се - и желает подвергнуть ее на суд Дарье Михайловне.
- Политико-экономическую статью?
- С точки зрения языка-с, Александра Павловна, с точки зрения язы-
ка-с. Вам, я думаю, известно, что и в этом Дарья Михайловна знаток-с.
Жуковский с ними советовался, а благодетель мой, проживающий в Одессе
благопотребный старец Роксолан Медиарович Ксандрыка... Вам, наверное,
известно имя этой особы?
- Нисколько, и не слыхивала.
- Не слыхивали о таком муже? Удивительно! Я хотел сказать, что и Рок-
солан Медиарович очень был всегда высокого мнения о познаниях Дарьи Ми-
хайловны в российском языке.
- А не педант этот барон? - спросила Александра Павловна.
- Никак нет-с; Дарья Михайловна рассказывают, что, напротив, светский
человек в нем сейчас виден. О Бетховене говорил с таким красноречием,
что даже старый князь почувствовал восторг... Это я, признаюсь, послушал
бы: ведь это по моей части. Позвольте вам предложить этот прекрасный по-
левой цветок.
Александра Павловна взяла цветок и, пройдя несколько шагов, уронила
его на дорогу... До дому ее оставалось шагов двести, не более. Недавно
выстроенный и выбеленный, он приветливо выглядывал своими широкими свет-
лыми окнами из густой зелени старинных лип и кленов.
- Так как же-с прикажете доложить Дарье Михайловне, - заговорил Пан-
далевский, слегка обиженный участью поднесенного им цветка,- пожалуете
вы к обеду? Оне и братца вашего просят.
- Да, мы приедем, непременно. А что Наташа?
- Наталья Алексеевна, слава богу, здоровы-с... Но мы уже прошли пово-
рот к именью Дарьи Михайловны. Позвольте мне раскланяться.
Александра Павловна остановилась.
- А вы разве не зайдете к нам? - спросила она нерешительным голосом.
- Душевно бы желал-с, но боюсь опоздать. Дарье Михайловне угодно пос-
лушать новый этюд Тальберга: так надо приготовиться и подучить. Притом
я, признаюсь, сомневаюсь, чтобы моя беседа могла доставить вам какое-ни-
будь удовольствие.
- Да нет... почему же...
Пандалевский вздохнул и выразительно опустил глаза.
- До свидания, Александра Павловна! - проговорил он, помолчав немно-
го, поклонился и отступил шаг назад.
Александра Павловна повернулась и пошла домой.
Константин Диомидыч также пустился восвояси. С лица его тотчас исчез-
ла вся сладость: самоуверенное, почти суровое выражение появилось на
нем. Даже походка Константина Диомидыча изменилась; он теперь и шагал
шире и наступал тяжелее. Он прошел версты две, развязно помахивая палоч-
кой, и вдруг опять осклабился: он увидел возле дороги молодую, довольно
смазливую крестьянскую девушку, которая выгоняла телят из овса. Констан-
тин Диомидыч осторожно, как кот, подошел к девушке и заговорил с ней. Та
сперва молчала, краснела и посмеивалась, наконец закрыла губы рукавом,
отворотилась и промолвила:
- Ступай, барин, право...
Константин Диомидыч погрозил ей пальцем и велел ей принести себе ва-
сильков.
- На что тебе васильков? венки, что ль, плесть? - возразила девушка,
- да ну, ступай же, право...
- Послушай, моя любезная красоточка, - начал было Константин Диоми-
дыч...
- Да ну, ступай,- перебила его девушка, - баричи вон идут.
Константин Диомидыч оглянулся. Действительно, по дороге бежали Ваня и
Петя, сыновья Дарьи Михайловны; за ними шел их учитель, Басистов, моло-
дой человек двадцати двух лет, только что окончивший курс. Басистов был
рослый малый, с простым лицом, большим носом, крупными губами и свиными
глазками, некрасивый и неловкий, но добрый, честный и прямой. Он одевал-
ся небрежно, не стриг волос,- не из щегольства, а от лени; любил поесть,
любил поспать, но любил также хорошую книгу, горячую беседу и всей душой
ненавидел Пандалевского.
Дети Дарьи Михайловны обожали Басистова и уж нисколько его не боя-
лись; со всеми остальными в доме он был на короткой ноге, что не совсем
нравилось хозяйке, как она не толковала о том, что для нее предрассудков
не существует.
- Здравствуйте, мои миленькие! - заговорил Константин Диомидыч, - как
вы рано сегодня гулять пошли! А я, - прибавил он, обращаясь к Басистову,
- уже давно вышел; моя страсть - наслаждаться природой.
- Видели мы, как вы наслаждаетесь природой, - пробормотал Басистов.
- Вы материалист: уже сейчас бог знает что думаете. Я вас знаю!
Пандалевский, когда говорил с Басистовым или подобными ему людьми,
легко раздражался и букву с произносил чисто, даже с маленьким свистом.
- Что же, вы у этой девки, небось, дорогу спрашивали? - проговорил
Басистов, поводя глазами и вправо и влево.
Он чувствовал, что Пандалевский глядит ему прямо в лицо, а это ему
было крайне неприятно.
- Я повторяю: вы материалист и больше ничего. Вы непременно желаете
во всем видеть одну прозаическую сторону...
- Дети! - скомандовал вдруг Басистов, - видите вы на лугу ракиту:
посмотрим, кто скорее до нее добежит... Раз! два! три!
И дети бросились во все ноги к раките. Басистов устремился за ними.
"Мужик! - подумал Пандалевский, - испортит он этих мальчишек... Со-
вершенный мужик!"
И, с самодовольствием окинув взглядом свою собственную опрятную и
изящную фигурку, Константин Диомидыч ударил раза два растопыренными
пальцами по рукаву сюртука, встряхнул воротником и отправился далее.
Вернувшись к себе в комнату, он надел старенький халат и с озабоченным
лицом сел за фортепьяно.
II
Дом Дарьи Михайловны Ласунской считался чуть ли не первым по всей
...ой губернии. Огромный, каменный, сооруженный по рисункам Растрелли,
во вкусе прошедшего столетия, он величественно возвышался на вершине
холма, у подошвы которого протекала одна из главных рек средней России.
Сама Дарья Михайловна была знатная и богатая барыня, вдова тайного со-
ветника. Хотя Пандалевский и рассказывал про нее, что она знает всю Ев-
ропу, да и Европа ее знает! - однако Европа ее знала мало, даже в Петер-
бурге она важной роли не играла; зато в Москве ее все знали и ездили к
ней. Она принадлежала к высшему свету и слыла за женщину несколько
странную, не совсем добрую, но чрезвычайно умную. В молодости она была
очень хороша собою. Поэты писали ей стихи, молодые люди в нее влюбля-
лись, важные господа волочились за ней. Но с тех пор прошло лет двадцать
пять или тридцать, и прежних прелестей не осталось и следа. "Неужели, -
спрашивал себя невольно всякий, кто только видел ее в первый раз, - неу-
жели эта худенькая, желтенькая, востроносая и еще не старая женщина была
когда-то красавицей? Неужели это она, та самая, о которой бряцали ли-
ры?.." И всякий внутренно удивлялся переменчивости всего земного. Прав-
да, Пандалевский находил, что у Дарьи Михайловны удивительно сохранились
ее великолепные глаза; но ведь тот же Пандалевский утверждал, что ее вся
Европа знает.
Дарья Михайловна приезжала каждое лето к себе в деревню с своими
детьми (у нее их было трое: дочь Наталья, семнадцати лет, и два сына,
десяти и девяти лет) и жила открыто, то есть принимала мужчин, особенно
холостых; провинциальных барынь она терпеть не могла. Зато и доставалось
же ей от этих барынь! Дарья Михайловна, по их словам, была и горда, и
безнравственна, и тиранка страшная; а главное - она позволяла себе такие
вольности в разговоре, что ужасти! Дарья Михайловна действительно не лю-
била стеснять себя в деревне, и в свободной простоте ее обхождения заме-
чался легкий оттенок презрения столичной львицы к окружавшим ее, до-
вольно темным и мелким существам... Она и с городскими знакомыми обходи-
лась очень развязно, даже насмешливо; но оттенка презрения не было.
Кстати, читатель, заметили ли вы, что человек, необыкновенно рассеян-
ный в кружке подчиненных, никогда не бывает рассеян с лицами высшими?
Отчего бы это? Впрочем, подобные вопросы ни к чему не ведут.
Когда Константин Диомидыч, вытвердив, наконец, тальберговский этюд,
спустился из своей чистой и веселенькой комнаты в гостиную, он уже зас-
тал все домашнее общество собранным. Салон уже начался. На широкой ку-
шетке, подобрав под себя ноги и вертя в руках новую французскую брошюру,
расположилась хозяйка; у окна за пяльцами сидели: с одной стороны дочь
Дарьи Михайловны, а с другой m-lle Boncourt - гувернантка, старая и су-
хая дева лет шестидесяти, с накладкой черных волос под разноцветным чеп-
цом и хлопчатой бумагой в ушах; в углу, возле двери, поместился Басистов
и читал газету, подле него Петя и Ваня играли в шашки, а прислонясь к
печке и заложив руки за спину, стоял господин небольшого роста, взъеро-
шенный и седой, с смуглым лицом и беглыми черными глазками - некто Афри-
кан Семеныч Пигасов.
Странный человек был этот господин Пигасов. Озлобленный противу всего
и всех - особенно против женщин, - он бранился с утра до вечера, иногда
очень метко, иногда довольно тупо, но всегда с наслаждением. Раздражи-
тельность его доходила до ребячества; его смех, звук его голоса, все его
существо казалось пропитанным желчью. Дарья Михайловна охотно принимала
Пигасова: он потешал ее своими выходками. Они точно были довольно забав-
ны. Все преувеличивать было его страстью. Например: о каком бы несчастье
при нем ни говорили - рассказывали ли ему, что громом зажгло деревню,
что вода прорвала мельницу, что мужик себе топором руку отрубил, - он
всякий раз с сосредоточенным ожесточением спрашивал: "А как ее зовут?" -
то есть как зовут женщину, от которой произошло то несчастие, потому
что, по его уверениям, всякому несчастию причиной женщина, сто'ит только
хорошенько вникнуть в дело. Он однажды бросился на колени перед почти
незнакомой ему барыней, которая приставала к нему с угощением, и начал
слезно, но с написанной на лице яростью умолять ее, чтобы она его поща-
дила, что он ничем перед ней не провинился и вперед у ней никогда не бу-
дет. Раз лошадь помчала под гору одну из прачек Дарьи Михайловны, опро-
кинула ее в ров и чуть не убила. Пигасов с тех пор иначе не называл эту
лошадь, как добрый, добрый конек, а самую гору и ров находил чрезвычайно
живописными местами. Пигасову в жизни не повезло - он эту дурь и напус-
тил на себя. Он происходил от бедных родителей. Отец его занимал разные
мелкие должности, едва знал грамоте и не заботился о воспитании сына;
кормил, одевал его - и только. Мать его баловала, но скоро умерла. Пига-
сов сам себя воспитал, сам определил себя в уездное училище, потом в
гимназию, выучился языкам, французскому, немецкому и даже латинскому, и
выйдя из гимназии с отличным аттестатом, отправился в Дерпт, где посто-
янно боролся с нуждою, но выдержал трехгодичный курс до конца. Способ-
ности Пигасова не выходили из разряда обыкновенных; терпением и настой-
чивостью он отличался, но особенно сильно было в нем чувство честолюбия,
желание попасть в хорошее общество, не отстать от других, назло судьбе.
Он и учился прилежно и в Дерптский университет поступил из честолюбия.
Бедность сердила его и развила в нем наблюдательность и лукавство. Он
выражался своеобразно; он смолоду присвоил себе особый род желчного и
раздражительного красноречия. Мысли его не возвышались над общим уров-
нем; а говорил он так, что мог казаться не только умным, но даже очень
умным человеком. Получив степень кандидата, Пигасов решился посвятить
себя ученому званию: он понял, что на всяком другом поприще он бы никак
не мог угнаться за своими товарищами (он старался выбирать их из высшего
круга и умел к ним подделаться, даже льстил им, хотя все ругался). Но
тут в нем, говоря попросту, материала не хватило. Самоучка не из любви к
науке, Пигасов в сущности знал слишком мало. Он жестоко провалился в
диспуте, между тем как живший с ним в одной комнате другой студент, над
