хохломские ложки. Отполированные поручни тускло светились мертвым метал-
лическим светом.
Тогда мы разбудили в час ночи нашего малыша, которому было всего два
с небольшим года. "Вставай, зайчик, в Израиль полетим," - сказали мы
ему. - "Там в аэропорту всем детишкам дают конфетки". Он с готовностью
вскочил и как взрослый оделся, только глазки были заспанные. Мы в пос-
ледний раз вошли в лифт нашего нового кооперативного дома, квартиру в
котором мы с такими мучениями ждали долгих пять лет, а прожить в котором
успели всего два года.
- Малыш, мы сюда больше не приедем, - сказали мы.
- Приедем, - ответил он уверенно, - конфетки съедим и приедем!
В аэропорту царил жуткий бардак, огромная толпа, нагруженная тюками,
баулами, в большинстве своем состоявшая из беженцев из начинавших полы-
хать республик Средней Азии, штурмовала тот же полированный барьер та-
можни. Нас чуть не смели с ног, каким-то чудом удалось протащить поло-
женные нам четыре чемодана и поставить их на барьер, предназначенный для
погрузки в самолет. Ребенку было жарко, ночь была в разгаре. "Ну, где же
конфетки?" - хныкал он.
Неожиданно ко мне подошел нагловатый парень с припухшей физиономией,
едва пробивавшимися редкими русыми усиками и веснушками на лице.
- Слушай сюда, чемоданчик у тебя негабаритный, грузить нельзя.
- Ты чего, спятил, - удивился я - все по-закону, ты посмотри, какие
тюки люди везут, и ничего, а у нас обычный чемодан, маленький, я только
на прошлой неделе в универмаге купил.
- Ну, как хочешь, пропадет. Неси назад, сдавай провожающим.
- Сколько? - спросил я, наконец поняв, чего он хочет.
- Триста рубчиков давай и погрузим все в лучшем виде! - бодро ответил
парень.
Я только что сдал все остатки советских рублей с нагловатым прищурив-
шимся профилем Ленина, будто планирующего очередные пакости для своих
партийных оппонентов. Ситуация была идиотская, но делать было нечего. Я
подбежал к барьеру и зашипел: "Триста рублей дайте, быстро!" Родственни-
ки заметались, но не подвели. Незаметно зажав деньги в кулаке, я уже
направился к покрытому веснушками зевающему парню, но передо мной не-
весть откуда возник усатый гражданин в сером костюме. "Пройдемте, това-
рищ, со мной", - сказал он. Делать было нечего. Я был заведен в не-
большую комнату и раздет догола. Кроме трехсот рублей ничего компромети-
рующего у меня обнаружено не было и под общее разочарование присутствую-
щих меня отпустили, деньги, правда, конфисковав.
Судьба чемоданов продолжала меня мучать и, выйдя из роковой комнаты,
я подошел к грузчику. Тот спрятал голову в плечи и глухо сказал: "Отойди
от меня, паря, я все видел. Да погрузил я твои чемоданы, мне светиться
ни к чему, отойди быстрее!".
- Папа, ну где же ты был, когда же дадут конфетки, - хныкал сын. - Я
хочу спать!
В пустынных коридорах ночного Шереметьева постепенно накапливалась
толпа отъезжающих. Очередей было две. Одна из них улетала в Америку на
огромном, специально зафрахтованном с этой целью Боинге, который уже
призывно светился огнями на взлетном поле. Вторая ждала самолет Аэрофло-
та, который должен был отвезти нас в Будапешт, где нам предстояла еще
одна пересадка на рейс израильской компании "Эл-Аль".
Внешне две толпы ничем не отличались. Правда, очередь отъезжающих в
Америку чувствовала некоторое внутреннее превосходство перед будущими
жителями Ближнего Востока. У тех даже не было паспортов, заранее отоб-
ранных заботливыми сотрудниками УВИРа. Сбившиеся в кучу, они с некоторой
завистью и любопытством поглядывали на внешне неотличимых от них будущих
жителей Америки, ожидающих щедрой поддержки правительства и самого пре-
зидента Соединенных Штатов. Те, в свою очередь, немного свысока погляды-
вали на неуверенных будущих подданных молодой ближневосточной демокра-
тии.
Все отбывающие на Ближний Восток еще не знали того, что произойдет в
недалеком будущем. Многие из садившихся на тот самолет штурмом взяли бы
барьеры таможни и приползли на коленях в УВИР, моля вернуть им советское
гражданство, если бы узнали, что в недалеком будущем усатый иракский
диктатор будет, усмехаясь, посылать устаревшие советские ракеты с кулач-
ковым механизмом наведения на города Израиля и все они будут сидеть в
противогазах, прислушиваясь к сиренам и взрывам и проклинать тот момент,
когда они решили уехать из заснеженной России.
Вместе с нами сидела девочка лет семи, прижимающая к себе потрепанно-
го плюшевого медвежонка. Она держала его на груди и не желала с ним
расставаться ни на секунду. На соседней скамье расположились старичок,
грудь которого была увешана боевыми орденами, и старушка, тоже с нес-
колькими медалями и с большой авоськой, набитой вещами. На лице ее было
написано отчаяние. Старички как будто сошли с фотографии, изображающей
встречу ветеранов, только лица у обоих были испуганными, как будто нача-
лась новая война.
- Куда, куда мы летим? - шептала старушка. - Вы не знаете, молодой
человек, там действительно по субботам нельзя выходить из дома и есть? -
спросила она меня.
- С чего вы это взяли? - удивился я.
- Да дочка пишет, они живут в каком-то религиозном квартале. А мы ос-
тались совсем одни, друзья все умерли, есть нечего. Кроме детей, ничего
в жизни не осталось, да тут еще соседи напились и на двери свастику на-
рисовали. Боже мой, была встреча ветеранов, пошли на кладбище, так там
рядом старая могила была и по-еврейски написано, так ее всю разворотили.
За что нам до такого дожить пришлось? Нам все равно умирать, так хоть
рядом с детьми. Я так боюсь, не хочется никуда ехать, а что остается де-
лать? Все из-за Горбачева, нельзя было людям свободу давать! - Она под-
жала губы и замолчала, медленно раскачиваясь. Старичок посмотрел на ме-
ня, на малыша как-то натянуто, через силу улыбнулся и отвел взгляд в
сторону.
Объявили посадку, и неожиданно на входе в самолет возникла целая бри-
гада таможенников. "Предъявите сумочки!" - пронзительно закричала толс-
тая дама в мышиного цвета пиджаке, и несколько сытых ребят в серых кос-
тюмах принялись пропускать народ в самолет. Люди, прошедшие уже таможен-
ный досмотр, совершенно такого не ожидали. Многочисленные семейные ре-
ликвии, серебряные ложечки, кольца, цепочки, разложенные по дамским су-
мочкам и сеткам, теперь из этих сумочек вытаскивались, сверялись с тамо-
женной описью и при нахождении несовпадений сразу конфисковывались. Над
толпой стоял стон, какая-то полная женщина отчаянно рыдала. Толстая дама
с погонами довольно и злорадно улыбалась.
Когда самолет с ревом поднялся в воздух, у нашего малыша заложило уш-
ки. Он заплакал, начал вырываться из кресла и кричать: "Папа, мама, я
хочу к себе домой, в мою кроватку!" Этого мы уже не могли выдержать и
расплакались.
В Будапеште потную и уставшую толпу затолкали в тесный и прокуренный
зал ожидания. У дверей зачем-то поставили двух туповатых венгерских пог-
раничников с огромными автоматами. При каждой попытке приоткрыть дверь
на улицу, чтобы впустить в зал хоть немного свежего воздуха, они что-то
грубо кричали по-венгерски и заталкивали взрослых и детей назад в сизое
марево. Глаза закрывались от усталости, дети плакали. Парализованная
старуха с морщинистым землистым лицом лежала прямо на каменном полу на
расстеленном белом платке.
Через несколько часов приехали автобусы и отвезли людей в большой зал
со множеством стульев. Здесь нам предстояло провести еще девять часов,
пока под покровом ночи израильский лайнер не увезет нас в Землю Обето-
ванную.
Я с интересом смотрел на разнородную толпу, мучительно без дела сидя-
щую и слоняющуюся между стульями. Беженцы из Средней Азии сидели по-уз-
бекски на корточках, черные смуглые дети бегали между рядами. Несколько
упитанных и полубритых парней провинциального вида, в потертых джинсах
сидели за длинным столом и строили блестящие планы на будущее. Планы эти
заключались в открытии мастерской по выправлению битых автомобилей, что
упитанные ребята, видимо, умели делать виртуозно. Я с завистью смотрел
на них. Радужные перспективы выпрямления груды мятого металла освещали
жизнь бывших обитателей советских республик. Для них все было просто,
жизнь была очерчена ясно намеченными штрихами, и окружающее нас полуфан-
тастическое зрелище, напоминавшее Исход из Египта, интерпретированный
кинорежиссерами Голливуда, их совершенно не интересовало.
Вскоре мужчин собрали: привезли багаж. Мы разгрузили один грузовик,
затем второй, потом третий. Напрасно я с надеждой обходил горы сумок:
наши чемоданы бесследно пропали. Пропали и мои статьи и рукописи. К
счастью, мы взяли в ручную кладь небольшую сумку с детскими вещами.
Жизнь начиналась почти с абсолютного нуля...
Я вспомнил о том, как несколько раз ездил на склад вещей в аэропорт
Бен-Гуриона в надежде найти пропавшие чемоданы. В огромном, сумрачном
ангаре лежали на полках горой сумки, чемоданы, брезентовые и кожаные ба-
улы. От них исходил запах кожи, ношеных вещей, старого тряпья, гнили,
пустоты, тоски и заброшенности. Многие сумки были вспороты ножом. Из них
торчали наружу тусклые застиранные женские кофточки, детские ползунки с
заштопанными дырками на пятках, ворохом лежали на полу фотографии. На
этих черно-белых карточках еще бушевала исчезнувшая навсегда жизнь. У
деревенских домов стояли группы людей, они женились, рожали детей, цело-
вались, сидели за столами в своих квартирах, уставленных буфетами с рюм-
ками и хрустальными вазами. Потерянность и пустота светилась в огромном
зале. Вещи, лишенные своих хозяев, еще хранящие прикосновения их рук....
Тут и там светились боками бутылки водки, этой универсальной российской
валюты смутных времен. Водка была произведена в различных уголках бывшей
российской империи, по этикеткам можно было изучать географию. По кори-
дорам темного амбара бродили как тени новоиспеченные граждане госу-
дарства Израиль с потерянными лицами и с надеждой найти наконец груду
своего тряпья, увидеть свои жалкие пожитки, связывающие их с прошлой
жизнью, которая безвозвратно ушла в прошлое.
Я отвлекся от воспоминаний. Пока что я находился в Шереметьево и
грузчики бросали чемоданы на транспортер. Быть может, кто-нибудь из них
несколько лет назад украдкой в пьяном угаре потрошил наши жалкие пожит-
ки, в то время как мы ездили на склады бесплатной поношенной одежды.
Мой старый чемодан, сделанный в Румынии во времена уже расстрелянного
Чаушеску, развалился где-то в штате Айова, и мне пришлось купить вместо
него солидный зеленый американский кейз на колесиках. На этот раз вмес-
тилище моих вещей, покрытое кучей импортных наклеек, достойно уплыло ку-
да-то вниз по транспортеру, и я облегченно вздохнул.
Погода окончательно испортилась. По взлетному полю мела поземка. Ка-
залось, вся земля была покрыта маленькими вихрями, поднимающими снежинки
в воздух, кружащими их и снова бросающими на ледяной асфальт. Возбужден-
ные туристы делились последними впечатлениями, обменивались какими-то
открытками и проспектами. Самолет медленно откатил от здания, вот уже
оно почти скрылось в белой мгле.
Заработали турбины, и мы медленно покатились по заснеженной равнине
все дальше и дальше от копошащихся, как муравьи, людей в серо-зеленых
форменных фуражках и погонах. Неожиданно в ровный гул турбин ворвалась
диссонирующая нотка. Вверх-вниз, вверх-вниз, что-то слегка заскрежетало
и толкнуло тело машины, как от порыва ветра. Я с ужасом увидел, что мы
остановились. Стюардессы взволнованно забегали, объясняя что-то пассажи-
рам. Турбины еще немного пожужжали и остановились. Стало слышно, как
снаружи завывает ветер.
Тем временем командир объявил, что одна из турбин не выдержала русс-
