событием вчерашнего дня. А дальше Мач понес такое, чего знать вообще
не мог, и тем не менее уже откуда-то знал.
- Погоди, французы тут порядок наведут! Первым делом - баронов
прогонят, и вообще всех немцев. Русские господа сами удерут. И нам
дадут свободу. Они себе свободу завоевали - и нам ее дадут. Как
полякам! Ведь освободили же французы крестьян от помещиков в Польше
пять лет назад! И мы будем тоже свободны, опять свободны - как наши
предки!..
Сказав это, Мач сам растерялся. Во-первых, он понятия не имел, в
чем выражалась свобода его предков. А во-вторых - вовеки о них не
задумывался.
Кача же помрачнела. Что-то с предками Мача было связано
нехорошее... И с их свободой - тоже...
- Знаешь, как французы своим господам головы рубили? - задал Мач
риторический вопрос, поскольку сам он этого тоже не знал, а Кача -
подавно. - Жаль, к господину барону газеты привозят с опозданием, а то
бы уж началась суматоха!
Мачатынь собрался было углубиться в полититические рассуждения
(слово "политика" возникло в голове ниоткуда, как и неслыханное имя
"Наполеон Бонапарт"), но тут заметил, что Кача не только не слушает
его, но и смотрит мимо глаз.
И в лице ее радость, и брови изумленно приподняты, и губы
полуоткрыты.
Мачатынь глянул через плечо и удивился - никаких достойных
восторга чудес у него за спиной не творилось.
Ветер гнал волны по ржаному полю, уже не зеленому, а
желтовато-серому. Пахло липовым цветом. Блеяли овцы и жужжали пчелы.
Все это были вещи обычные.
Мач еще сильнее вывернул шею.
По косогору, поросшему ромашками, шагом ехал гусарский офицер на
высоком и поджаром сером коне.
Глава третья, о родственнике шаровой молнии
"... на высоком и поджаром сером коне", - именно в таком виде
высыпалась на монитор моего компьютера последняя строка. И я
задумалась.
Великое множество самых непредвиденных вопросов смущало меня.
Начать-то повесть о несусветном эскадроне оказалось проще простого -
послышалось, как хрипловато выкликает где-то вдали тревогу боевой
рожок, как стучат копыта, много ли надо? А вот продолжать...
Не было у меня ровным счетом ничего, ни архивных документов под
длинными номерами, ни кандидатских или там докторских диссертаций
многолетней давности о том, как проходил в Курляндии 1812 год. Ну, до
такой степени у меня ничего не было, что даже пресловутый Дюма,
который честно считал историю гвоздем, поддерживавшим его причудливые
картины, - так вот, даже Дюма бы возмутился.
В довершение всех бед, я до сих пор путалась в хронологии, то не
вовремя прибавляя, то не вовремя отнимая две недели разницы между
старым и новым стилем.
Но страшное нетерпение владело душой.
Уже позвал рожок. Уже застучали копыта.
Слева от компьютера висела неважного качества репродукция - но
висела не из-за качества, а чтобы душу будоражить. Это была "Свобода
на баррикадах" Эжена Делакруа, глядя на которую, я слышала внутренним
слухом отрывистый ритм "Марсельезы". Песня была моим ключиком к
двери...
А по ту сторону двери, чуть приоткрыв ее, стояли за моей спиной
живые люди. Я знала, что обернусь - и увижу их лица. Они пришли
откуда-то из иной реальности и встали у двери - а отворить им эту
дверь могла только я. Только я, одна во всем нашем мире, слышала
сейчас их дыхание.
И эти люди уже начали вытворять что-то, чего я не задумывала. Я не
могла следить за ними круглосуточно и описывать их жизнь минута за
минутой - естественно, они в то время, которое я проскочила, как
незначительное, уже ухитрились чего-то такого понаделать, чего сами,
конечно же, не расхлебают. Расхлебывать придется мне.
А пока я страдала перед монитором компьютера, окончательно
сгустилась за окном ночь, и погасли все окна в доме напротив, и подал
свой заспанный голос мой убогий здравый смысл.
- Ну что за нелепые ночные бдения, - запричитал он на одной ноте,
- Ты же все равно ничего не делаешь, а если и сделаешь - ничего ты
своей повестушкой не изменишь. Лучше устраниться от того безобразия,
которое тебе так осточертело, лучше махнуть на него рукой и лечь
спать, завтра с утра столько всякого, ведь опять проспишь...
- Конечно, конечно, - отвечала я ему, - сейчас, сейчас...
И действительно отправилась бы, вздохнув, умываться на ночь и
переплетать косы, но тут произошло неожиданное.
За двойными стеклами моего закрытого окна появился светящийся шар,
с детский резиновый мяч величиной, весь в играющих язычках огня,
золотых, оранжевых и даже розовых.
Я столько читала в газетах про шаровую молнию, что сразу ее
узнала. И, честно говоря, перепугалась, потому что от этого феномена
можно было ждать всяких сюрпризов. Первая мысль была - звонить
пожарным! Я, не отводя глаз от окна, потянулась за телефонной трубкой,
но тут шар легко и беззвучно просочился сквозь двойные стекла прямо в
комнату и повис над подоконником. Рука моя окаменела, а дар речи, мое
самое верное и доставляющее множество проблем свойство, исчез, смылся
и следов не оставил.
Шар между тем направился прямо ко мне.
На редкость нелепо сработал инстинкт самосохранения - первым делом
я выключила компьютер, потому что за него большие деньги плачены. А
потом уж выбросила вперед руку, которая досталась мне куда дешевле, -
как будто могла отстранить ладонью огонь.
И услышала:
- Не бойся, не обожгу!..
Голос, по всей видимости, исходивший из середины шара, был
хрипловатый и почему-то внушающий доверие. Сам же шар подплыл поближе
и завис в нескольких сантиметрах от моей руки, так что я чувствовала
исходящий от волнующихся язычков жар.
- Да не бойся же, - повторил голос, - а принеси лучше какую-нибудь
тарелку.
- Зачем тарелку? - от чрезмерного удивления дар речи воскрес во
мне.
- Устал я, - пожаловался голос. - Прилечь хочется.
- Ложитесь, пожалуйста, - совсем ошалев, предложила я. - Вот
кресло... вот диван...
- Какое там кресло... - вздохнул голос. - Я его прожгу.
Жутковатая ситуация понемногу обретала черты какой-то несуразной,
но в то же время достоверной реальности. Это успокаивало. Я достала из
буфета фарфоровое блюдо с букетами и цветочной каймой.
- Люблю старинную посуду, - одобрил голос, - хотя предпочитаю
глину. Поставь на стол, вот сюда, чтобы нам удобнее было
разговаривать.
Шар плавно опустился на блюдо, и я увидела, что это даже не совсем
шар, скорее клубок, и он вроде как раскручивается. А через несколько
секунд ахнула от изумления - в середине клубка обнаружилось лицо.
Больше всего на свете оно было похоже на мордочку пушистого
котенка, такого пушистого, что в этой мохнатости даже уши теряются, а
видны в ней лишь огромные глаза и крошечный носишко. Но тем не менее
это было именно лицо, причем я непостижимым образом разглядела
старческие морщинки на лбу и вокруг глаз. Только лицо это постоянно
менялось, внутри него играл свет, по нему проносились рыжие и
красноватые отливы, а выражение было совершенно неуловимо.
- Ну вот, - удовлетворенно вымолвил невидимый под короткими и
редкими, совсем кошачьими усишками рот. - Вот я и нашел тебя.
- А вы, простите, кто? - осмелилась я задать вопрос. - С виду -
шаровая молния, а на самом деле?
- Основательно же вы нас забыли, - грустно и насмешливо заметил
голос. - С молнией мы, правда, в родстве, но путать нас не надо. Я -
путис.
- Путис?!.
Он молчал, ожидая, что я скажу по этому поводу.
Слово было знакомое. Так в латышских сказках называется
вредоносный змей, которого непременно побеждает богатырь или третий
отцовский сын. Но у того - совсем другое устройство. Крылья, хвост с
шипами и голов немеряно... Реалистка-память сразу же подсунула портрет
какого-то доисторического "завра", а то и "донта".
Путис усмехнулся.
- Я из рода тех путисов, что приносят своему хозяину удачу, -
объяснил он. - Ночами мы носимся по свету, по пространствам и
временам, и приносим на хвосте всякое добро. Можем зерно принести,
хоть целый воз, бочку меда, мешок золота. Главное - найти хорошего
хозяина, которому стоит отдать навеки свой огонь.
- Почему - отдать огонь?
- Потому что мы не вечные двигатели. Наши полеты требуют
определенных энергозатрат, - ученым тоном объяснил путис. - Я уж не
говорю о переноске тяжестей. Выбирая хозяина, путис должен быть готов
к тому, что с каждым полетом масса его плазмы будет уменьшаться,
уменьшаться... и наконец он просверкнет золотой искрой и исчезнет. Я
тоже, наверно, скоро исчезну. А в молодости я был больше самой
здоровенной тыквы!
- Зачем же отдавать свой огонь?
Путис скроил такую рожицу, какую делает человек, пожимая плечами.
- Так надо.
- Непременно найти хозяина, который выкачает из тебя весь огонь?
- Нас для этого создали, - туманно отвечал путис. - Вообще-то вам,
людям, это тоже доступно, только вы не уменьшаетесь в объеме.
Тут в мою голову пришла совсем неожиданная мысль.
- Но если цель вашей жизни - отдавать огонь и погибать, то откуда
же берутся новые путисы?
По его удрученному молчанию я поняла, что задела больное место.
- Ниоткуда они не берутся... Вот в чем беда. С того дня, как мы
поняли свое истинное предназначение, ни один путис не захотел
воспитывать потомство. У нас, как и у вас, демографический кризис.
- Предназначение - это служить хозяину, что ли?
- Вот именно, - согласился он и с гордостью добавил: - Нас для
этого создали.
Логики во всем этом было маловато.
Возможно, с логикой было туго у того, кто создал путисов. А может,
и у них самих.
- В конце концов, неизвестно, для чего создали нас, людей, -
проворчала я. - Может, и у нас такое же странное предназначение,
только мы о нем еще не знаем...
- Ваше предназначение - свобода! - уверенно сказал путис. - А
поскольку в тебе оно особенно сильно проявляется, то вот я тебя и
выбрал.
Он послал луч и высветил репродукцию Делакруа.
- Ого!.. - я отодвинулась подальше от блюда с огненной мордочкой.
- Ничего себе нашел хозяйку!
- Нашел вот... - согласился он. - И, между прочим, довольно долго
искал. Такое сочетание таланта и любви к свободе встречается раз в
столетие! А среди женщин - и того реже. То есть, свободолюбивых женщин
множество, а талантливых среди них - сама знаешь...
Комплименты слушать всегда приятно. И мне даже не пришло в голову
спросить - почему этому плазменному льстецу потребовалась именно
талантливая хозяйка, а не талантливый хозяин.
- А не боишься, что со мной трудно придется?
- Вот именно поэтому, - тут я отчетливо увидела среди играющих
язычков пламени вполне человеческий лукавый прищур. - Ты-то сама разве
не выбрала именно того человека, с которым трудно придется?
Этот огненный всезнайка заставил-таки меня покраснеть!
- Зачем же тебе повторять мои глупости? - строптиво отвечала я.
- В том-то и дело, что это не глупость, а мудрость. Не глупость
рассудка, а мудрость души, понимаешь? - тут он заглянул мне в лицо
удивительно родным, любимым мною движением. - Мне очень жаль тебя,
если ты этого не понимаешь.
Мы помолчали.
Я думала о том, кто точно так же заглядывал мне снизу в лицо.
Путис наблюдал за мной с тарелки и, похоже, читал мысли.
- Хорошо, - вдруг решила я, - привязывайся! В этом что-то есть.
Как тебя зовут?
- Как назовешь, - сказал он. - Ты теперь хозяйка.
- Не Шариком же... - пробормотала я, потому что как иначе кликать
родственника шаровой молнии? Надо бы покрасивее.
