. Звезды тихо теплились. Летняя ночь и нежилась и нежила. Рудин
поглядел в темный сад - и обернулся.
- Эта музыка и эта ночь, - заговорил он, - напомнили мне мое студен-
ческое время в Германии: наши сходки, наши серенады...
- А вы были в Германии? - спросила Дарья Михайловна.
- Я провел год в Гейдельберге и около года в Берлине.
- И одевались студентом? Говорят, они там как-то особенно одеваются.
- В Гейдельберге я носил большие сапоги со шпорами и венгерку со
шнурками и волосы отрастил до самых плеч... В Берлине студенты одевают-
ся, как все люди.
- Расскажите нам что-нибудь из вашей студенческой жизни, - промолвила
Александра Павловна.
Рудин начал рассказывать. Рассказывал он не совсем удачно. В описани-
ях его недоставало красок. Он не умел смешить. Впрочем, Рудин от расска-
зов своих заграничных похождений скоро перешел к общим рассуждениям о
значении просвещения и науки, об университетах и жизни университетской
вообще. Широкими и смелыми чертами набросал он громадную картину. Все
слушали его с глубоким вниманием. Он говорил мастерски, увлекательно, не
совсем ясно... но самая эта неясность придавала особенную прелесть его
речам.
Обилие мыслей мешало Рудину выражаться определительно и точно. Образы
сменялись образами; сравнения, то неожиданно смелые, то поразительно
верные, возникали за сравнениями. Не самодовольной изысканностью опытно-
го говоруна - вдохновением дышала его нетерпеливая импровизация. Он не
искал слов: они сами послушно и свободно приходили к нему на уста, и
каждое слово, казалось, так и лилось прямо из души, пылало всем жаром
убеждения. Рудин владел едва ли не высшей тайной - музыкой красноречия.
