начались словесные поиски младшего - непутевого.
Сказано о нем было много разных слов, в том числе и таких, что
воспитанный человек повторять не станет. Пропавшего Мачатыня не без
оснований подозревали в какой-то новой проказе, вроде прошлогодней,
когда господин пастор чуть рассудка не лишился от ужаса, увидев поздно
вечером в церкви процессию мерцающих огоньков. Это могли быть только
неприкаянные души. А при ближайшем рассмотрении души оказались
процессией раков с укрепленными в клешнях свечными огарками.
Рассмотрение произвела экономка пастора вместе с его кучером,
прибежавшие на крик. Дело вышло шумное, веселое, виновника так и не
сыскали, хотя братья Мачатыня и Кача прекрасно знали, кто целую неделю
бегал по ночам на озеро ловить раков. За эту милую шуточку парень мог
серьезно поплатиться.
Судя по тому, что в доме и клети галдели в меру громко, домашние
еще не обнаружили следов младшего сыночка и не начали ломать голову -
что это безобразие означает.
Местом очередной своей каверзы Мач избрал ни более ни менее как
баронский парк.
Господин барон фон Нейзильбер по справедливости мог почесть себя
счастливым человеком. Имя его было прославлено десятком предков, из
которых иные служили курляндским герцогам, а иные прославились в
разнообразных немецких княжествах, счесть которые в то время
затруднился бы даже господин пастор. Барон жил в прекрасной усадьбе,
лучшей в окрестностях, со всеми службами и огромным, совершенно ему не
нужным парком. Толковые старосты в его поместьях совершенно избавили
его от хозяйственных хлопот, до такой степени избавили, что и сами уже
были не рады. Как-то господин барон решил ознакомиться наконец со
своими владениями поближе, долго возмущался тем, что земля оставлена
под паром, и еще дольше искал этой земле применение. Объяснить
господину барону, что такое пар, никто не сумел - соврали что-то
почтительно-возвышенное, и барон благополучно отвязался.
Кроме того, он, в отличие от многих курляндских помещиков, сидящих
по уши в долгах, кое-что припас в шкатулке и смотрел в завтрашний день
бодро.
На этом благодеяния провидения и завершились.
Чтобы уравновесить все сии, совершенно не заслуженные бароном,
блага, провидение послало ему и персональную кару в лице огненно-рыжей
супруги и не менее рыжих дочерей. Когда барон сватался, дамы носили
парики, вот он и обнаружил подарочек судьбы уже на третий день после
венчания. Первым делом госпожа баронесса родила господину барону сына,
но с ним-то как раз оказалось меньше всего хлопот - как уехал в Европу
получать достойное образование, так и пропал. Но судя по тому, что
регулярный пенсион, назначенный студиозусу, ни разу к господину барону
не вернулся, то, значит, с ребенком последние десять лет все было
более или менее в порядке.
Барон фон Нейзильбер пребывал в заботах.
Дать должное приданое дочкам, да еще и не промахнуться с женихами,
- над этой задачей господин барон уже лет шесть назад, побуждаемый
госпожой баронессой, начал ломать голову. Как на грех, по соседству
случилась предурацкая свадьба. Ехал некто в карете, с сундуками,
нарядный и очаровательный, остановился переночевать, назвался
французским маркизом и даже грамоту какую-то, мерзавец, предъявил!
Французского здешние бароны не разумели. Свадьба с богатой наследницей
сладилась как-то молниеносно. После чего обнаружился-таки проезжий
знаток французского языка. Он-то и установил, что маркиз - никакой не
маркиз, а малограмотный комедиант из Лиона, и ехал он из Варшавы в
Санкт-Петербург с целью наняться учителем в почтенное дворянское
семейство.
Так что пять дочек основательно обременили собой барона. И
чувствовал он себя, как комендант осажденной крепости с крайне
ненадежным гарнизоном.
Само собой разумеется, что в усадьбе, где жило столько
чувствительных женщин - дочки, их мамочка, гувернантки, чтицы, даже
выписанная из Вены камеристка, - и порядки были заведены
пречувствительные.
Весь парк, граничащий с лесом, дам не интересовал - он был
безобразно велик. Они облюбовали небольшую его часть, примыкавшую
прямо к дому, которая насквозь просматривалась из окон. Опять же, для
ухода за ней много людей не требовалось. Там не осталось ни соринки на
дорожках, ни сухого листика на кустах, потому что за соринку и листик
садовникам пришлось бы расплачиваться спиной. Сами кусты были
подстрижены то шарами, то пирамидами, а то образовывали очаровательные
боскеты, где в зеленых нишах стояли прелестные маленькие беленькие
скамеечки.
Чуть подальше был крошечный пейзаж в английском стиле - лужайка, с
виду как будто не тронутая рукой человека, с луговыми цветочками,
разбросанными вопреки симметрии, крошечный чистенький пруд с беседкой
на островке и деревянным мостиком, ведущим к этой беседке, и дюжина
деревьев, растущих совершенно вольно. Отдыхом для души было гулять
среди пестрых клумб под крошечным зонтиком, уходить по мостику в
беседку, смотреть на стайки рыб и читать трогательные стихи в
присланном из самого Берлина литературном альманахе.
Конечно, в усадьбе не было недостатка в пяльцах, клавикордах,
модных журналах, рукодельях и болонках, которые запросто могли
перелаять охотничью свору господина барона. На всех подоконниках
лежали заложенные вышитыми платочками и сушеными цветочками книжки.
В этот-то земной рай, в этот парадиз и прокрался Мач.
Близко к господским покоям он, понятно, не подходил, а отыскал те
грядки, где старший садовник Прицис пробовал выращивать новые цветы, а
то и овощи из семян, присылаемых госпоже баронессе.
На самом деле когда-то давно садовника звали Янкой, имя "Фриц"
собственноязычно присвоил ему господин барон, желая таким образом дать
понять Янке, что он отныне - лицо, приближенное к господской
ономастике. За неимением в тогдашнем латышском языке звука "эф",
окрестное население произносило немецкое имя как умело. Всякий раз,
услышав такое звуковое издевательство, старый садовник морщился и
задирал нос - заново ощущал свою причастность к высшему кругу, но и
заново переживал неотесанность низшего круга, откуда имел несчастье
произойти.
Впрочем, Прицис надеялся, что его единственному внучку повезет
больше. Недаром же этот внучек, не достигнув и двадцати лет, уже знал
целую сотню немецких слов, а то и поболее!
Пока Мачатынь возился над грядками, семейство фон Нейзильбер вышло
завтракать на открытую веранду, поскольку утро было ласковым и
солнечным.
Был еще для такой надобности приспособлен небольшой висячий сад,
куда выходила дверь спальни госпожи баронессы. Но там чета фон
Нейзильберов завтракала только после совместно проведенной ночи,
значит - довольно редко.
Господин барон сел за стол вольготно - в малиновом бархатном
халате и пантуфлях на босу ногу. Госпожа баронесса же с утра, в
назидание дочерям, была одета и причесана. Она выбрала платье из
довольно плотной розовой ткани, подпоясанное, как требовала мода, под
самой грудью, и с высоким рюшевым воротничком. А поскольку местные
дамы по-своему понимали парижское модное изящество, рюшевый воротничок
домашние швеи преобразили под руководством баронессы в ту плоеную
фрезу, какую носили ее высокородные прабабки лет этак двести назад.
Остроумцы того времени прозвали милый воротничок "мельничным
жерновом".
Голову госпожа покрыла вполне солидным чепчиком, тоже с рюшами,
который завязывался под подбородком и совершенно скрывал волосы.
Назидание было бесполезно. Юные баронессы справедливо считали, что
в этой глуши им не от кого скрывать свои прелести. Да и мода такому
решению благоприятствовала.
Их барежевые платьица с короткими рукавами, модных цветов -
палевого, бланжевого и жонкилевого, сильно открытые, были почти
прозрачны. Разве что легкие складки, драпирующиеся на груди, рюши
вдоль подола да пояски из атласных лент имели материальный вид. Все
остальное было, хоть и ощутимо рукой, но, увы, почти неуловимо глазом.
Господин барон и госпожа баронесса хмурились, глядя на это
безобразие, и с ужасом вспоминали, что лет пятнадцать назад, а то и
больше, из проклятого взбунтовавшегося Парижа пришли слухи о
совершенно невообразимой моде. Якобы дамы стали появляться на балах,
потеряв всякий стыд, с одной обнаженной грудью! Бог миловал Курляндию
- кошмарная мода до нее не добежала. Но господин барон и госпожа
баронесса сильно беспокоились насчет очередных парижских штучек. Тем
более, что мирная жизнь усадьбы вскоре должна была нарушиться, и это,
с одной стороны, сулило дочкам женихов, а с другой - даже страшно
подумать, как бы пришлось баронской чете пристраивать впоследствии
пять утративших невинность невест...
Итак, с томиками стихов, шарфиками, веерочками и платочками юные
баронессы, быстренько поев, выскочили в парк. Бегать мода им дозволяла
- в то время она отрицала каблуки всех видов и фасонов, обувая
красавиц в легонькие танцевальные туфельки, шелковые и атласные,
невзирая на время года, с перекрещенными на щиколотке лентами.
Госпожа баронесса, правда, требовала, чтобы при таких ранних
прогулках непременно надевались коротенькие спенсеры с длинными
рукавами, потому что выхаживать простывших и капризных дочек -
удовольствие сомнительное. Но девицы берегли свои нарядные яркие
спенсеры для вечерних прогулок с господами офицерами, которые вскоре
ожидались.
На лужайке уже пасся барашек с розовым бантом на шее.
Это, надо полагать, был тот самый барашек, которого доблестно
отказался пасти альпийский стрелок, воспетый стихотворцем Шиллером. Но
в кротких сердцах юных баронесс нашелся ему приют. Барашек еще
невинным ягненком был взят к баронскому двору, вымыт и приучен к
порядку. Ныне он вырос, возмужал, и его блеянье, столь беззащитное в
юные годы, весьма смахивало на медвежий рык.
Жил баран, как в раю, постоянно причесываемый и приглаживаемый
нежными ручками, украшенный разнообразными бантами, а то и чепчиками,
навеки избавленный от общества своих неотесанных родственников.
Приласкав барашка, юные баронессы взялись за томики стихов. И тут
обнаружили завидное единодушие. Хотя девицы и разбрелись по всему
обжитому уголку парка, хотя мыслями могли обмениваться лишь
телепатически, однако книжицы у всех были раскрыты на одном и том же
стихотворении господина Шиллера - нужно сказать, весьма буйном и
смущающем душу стихотворении. Называлось оно "Достоинство мужчины".
Пребывая в уединении, юные баронессы лишь этим стихотворением и
утешались.
А поскольку достоинство, о котором с таким знанием дела толковал
стихотворец, с иными другими спутать было невозможно, над лужайкой и
подстриженными кустиками раздавались томные вздохи.
Видимо, просматривая в свое время Шиллера, госпожа баронесса была
крайне невнимательна, иначе быть бы "Достоинству мужчины" выдранным с
корнем и сожженным в камине.
Пока примерная мать наблюдала с веранды за дочками, отец семейства
велел позвать старшего садовника и спустился в парк.
Прицис почтительной рысцой явился на зов.
Он, будучи ростом даже повыше господина барона, пребывал при нем в
неком вечном поклоне, так что глядеть снизу вверх ему приходилось,
скособочив голову.
А голова, кстати, была интересная - лицо продолговатое, подбородок
твердый, нос тонкий с горбинкой. Длинные светлые волосы, расчесанные
на прямой пробор, свисали по обе стороны этого выразительного лица и
малость закручивались на концах. Возможно, в роду у садовника были
